Ради любви и чести (ЛП)

Глава 14

Я смотрела сквозь зубцы парапета и мои глаза, следя за Беннетом, выдавали всю решимость. Сколько бы я себя ни ругала, я не могла

удержаться от того, чтобы не вскарабкаться на вершину башни. И я не могла

удержаться от страстного желания снова поговорить с ним, пошутить или

погрузиться в серьезную беседу на тему, которая не интересовала бы никого, кроме нас двоих. Я грустно улыбнулась этой мысли и тому, что не видела его

и не разговаривала с ним с того самого дня в гарнизоне.

Прошла еще одна унылая неделя, пока, наконец, облака не разошлись и

не выпустили солнце. Но после такого продолжительного дождя земля

вокруг замка была мокрой и грязной. Катапульты лорда Питта крепко

застряли, и он не пытался врукопашную взять крепость. Пока. Возможно, он

ждал, пока земля высохнет и затвердеет, прежде чем начать бомбардировку.

Вдалеке был виден дым костров, которые вились над их палатками.

Интересно, они такие же промокшие и несчастные, как и мы?

Как бы то ни было, у лорда Питта было преимущество. Мы не сможем

продержаться намного дольше. Когда слуги принесли блюдо с жареным

мясом и последнюю репу, я пошутила с леди Элейн, что мы пируем, как

королевы. Она оттолкнулась от стола, и ее вырвало. Я поняла, что идея

поесть конины ей не понравилась. Не то чтобы мне не претила мысль о том, что придется убивать этих нежных животных, но у нас не было выбора. Как

только лошади закончатся, мы останемся с тощими охотничьими собаками и

крысами. Я решила насладиться кониной, пока она есть.

Мысли вернулись к той сцене, что предстала передо мной: у конюшни

Беннет стоял и разговаривал с Олдриком. Я была слишком далеко, чтобы

слышать их разговор, но по их жестам могла видеть, что дискуссия стала

горячей и напряженной.

С каждым днем Олдрик брал на себя все больше обязанностей. Я

молилась, чтобы это означало, что он выходит из той тюрьмы, которая

держала его в плену с тех пор, как он потерял жену. Его волосы все еще были

взъерошены, шаги замедлены, плечи согнуты. Я не сомневалась, что он

чувствовал тяжесть осады более тяжело, чем большинство, так как это

именно его глупость привела семью к гибели. Тем не менее, по крайней мере, он пытался что-то сделать, чтобы помочь.

Олдрик вскинул руку, как будто был недоволен Беннетом, затем

повернулся и зашагал прочь, разбрызгивая грязь при каждом шаге. Беннет

запустил пальцы в волосы и посмотрел вслед брату. Затем, к моему

большому удивлению, он повернулся и посмотрел прямо на меня. Мое

сердце учащенно забилось, и я выскользнула из поля зрения, прячась за

мерлоном4. Знал ли он, что я наблюдаю за ним? Я прижалась щекой к

холодному камню, смущенная своей слабостью к нему. Почему меня так

волнует, что он делает и как у него дела? Особенно после того, как он был не

совсем честен со мной и смолчал о надвигающейся опасности в Мейдстоуне?

Вздохнув, я подтянула льняную перчатку. Материал был испачкан от

моей ежедневной помощи раненым. Хотя моя горничная чистила перчатки

каждый вечер, они были безнадежно испорчены. Я приберегла лишнюю пару

для ужина и для тех редких случаев, когда мы с бабушкой собирались вместе

с другими женщинами, чтобы составить им компанию. Но большую часть

времени я носила грязные перчатки, и каждый раз, когда я смотрела на них, они напоминали мне о пятне на коже под ними. И о моем собственном

обмане. Как я могла сердиться на Беннета за то, что он мне солгал, если и я с

ним не была до конца честна? Как я могу осуждать его, если сама виновата в

том же?

Я натянула перчатку до локтя и прислонилась к парапету, сползая вниз, пока не оказалась сидящей в облаке юбки, сбившейся в кучу вокруг меня.

Возможно, я ему не лгала. Но я знала, как важна для него красота. Я знала, как он ценит и разбирается в прекрасном. В глубине души я понимала, что он

4 Зубец, то же, что мерлон — выступ, элемент венчающий парапет крепостной стены или башни в

Древности, Средневековье и в Новое время.

поступился своему желанию иметь красивую жену, чтобы смиренно

жениться на мне. И я боялась, что он открыто отвергнет меня, если узнает о

моем недостатке и уродстве. Не потому ли бабушка особенно настаивала, чтобы я не снимала перчатки во время своего визита? Она знала, так же как и

я, что Беннету будет трудно принять меня, если он узнает правду. Даже мой

собственный отец не мог преодолеть брезгливость и полюбить меня.

Со стоном, я закрыла лицо руками. Я не могла испытывать горечь или

недоверие к Беннету за то, что он не известил нас об опасности, потому что

мой обман был намного серьезнее. Я должна была показать ему свою кожу, когда почувствовала первые признаки влечения. Или хотя бы, когда в его

кабинете предлагала пожениться. Он имел полное право знать, какая я на

самом деле, прежде чем согласиться жениться на мне. А теперь было

слишком поздно. Разве нет?

Я обхватила руками колени и прижала их к груди. Я не могла ему

сказать. Я слишком боялась. Боялась потерять его. Реальность пронзила меня

с поразительной ясностью.

Я люблю его.

Я еще глубже зарылась лицом в руки и задрожала от осознания этого.

Я любила Беннета, как никого другого. Я сама не заметила, как за последний

месяц, проведенный в Мейдстоуне влюбилась в него. Несмотря на все

недоразумения, относительно цели моего визита, я не смогла закрыть свое

сердце и не полюбить его глубоко и сильно. За всеми его недостатками, я

видела хорошего человека, человека, которого я узнала и полюбила, и я

гордилась им.

Я издала мучительный стон и изо всех сил попыталась сдержать

внезапный прилив горячих слез. Это было безнадежно. Теперь я не могла

сказать ему о своем недостатке. Если бы он увидел пятно на моем теле, я бы

не смогла вынести отвращения в его глазах. Зная его доброту, возможно, он

сможет не показать отвращения внешне, но и жалости ко мне в его глазах я

тоже не смогла бы вынести.

Услышав скрип люка, я подняла голову и увидела вползающего

Беннета. Я вытерла щеки, молясь, чтобы ни одна слеза случайно не

выкатилась. Когда он встал и направился ко мне, я выпрямилась, но не стала

вставать. Сегодня на нем не было доспехов. Гладкие щеки и отсутствие грязи

— он привел себя в порядок. Очевидно, он пришел к выводу, что лорд Питт не

собирается возобновлять нападение, а просто хочет выманить нас из замка

голодом.

— Могу я присоединиться к вам? — Спросил он, останавливаясь передо

мной.

Он запыхался и, очевидно, торопился прийти сюда, чтобы

присоединиться ко мне, заметив меня снизу. После трех недель скудной еды

его лицо похудело, глаза измождены. Но в выражении лица была такая

нежность, которой я не могла сопротивляться.

Я кивнула на место рядом со мной:

— Конечно, вы можете присоединиться ко мне. Я обещаю, что не

выцарапаю вам глаза, а потом не заставлю скакать до смерти.

Его улыбка согрела меня больше, чем самые жаркие лучи солнца

вместе взятые.

— Вы всегда знаете, как меня подбодрить.

— Это мой способ извиниться.

Его глаза округлились, как будто он ожидал, что я буду обижаться и

дуться гораздо дольше.

— Мне жаль, что я не простила вас сразу, когда вы попросили меня об

этом, — продолжила я. — Я не имела права питать к вам никаких дурных

чувств за то, что, по вашему мнению, необходимо было сделать в интересах

Мейдстоуна.

Он опустился рядом со мной, осторожно, чтобы не задеть меня, откинулся назад и вытянул ноги перед собой. Немного помолчал, а потом

удивил меня, взяв мою руку и сжав ее в своей:

— Благодарю вас, миледи, — сказал он. — Вы слишком добры ко мне. Я

совершенно не заслуживаю этого, но все равно желаю.

— Да, вы, действительно, ужасный и страшный человек, — поддразнила

я. — И в вас нет ни капли обаяния.

— Я не пытаюсь очаровать вас, — возразил он. — Я искренне верю, что

вы самая добрая девушка, которую я когда-либо встречал. Я говорю это со

всей искренностью.

Тепло поползло по мне:

— Думаю, вы действительно пытаетесь мне польстить.

Даже если сейчас проявились его рыцарские чувства, и он обращался

бы так с любой другой женщиной, мне все равно это нравилось. Мне

нравились его комплименты, его нежность и то, что он заставлял меня

чувствовать себя особенной.

— Я серьезно. Вы замечательная.

Голубое небо, солнечный свет, и я на секунду поверила, что все

прекрасно, что между нами нет недосказанности, и что есть вероятность, что

Беннет когда-нибудь сможет питать настоящую привязанность ко мне.

Он сжал мою руку, как бы желая уверить меня, и я постаралась не

обращать внимания на чувство вины, которое подсказывало мне, что сейчас

самое время рассказать о своем пятне коже. Но я только толкнула его плечом

и попыталась снова перевести разговор на более безобидные темы:

— Я уверена, что вы льстите мне, потому что втайне надеетесь, что я

отдам вам Стефана. Вы поняли его ценность, и не остановитесь ни перед чем, чтобы заполучить его.

— Вы меня раскусили. — Он опустил голову в притворном чувстве вины.

— Мне всегда хотелось иметь крошечную порхающую кучку перьев. Это

было моим самым сокровенным желанием с детства. И теперь, когда он у

меня в руках, я сделаю все, чтобы заполучить его.

Я тихо рассмеялась, оценив его шутку. И он улыбнулся мне в ответ.

После прошедшей недели напряжения было приятно снова стать друзьями.

— Я открою вам один секрет, — сказала я. — Я совершенно безвольная

слабачка. Вам нужно только попросить, и вы получите от меня все, что

пожелаете.

— Все что угодно? — Он поднял бровь, как часто делал, и его взгляд

упал на мой рот.

По моей спине пробежали мурашки. Не думает же он о том, чтобы

поцеловать меня снова? Его темно-синие глаза смягчились, превратившись в

сапфиры, и наполнились чем-то, что я могла бы назвать желанием. У меня

перехватило дыхание, но я не двинулась с места. Не могла.

— Значит, вы действительно дадите мне все, что я захочу? — От его

низкого вкрадчивого голоса внутри все переворачивалось.

— Сэр, — прошептала я, слегка откинувшись назад. — Я дам вам то, в чем

вы сейчас больше всего нуждаетесь.

Он наклонился так, что его лоб оказался почти напротив моего:

— И что же это?

От такой близости у меня закружилась голова, и его дыхание на моей

щеке чуть не погубило меня. Мне вдруг захотелось прижаться щекой к его

щеке, почувствовать его гладкую кожу на своей. Вместо этого я глубоко

вздохнула и начала обсуждать тему, которая, как я знала, должна была

отдалить нас друг от друга.

— Сейчас вам больше всего нужны мои деньги.

Он дернулся назад, как будто я укусила его, и начал вытаскивать свои

пальцы из моих. Я крепко схватила его другой рукой, прежде чем он успел

вытащить руку.

— Вам нужны мои деньги, — повторила я как ни в чем не бывало.

— Я уже сказал вам, что не буду использовать вас для этого. Я

отказываюсь.

— Я могу дать вам взаймы.

Разочарованные морщины на его лбу застыли:

— Взаймы?

— Я дам вам столько серебра, сколько нужно, с условием, что вы

вернете мне долг в будущем.

Он изучал мое лицо, и по мере понимания, морщины на его лице

начали разглаживаться. Долгое время он ничего не говорил. Затем, наконец, покачал головой:

— Нет. Это не сработает. Я никогда не смогу вернуть его вам, и тогда

мне придется прожить остаток своей жизни в долгу перед вами.

— Разве это так уж плохо, сэр? — Спросила я, улыбаясь ему. — Я могу

придумать еще много способов, которые пойдут мне на пользу.

Он не улыбнулся в ответ. Я вздохнула, отпустила его руку, а затем

приподнялась, чтобы встать.

— Вы уже достаточно упрямились. И теперь, имея вполне разумный

выход, продолжаете вести себя как мул?

Он по-прежнему сидел, прислонившись к парапету, откинув голову

назад и зажмурив глаза, как будто эта тема была слишком болезненной для

него. Кто-то должен был высказать правду, вопреки его желанию. Я не

боялась быть таким человеком.

— Есть разница между благородством и глупостью. И боюсь, что сейчас

вы поступаете глупо.

Его глаза распахнулись и остановились на мне, возвышающейся над

ним.

— Да, вы меня правильно поняли, — продолжала я. — Вы ведете себя как

глупец. Ваша гордыня мешает закончиться битве.

Он опустил голову, но я успела заметить, как в его глазах мелькнула

боль. Я понимала, что была груба. В конце концов, он всего лишь делал все

возможное, чтобы спасти фамильное поместье, спасти с честью. Но теперь

пришло время положить конец осаде, пока мы не отчаялись или не стало

слишком поздно.

Он молчал, отдаленный лай собаки, вероятно, из вражеского лагеря, напомнил мне об опасности, лежащей прямо за стенами замка, и о том, что

мы оказались в ловушке внутри, не имея другого выхода, кроме как сдаться

или умереть.

— Сэр, — сказала я. — Если не о себе, то подумайте обо всех тех, кто

здесь находится в вашей власти. Слуги, женщины…

— Я только и делал, что думал о них... о вас, — хрипло сказал он, поднимая голову. — Разве вы не знаете, что я думаю о вас днем и ночью?

Днем и ночью? Нет, это шутка. Словно почувствовав мое недоверие, он

встал и взял меня за руку. Его пальцы сомкнулись на перчатке, доходившей

мне до локтя.

— Я обдумал десятки вариантов, как мне вытащить вас из замка и

уберечь от опасности. Я не спал по ночам, придумывая, как спасти вас от

этой осады и голода. С каждым днем я все больше ненавижу себя за то, что

втянул вас в эту историю. — Его хватка становилась все крепче с каждым

произнесенным словом, и пальцы сжимали меня.

Может ли это означать, что он заботится обо мне, что, возможно, даже

отвечает на мою любовь? Я начала мотать головой, но он внезапно потянул

меня к себе, и я упала ему на грудь. Он обнял меня. Моя щека прижалась к

его сердцу, и я слышала тяжелый, быстрый стук, чувствовала твердость его

рук, вдыхала мыльный чистый запах его свежей одежды. Я закрыла глаза и

расслабилась в его объятиях. Это было именно то, о чем я мечтала. Быть с

ним. Даже если бы он придумал, как освободить женщин от осады, я бы не

хотела уходить. Я хотела остаться, чтобы быть рядом с ним и знать, что он в

безопасности. Но я не могу этого допустить. Это было равносильно моему

признанию в любви, а, возможно, и его признанию. А это в данный момент

было бы слишком больно для нас, особенно после того, как он увидел бы мой

недостаток и узнал о моем обмане. И все же я должна была что-то сказать, дать ему понять, что мне не все равно.

— Должна признаться, мысли о вас не мешали мне спать, сэр. Только

мысль о расплавленном сыре на хлебе может сделать это. Но…

Он положил руки мне на спину и зарылся лицом в мои волосы, глубоко

вздохнув.

— Но что?

Низкий тембр его голоса заставил дрожать мою руку и кончики

пальцев.

— Но… признаюсь, я беспокоюсь о вас в часы бодрствования. Вот

почему я здесь. Я не могу удержаться и пытаюсь найти вас, чтобы убедиться, что вы целы и невредимы.

Я почувствовала, как его губы на моих волосах растянулись в улыбке:

— Ах, значит, я неотразим?

— Ну, если только немного. — Я улыбнулась в ответ, зная, что не должна

чувствовать себя такой счастливой, но не в силах сдержать волнение. — Если

хотите знать, я не могу удержаться, чтобы не посмотреть, как грязь и навоз

хлюпают у вас под ногами, когда вы тренируете своих людей. Хлюпанье –

это так романтично.

— Запах еще романтичнее.

Я закрыла глаза и крепче обняла его, благодарная за то, что он жив, за

его силу, за то, что у меня был шанс узнать его получше.

— Вы хороший друг, Беннет.

— И это все, что я для вас? — Его голос прогремел у меня над ухом. –

Друг?

— Если хотите… — Мой пульс забился быстрее, и я постаралась

говорить спокойно. — Вы очень хороший друг.

— Очень?

— Что? Еще? — Поддразнила я. — «Очень, очень хороший друг»

удовлетворит вас?

— Нет, ни в малейшей степени.

— Тогда вам трудно угодить, сэр. — Я отстранилась с широкой улыбкой, но, когда увидела напряжение в лице, перестала улыбаться.

— Сабина, — начал он, изучая мое лицо. — Мне нравится быть друзьями.

Я рад, что это так, что мы можем так легко разговаривать. Но я не хочу быть

с вами просто друзьями.

Мой пульс замедлился, и побежали мурашки.

— Есть ли вероятность, что мы когда-нибудь станем больше, чем просто

друзья? — Спросил он нерешительно.

— Возможно. — Я была смущена и тяжело дышала.

— Вы дали мне надежду, за которую я буду цепляться.

Я начала качать головой:

— Я знаю: вы думаете о моей репутации.

Он прижал палец к моим губам, чтобы остановить мой протест:

— Я хочу жениться на вас. Никто меня к этому не принуждает.

Его слова вызвали трепет во мне, но я спряталась за шуткой:

— Вы боитесь того, что моя бабушка может сделать с вами, если вы

откажетесь.

— Ваша бабушка очень устрашающая. Но мне приходилось

сталкиваться и с худшим.

Я представила себе, как он бросается в бой с бесчисленными

вооруженными врагами, ловко орудуя мечом. Это жестокое зрелище. Он

сильный и храбрый мужчина. В этом не было никаких сомнений. Но хватит

ли у него смелости посмотреть правде в глаза? Осмелюсь ли я ему

открыться? Здесь, сейчас? Он почти сделал мне предложение, на этот раз

потому, что хотел этого, потому что любит меня. Он заслуживал узнать

правду, прежде чем я позволю надеяться ему.

Я потянулась к краю перчатки, но остановилась, представив, как

нежность в глазах сменяется отвращением. Я сомневаюсь, что он захочет

жениться на мне, а тем более находиться в моей компании, если узнает

правду о моей коже. Я отрицательно покачала головой. Нет, я пока не могу

ему это показать. Мне придется придумать способ, как раскрыть свою тайну.

В другой раз. При более благоприятных обстоятельствах. Когда он будет

готов увидеть мой изъян.

— Я думаю, мы забегаем вперед. — Я заставила себя рассмеяться. — Вам

не кажется, что нам следует подумать, как пережить неминуемую смерть и

голод, прежде чем мы начнем беспокоиться о том, что бабушка заставит вас

жениться на мне?

Я бросила взгляд за его спину на грязные поля и болота, вытоптанные

армией лорда Питта. Дальше, на более сухой земле, вражеские лагеря

расположились кольцом вокруг замка. Он проследил за моим взглядом.

— Возьмите взаймы, — тихо сказал я. — Как друг.

Прищурившись, он уставился на лагерь. Он долго молчал, и я

испугалась, что он снова откажет.

Наконец он отрывисто кивнул:

— Хорошо, миледи. Я возьму у вас взаймы, но только с условием, что в

течение пяти лет полностью верну вам деньги с процентами или продам вам

любые реликвии или произведения искусства, какие только пожелает ваше

сердце.

— Это мне нравится, — обрадовалась я. — На самом деле, думаю, мне

придется как-то помешать вам вернуть долг, чтобы я могла забрать что-то из

вашей коллекции.

Хотя теперь, когда я его знаю, у меня не будет возможности взять что-нибудь, принадлежащее Мейдстоуну.

Его слабая улыбка показала, во сколько обошлась его эта уступка. Он

хотел спасти Мейдстоун своими силами и умом. Это было оскорблением его

чести — взять мои деньги, пусть даже в долг. Но мы оба понимали, что у него

нет времени и других вариантов. Он должен был либо использовать мое

богатство, чтобы спасти Мейдстоун, либо потерять все, включая наши

жизни.