Отравленный памятью

5. Кристина

Телефон сотрясается в конвульсиях где-то на дне сумки, похороненный под толщей никому не нужного хлама. Чего в этом безразмерном кожаном бауле только нет, и я теряю, наверное, пару минут, пока нахожу злосчастную трубку. Абонент на том конце провода, видимо, устал от моего молчания и отключился. Смотрю на экран, где высвечивается имя звонившего, и крепко зажмуриваюсь. Что им нужно на этот раз? Почему не могут хотя бы в выходной оставить в покое? Дражайшие сотрудники достали меня, честное слово — не работа, а самое настоящее проклятие. Будь другие варианты, давно уже сбежала бы из этого гадюшника.

— Девушка, вы долго собираетесь стоять на одном месте? — слышу скрипучий голос за спиной, и от неожиданности чуть не вскрикиваю. — Не пройти и не проехать. Отойдите, бога ради, весь проход загородили! Что за народ пошёл?!

Отступаю влево, освобождая проход ещё не старой женщине, на лице которой такое выражение, будто я её мать зарезала. Ну, почему некоторые люди напрочь забыли, что такое элементарная вежливость? Почему норовят пнуть, оскорбить, нагадить? Никогда этого, наверное, не пойму, как ни старайся.

Женщина, проходя мимо, окидывает меня взглядом маленьких злых глазок, а я еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Останавливаю себя в шаге от скандала, потому что только этого мне и не хватало. Сегодня и так явно не мой день, не сто?ит усугублять.

В супермаркете, несмотря на полуденное время буднего дня, весьма оживлённо. Горожане маются от голода в любое время дня и ночи, и даже необычайная жара, царящая на улице в последние недели, не снижает их зверского аппетита. Лавирую между овощными корзинами, следя, чтобы какая-нибудь уж слишком активная ценительница даров полей и огородов не зашибла меня своим локтём. Прижимаю к себе полупустую корзинку, на дне которой сиротливо притаились буханка хлеба и кусок сыра, и медленно пробираюсь к кассе, где очередь из нервозных сограждан завивается чуть ли не кольцом. Кондиционер работает отвратительно, и я чувствую, как шея покрывается испариной. Невыносимая духота, просто невыносимая. Скорее бы выйти из этого логова чревоугодия на улицу. Хоть там ещё жарче, но зато свежий воздух и никто не норовит ткнуть чем-нибудь в бок или наступить на ногу. Ещё и нехорошее предчувствие копошится где-то под ложечкой — не даёт покоя пропущенный звонок. От моей сменщицы я давно уже не жду хороших новостей.

Оплатив покупки злой на весь мир кассирше, наконец, выхожу на улицу, где знойное марево буквально сбивает с ног. Жара этим летом просто адская — жить невозможно, не то, что дышать. Отхожу на несколько метров и вытаскиваю из кармана телефон. Если бы кто только знал, как мне не хочется перезванивать, потому что, обычно, ничем хорошим это не заканчивается. Снова будут выносить мозг, жаловаться, упрекать в чём-то. Я ненавижу свою работу и мне абсолютно отвратительны все мои сотрудники вместе взятые, но других вариантов всё равно нет, а жить и ребёнка кормить на что-то нужно.

После третьего гудка слышу голос своей сменщицы — девушки буквально сотканной из лицемерия и подхалимажа.

— Кристиночка, что же ты трубку не брала? — спрашивает своим медовым голоском, который лучше бы подошёл выпускнице детского сада, чем взрослой девушке. — У нас тут сумасшедший дом!

Ох, не нравится мне всё это.

— Что случилось-то? Снова проверки?

— Пока нет, но управляющая просила передать, что хочет тебя видеть в магазине как можно быстрее. — Голос Олеси полон сочувствия, но я-то знаю, как она радуется в этот момент, стерва.

— Так ты мне можешь сказать, зачем я ей понадобилась?

— Точно я не знаю, — вздыхает в трубку, — но что-то там с документами не в порядке.

Чувствую, как предательски стучит сердце, а кровь шумит в ушах. Не знаю, зачем я понадобилась управляющей, но явно не для того, чтобы в торжественной обстановке вручить мне путёвку на Бали, как лучшему сотруднику. Даю Олесе обещание приехать как можно скорее и вешаю трубку.

До остановки добегаю в рекордные сроки и вот уже через пятнадцать минут открываю двери магазина, в котором тружусь чуть меньше года. Продавцы провожают меня по пути к кабинету управляющей настороженными взглядами, словно я на войну отправляюсь. Наверняка уже все обо всём знают, только меня ни о чём предупредить не решились.

Топчусь у двери, не решаясь войти. Сердце стучит всё сильнее, словно норовя выпрыгнуть из горла; перед глазами пелена самых мрачных оттенков, но делать нечего — назад дороги нет в любом случае.

— Да-да, — слышу голос управляющей и, толкнув дверь, вхожу.

Анастасия Ефимовна немногим старше меня — примерно лет двадцати пяти, но при этом одевается и ведёт себя, словно в матери мне годится. Её извечный снисходительный тон, упрёки чуть ли не во всех смертных грехах, непроходящее недовольство и придирки доводят до белого каления, но мне слишком нужна эта работа, чтобы обращать внимание.

— О, Кристина, добрый день, — произносит Анастасия, не отрывая сосредоточенного хмурого взгляда от плоского экрана компьютера, с помощью которого, наверняка, занимается своим излюбленным делом: следит за кассирами, чтобы те не засовывали себе деньги в карманы. — Рада, что вы так быстро смогли приехать.

— С транспортом повезло, — отвечаю, присаживаясь напротив её стола. И наплевать, что мне никто не предлагал.

— Как сын себя чувствует? — всё ещё не глядя в мою сторону, задаёт дежурный вопрос. — Не болеет?

— Всё у Женечки хорошо, — говорю, сжимая пальцами чуть обтрепавшиеся ручки сумки. — Что-то случилось, Анастасия Ефимовна? Почему так срочно?

Она молчит, словно не слышит моего вопроса и вся эта ситуация нравится мне с каждой секундой всё меньше. Потом всё-таки отрывает взгляд от экрана и смотрит в упор.

— Кристина, скажи, пожалуйста, тебе хватает заработанных в нашем магазине денег? — Неожиданный вопрос выбивает из колеи и требуется несколько секунд, чтобы понять, как на него реагировать. — Я понимаю, тебе, как матери-одиночке, нелегко приходится. Дети — это, конечно, счастье, но очень дорогое, нужно отметить. Поэтому, если ты испытываешь материальные трудности, так и скажи — чем сможем, тем и поможем.

Вот она сидит передо мной, такая вся чопорная, причёска волосок к волоску, ухоженная, спрашивает о том, хватает ли мне денег, выказывает заинтересованность в моём материальном положении, а у самой взгляд холоднее Северного Ледовитого океана. Что-то тут явно не чисто.

— Спасибо, конечно, но мне всего хватает. И сыну моему не нужно милостыню просить, чтобы на кусок хлеба заработать. Да, зарплата не самая высокая, но не жалуюсь. Если поднимете, буду рада.

Но что-то мне подсказывает, что не за этим меня вызвали.

— Я понимаю, что, сколько денег не дай, всегда мало, но это же не повод воровать. Да, Кристиночка? — Ледяной взгляд впивается, кажется в саму душу. Ленивая ухмылка победительницы расплывается по её, обколотому ботоксом, лицу — и это в её-то возрасте! Она, по всему видно, очень довольна собой, да только я совсем не понимаю, что она имеет в виду.

— В каком это смысле? Воровать? О чём вы, Анастасия Ефимовна? — Сердце готово разорваться на сотни кусочков, до такой степени обидно и больно слышать эти нелепые обвинения. — Я ни разу не дала повода усомниться в своей порядочности.

— Ты, конечно, молодец, — усмехается управляющая, — да только мир не без добрых людей. И, несмотря на то, как ловко ты всё это время действовала, вынося товар и деньги из магазина, обманывая камеры, правда всё-таки всплыла на поверхность.

— Правда? — спрашиваю, не веря своим ушам. — Какая правда? И кто же помог вскрыть мой преступный замысел, не подскажете?

Хотя я и так знаю ответ на свой вопрос, но хочу удостовериться в верности своей догадки.

— Спасибо Олесе, — произносит Анастасия, откинувшись на спинку высокого "директорского" кожаного кресла и сцепив длинные пальцы с идеальным маникюром в замок. — Это она помогла вывести тебя на чистую воду.

Ну, конечно. Кто бы сомневался?

— Какая же Олеся молодец, — говорю, чувствуя, как кровавые пятна туманят взгляд. — Медаль ей уже чеканите, да? Не забудьте ещё снять с неё штаны и поцеловать в задницу — она же такой ловкий и прозорливый сыщик, выводящий воровок на чистую воду. Браво, Олеся!

Понимаю, что ещё немного и наговорю таких грубостей и пошлостей, что потом самой стыдно будет, но несправедливая обида, отвратительные слова, сказанные этой женщиной, разрывают изнутри. Хочется упасть на пол и разрыдаться, но никогда я не дам этим людям такой прекрасный повод для сплетен. Пусть обвиняют, в чём хотят, но смеяться над собой точно не позволю.

— Кристина, успокойся. — Анастасия хмурит брови, глядя на меня. — Понимаю, ты не думала, что когда-нибудь твои махинации обнаружатся. Сколько ты вынесла за неполный год работы? Наверное, хватило бы на небольшую квартирку. К сожалению, не все случаи мы сможем доказать, но и того, что есть, вполне хватает для увольнения.

— Увольнения? — Это слово отдаётся болью глубоко внутри. Катастрофа. Но с другой стороны разве может быть иначе после таких несправедливых обвинений и горьких слов? Сама сюда больше ногой не ступила бы, так что хорошо, что увольняют.

— Ну, а как ты сама-то думаешь? — искренне удивляется Анастасия, словно ничего глупее в своей жизни не слышала. — Неужели мы можем себе позволить держать в нашем магазине такого сотрудника? Но ввиду того, что ты мать-одиночка я не стану доводить дело до суда и постараюсь, чтобы центральный офис ничего об этом случае не узнал. Разойдёмся по-тихому. Думаю, этот вариант устроит нас обеих.

Наверное, в этот момент я должна быть преисполнена благодарности, но не получается. От этого благородства меня тошнит. Кажется, ещё немного и начну задыхаться в этом кабинете, где стены выкрашены в кобальтовый оттенок, а на подоконнике раскинул свои ветви престарелый, чуть живой, фикус. Хочется выскочить отсюда и бежать, бежать, не оглядываясь. Главное, подальше.

Чувствую, как на меня наваливается истерика, давит на плечи, затрудняет дыхание. Хочется одновременно, и плакать и смеяться, но не буду делать ни того, ни другого. Пусть увольняют, выкидывают на улицу, делают, что хотят, только оставят меня уже в покое.

— Я так понимаю, что завтра на работу приходить уже не нужно? — Глупее вопроса и придумать нельзя, но только я ни на что другое, кроме глупостей, сейчас не способна.

— Думаю, ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, — говорит управляющая, заправляя выбившийся светлый локон из идеальной причёски. — Собирай свои вещи и будем прощаться.

Нет уж, сама с собой прощайся — ноги моей здесь больше не будет. Молча поднимаюсь и, всё ещё прижимая сумку к себе, иду на выход.

— И да, Кристина, боюсь, что зарплату твою за истекший период придётся удержать в счёт погашения задолженности по недостаче. — Вот лучше бы она в меня камень бросила, чем это. Стискиваю зубы до боли, а глаза наполняются предательскими слезами. — Мне кажется, что ты должна меня понять.

— Вам неправильно кажется, — произношу, не поворачивая головы. — Я не держу на вас зла, потому что вы просто-напросто наивная дура. Но Олесе передайте, что она — мразь и сволочь.

— Кристина! — вскрикивает моя бывшая уже начальница. — Что ты себе позволяешь?

— И это вы у меня спрашиваете, да? Вы серьёзно? Тогда вы самая настоящая идиотка.

И, не говоря больше ни слова, выхожу в коридор и с силой захлопываю за собой дверь. Кажется, в кабинете даже что-то со стены свалилось, но какое мне до этого дело? Пусть хоть в прах всё рассыплется — наплевать.

Злость добавила мне сил. Иду в подсобку, где хранятся мои нехитрые пожитки: чашка, толстовка, сменная обувь. Не найдя пакета, сгребаю вещи в охапку и, не оборачиваясь, ухожу из этого проклятого места, где меня уже ничего не держит. Пропади всё пропадом, ноги моей здесь больше не будет. Даже за покупками не приду — других магазинов, что ли, мало?!

— Кристиночка, уже уходишь? — Ох, этот писклявый голос будет сниться отныне мне в кошмарах. — Может быть, сходим, кофе выпьем?

Разворачиваюсь и смотрю на эту стерву, пытаясь не закричать и не вцепиться ей в волосы. До чего же лицемерное создание!

— Знаешь, что?

— Что? — спрашивает, хлопая круглыми «коровьими» глазами в обрамлении нарощенных ресниц.

— А не пошла бы ты на хер?

Олеся стоит, открыв рот и нервно сжимая в руках папку с документами. Мне хочется вцепиться в её смоляные кудри, щедро залитые лаком для волос. Хочется выцарапать эти водянистые глазки, расцарапать лицо, но не могу доставить ей такого удовольствия. Покалечь я её, немедленно сюда приедет полиция и тогда вся эта идиотская ситуация примет совсем иной оборот. Пусть делают, что хотят — больше меня это не касается — сейчас нужно думать не только о своей обиде, но и о сыне. Должна быть примером для него, а не матерью, которую нужно проведывать в тюрьме.

Разворачиваюсь и, глубоко дыша, чтобы успокоиться, прохожу по торговому залу, всем своим видом показывая, в каком месте своего организма я видела эту клоаку. Возле выхода притулилась стойка с акционными шампунями. Недолго думая, поддеваю ногой шаткую конструкцию, и товар летит на пол с оглушающим шумом. Выхожу из магазина с гордо поднятой головой, а над дверью звенят колокольчики, и их печальный перезвон, словно реквием — последняя капля в сосуде моего отчаяния.