Дни летят один за другим. Сегодняшний похож на предыдущий как две капли воды.
Анализы, обследования, капельницы. Ко мне приходят врачи, спрашивают о моем состоянии. Потом приходят другого рода врачи, которые пытаются докопаться до души. Я честно отвечаю на все вопросы — скрывать и терять мне нечего.
Больше нечего.
Приходят родители и Аленка, я искренне (нет) улыбаюсь им и прошу не беспокоиться обо мне.
Потом на пороге появляются люди в форме. Что-то спрашивают, я что-то отвечаю.
Среди всего этого круговорота я не могу понять одного: что делает рядом со мной бывший муж?
Мирон приходит ежедневно, как на работу. Сидит со мной днем, часто ночью. Понятия не имею, как он договорился с врачами и сколько заплатил им, но он постоянно где-то тут.
Сидит на неудобном стуле и печатает на ноутбуке или же тихо беседует по телефону, решая рабочие вопросы. Мы практически не разговариваем, потому что мне постоянно хочется спать.
Мирон все время порывается мне помочь, но все заканчивается одним и тем же: я отказываюсь от его помощи и прошу уйти. Он будто не слышит меня, даже не реагирует никак на мои слова.
Он худеет на глазах. Волосы так и не подстриг, и теперь они кудрявой шапкой обрамляют темные глаза с черными ресницами.
Я никогда не признаюсь ему, но где-то далеко, в глубине моей души — или тех крупицах, которые остались от нее — я рада, что он тут, со мной.
Не знаю, сколько прошло времени, несколько дней или недель, но день, когда меня выписывают, все-таки наступает. Меня выпускают из белых стен с объемной выпиской, в которой куча рекомендаций и запретов, а также дают с собой несколько препаратов, которые должны спасать от депрессии.
От них мне плохо. Все время кажется, будто я плыву на плоту сознания сквозь туман. Я перестала чувствовать. Нет ничего, что раздражает меня или радует. У меня нет желаний — еда по расписанию, сон по расписанию. Будь моя воля, я бы и не просыпалась. И только верная спутница Тьма следует по пятам, дышит мне в затылок.
Мирон помогает мне сесть на заднее сидение автомобиля, укладывает на кресло сломанную ногу в гипсе и везет сквозь город.
Поднимаю взгляд и смотрю в окно. Идет снег. Снежинки налипли на проводах и окнах, названия магазинов плохо видны из-за назойливого снега.
Когда я попала в больницу, была осень. А сейчас что? Неужели настала зима? Да, наверное.
Я бы могла задать этот вопрос Мирону или попросить свой телефон, который куда-то запропастился, но мне безразличен ответ. Зачем тогда заморачиваться?
Мне непонятно одно.
— Куда ты меня везешь? — спрашиваю ровно, обращая внимание на то, что мы выехали из города и проезжаем по узкой дороге среди высоких сосен.
— К нам домой, — Мирон обыденно пожимает плечами.
— Нам, — повторяю я, обкатываю это слово на языке, осознавая, что оно не значит ничего для меня.
— К нам, — кивает бывший муж. — Я купил дом за городом. Там совсем недавно сделали ремонт.
Он купил дом. Зачем? Дом покупают, чтобы привести в него кого-то. К чему одиночке целый дом? Следовательно, он планировал жить в нем. С кем-то.
— Отвези меня в мою квартиру, — говорю ему ровно.
— Что ты там будешь делать?
Простой вопрос. Но я понятия не имею, что буду делать, оставшись в одиночестве. Уж точно не рисовать и не танцевать чечетку.
— Что ты будешь делать, Рита?
Молчу. Что на это ответить? Черт его знает!
— Я придумаю. Только отпусти меня.
— Нет, Рита. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной.
— Зачем? Мы больше не муж и жена! Оставь меня.
— Не могу, — бывший муж упорно стоит на своем.
— Я потеряла нашего ребенка, но это только моя утрата, и я справлюсь сама. Мне не нужна твоя помощь. Иди, живи своей беззаботной жизнью! — внутри все горит от боли.
— Я не оставлю тебя одну!
— Ты тот, кто меня предал, — выплевываю с ненавистью.
— Значит, я стану тем, кто тебя спасет.
Мне нечего на это ответить. Наивный. Разве это возможно? Спасти меня?
Мирон смотрит в зеркало заднего вида и находит мои глаза:
— Я люблю тебя, Рита. Беспокоюсь о тебе. О том, что ты нестабильна.
— Не-ста-биль-на, — проговариваю это слово.
Я нестабильна.
Я сошла с ума, Мирон. Ты везешь меня к себе домой и даже не догадываешься о том, что творится в моей голове.
— Прости, Рит, я не могу иначе. Как только тебе станет лучше, я отпущу тебя.
— Ты боишься, что, оставшись в одиночестве, я наложу на себя руки?
— Да, — без промедления отвечает Мирон.
Ну, в принципе, правильно. Я бы на его месте тоже подумала об этом. У меня нет желания совершить суицид. Я раздавлена, но не до такой степени. Только вот он не поверит моим словам, поэтому я не вижу смысла спорить. Во мне сил не осталось вовсе, а разговаривать нет особого желания. О чем? Не найти ни единой темы.
Мирон паркует машину на территории рядом с коттеджем. Там есть даже небольшой сад с посаженными недавно деревьями. На лаптях маленьких сосен лежит мокрый снег, оттягивая ветки вниз, к земле.
Бывший муж помогает мне выйти из машины, подсовывает костыли, и я послушно беру их, прыгаю вперед на одной ноге. Мирон где-то позади. Страхует.
— Мог бы и на руках отнести, — устало выплевываю в него ядом.
— Ничего страшного. Сама дойдешь, — слышу спокойный голос за спиной.
Сволочь.