Понять. Поверить. Простить. (СИ)

Эпилог

Эпилог.

Много лет спустя…

Эля сидела на диване возле камина и уже в который раз пыталась начать читать книгу, вот только это у нее никак не получалась. Мысли все время уносились прочь, сосредотачиваясь совершенно на ином. Один единственный образ накрепко засел в голове, разъедая душу и бередя чувства. Группа нищих, просящих милостыню у входа в церковь, мимо которой сегодня проходили Эля с девочками. Эти люди всем своим видом выказывали не сострадание, а, наоборот, отвращение. Грязные, насквозь пропитавшиеся запахом алкоголя и нечистот, матерящиеся и скверно смеющиеся, они кидались к прохожим, нагло требуя у них милостыню. Те же из них, кто не мог подняться с устроенного на земле настила, громко выкрикивали со своего места пахабные шуточки. Эля постаралась отгородить Аню с Машей собою от этого уличного сброда и как можно дальше сторониться от них, ускорив шаг и поторапливая дочерей. И уже вздохнула было с облегчением, когда удалось пересечь это жалкое подобие людей, как в спину ей раздался смутно знакомый ломаный голос, чередующийся с сиплым кашлем.

— Что с такой брезгливостью обходишь стороной. Противно, да?

Эля пораженно застыла и резко обернулась, все так же прикрывая собою дочерей от этих нищих. Она судорожно выискивала среди этих пропитых лиц, если их вообще можно было так назвать, обладателя прозвучавшего обвинения. Взгляд зацепился за сидевшую на ступеньке возле входа фигуру женщины. Она была одета так же, как и другие попрошайки вокруг — грязная, поношенная, затертая местами до дыр то ли дубленка, то ли шуба, с откровенно торчащей из кармана бутылкой водки. И абсолютно нетрезвый вид.

— Чего пялишься? — пьяно выкрикнула нищенка и рассмеялась. Ее смех подхватили остальные попрошайки. — Никогда не видела побитых жизнью?

Она попыталась было подняться с земли, но, видимо, настолько была пьяна, что ноги совершенно не слушались, и она снова рухнула на свое место.

Эля поморщилась. Как это было кощунственно просить милостыню у стен храма в таком состоянии. Насколько же низко может человек опуститься, чтобы так себя убить морально.

Эля уже развернулась, чтобы покинуть это неприятное место, как в спину ей раздалась новая пьяная тирада, смешиваемая с голосами других побирушек.

— Давай-давай, иди со своими приблудами подальше отсюда…

Эля резко развернулась и впилась взглядом в женщину. Внутри нее неприятной удушливой волной разлилось негодование. С губ вот-вот готовы были сорваться резкие слова. Пусть она говорит о ней самой любые гадости, но слышать, как оскорбляют ее детей Эля не могла и не хотела. Сделав несколько шагов вперед, чтобы высказать все, что вертелось сейчас на языке, она внезапно поняла, что не станет этого делать. Эля смотрела на эту женщину, потерявшую всякий человеческий вид, и внезапно вместо отвращения она испытала жалость. Горькую, разрывающую, бередящую душу. Она думала над тем, как же низко может пасть человек, что же должно случиться, чтобы опуститься до такого вот уровня… Поравнялась с женщиной, не глядя, достала из кармана купюру и протянула ее женщине, положив прямо в практически пустую банку с несколькими монетами и купюрами мелкого достоинства. Краем глаза Эля заметила, что ее купюра была достоинством 5000 рублей, но менять на другую, меньшего достоинства, она не собиралась. Просто положила деньги в банку, тихо проговорив: «Храни тебя Бог» — и сделала несколько шагов назад. Едва только она развернулась, как вслед раздался срывающийся крик попрошайки:

— Да пошла ты со своими подачками, — и тут же послышался звук упавшей на асфальт банки и посыпавшейся мелочи. Эля даже не обернулась. — Твои деньги мне не нужны. Подавись ими…

Эля сделала глубокий вдох и как можно увереннее шагнула навстречу к своим дочерям, которые стояли в отдалении и наблюдали за этой сценой. Подойдя к ним, она обняла их за плечи и повела дальше, украдкой обернувшись назад и бросив прощальный взгляд на женщину, продолжавшую что-то отчаянно ей выкрикивать. Никогда вид попрошаек не оставлял в ее душе настолько тяжелого осадка. Эля знала, что, даже подав очень крупную сумму денег, помочь этому человеку она не могла — таким людям может помочь только вера в себя, собственные силы и огромное желание вырваться из этой жизни. А эта подачка, сколько бы ни было нулей на банкноте, так и останется лишь средством к еще большей деградации. В данном случае спасение утопающих будет и правда делом самих утопающих.

— Мам, а она тебя знает что ли? — голос Маши прервал размышления.

Эля только крепче обняла своих девочек в ответ и поцеловала каждую в макушки.

— Поехали домой. Скоро папа с Андрюшкой приедут с катка.

***

Немолодая женщина сидела одна в своей маленькой комнатке в коммуналке, в которой она проживала последние несколько лет. В этот день она впервые за долгое время отказалась от компании шумных, вечно пьяных и грязных знакомых… А если смотреть правде в глаза, то просто собутыльников. Она сидела одна, в пустой комнате, в которой кроме старого облезлого дивана, еще более старого платяного шкафа с противно скрипящими дверцами и вешалки на стене больше ничего и не было, сидела за почти пустым столом и думала. Вспоминала свою прошлую жизнь, так разительно отличавшуюся от ее настоящей. Пыталась понять, как же так вышло, что теперь она лишилась всего, что она опустилась на самое дно, что для всех окружающих она теперь лишь жалкое подобие человека.

В этот вечер не было ни алкоголя, ни тех, с кем она по привычке потянулась бы за еще парой тройкой лишних рюмок…

Что-то изменилось пару дней назад, в тот день когда она увидела ЕЕ. Она могла сколь угодно оправдываться перед собой, что хотела задеть, больнее уколоть за те обиды, которые были нанесены ей… Но кого она обманывает? Чем больше она жалила, тем больнее становилось самой. Видеть, как на тебя смотрят с презрением — казалось бы, хуже этого быть не может… Но нет, может. Когда это презрение оборачивается жалостью. Такой щемящей жалостью, что становится жалко саму себя, что становится стыдно не только перед людьми, но и перед своей совестью.

Женщина горько усмехнулась — совесть… Давно она о ней не вспоминала. Да она все это время беспробудно спала. А вот сейчас проснулась. Под взглядом этих пронзительных карих глаз, таких до боли знакомых. И теперь разъедала душу, а точнее — остатки души. Бередила старые раны, сковыривая как нагноение воспоминания и эмоции прошлых лет.

Женщина отодвинула от себя подальше закрытую бутылку вина и закрыла лицо морщинистыми, покрытыми трещинами от холода руками. Раньше она никогда не задумывалась, но эта встреча все перевернула в ее душе: какое же это унижение получать милостыню. И тут же тратить ее на выпивку. Но получить милостыню из рук родной дочери, увидеть ее полные боли и жалости — да-да, именно жалости — глаза и услышать одну-единственную фразу: "Храни тебя Бог", даже не смотря на то, что та пережила по ее вине… Женщина расплакалась. Горько, навзрыд, искренне прося у Бога и у своей семьи прощения.

Когда-нибудь она наберется смелости и позвонит родной дочери. И услышит все такой же, как и в давнем времени, голос Эли, полный искренней надежды и радости: "Мама? Мама, это ты? Мама!", которая все так же ждала ее не смотря ни на что. Ждала и любила. Да, ее дочь умеет любить — искренне, беззаветно, слепо. Любить, забывая о боли и печали, нанесенных самыми близкими людьми.