Развод. Тот, кто меня предал (СИ)

Глава 5. Отражение

Две недели отпуска прошли как один день. Я каталась на облаках прострации. Лежала на кровати, изучая потолок, или смотрела в окно, сидя в кресле. Вот и все мои дела и заботы.

Я ждала боли, но чертова сука куда-то запропастилась. Как психолог, я прекрасно понимала, что ее приход неизбежен. Вот и ждала.

Спасибо родителям — они буквально за руку выводили меня из спальни и заставляли есть. Вкуса пищи я не чувствовала, не чувствовала ее запахов или температуры. Солнце не грело, не находилось никаких целей, смысла жизни.

У меня было отвратительное самочувствие — меня качало на качелях тошноты и мигрени. Я похудела, осунулась, забросила себя. В зеркало старалась не смотреть: подсознательно знала, что увижу там.

Мирон исчез из моей жизни, будто его и не было там никогда. Он не писал, не звонил мне. Развод получилось организовать быстро. Это легко, когда у тебя деньги и связи.

В день расторжения нашего брака, рано утром, едва заря мазнула небосвод, я встала с кровати, отправилась в ванную комнату, залезла в душ и смыла с себя эти две недели.

Как бы то ни было, мне нужно выглядеть сегодня… нормально. Не было желания утереть Мирону нос, мол «смотри, что ты потерял, козел». Я просто не хотела видеть жалость в его глазах.

Из отражения на меня смотрела… я. Я, только восемь лет назад. Худая — нет, скорее даже щуплая девчонка с вихрем кучерях на голове. Отличие только в глазах — сейчас они были безжизненными, тусклыми.

Дернув головой, принялась сушить буйную шевелюру. С этим всегда было сложно, потому что, высыхая, кудряшки превращались в одуванчик. Буквально. И сейчас я ничего не могла поделать с этим.

Чуть подкрасила глаза и брови, замазала синяки под глазами и наложила немного румян, чтобы скрыть нездоровый синюшный цвет лица.

В своей спальне стала выбирать наряд. Все вещи, которые я взяла с собой из квартиры Мирона, оказались мне велики. Видимо, принудительные приемы пищи не спасли от сильного похудения. Открыла створки шкафа и полезла за своими старыми вещами, которые носила еще в студенчестве.

Достала коричневую юбку длиной до середины колена и легкий бежевый свитерок, надела все это и усмехнулась, глядя в отражение.

Старая одежда, вернувшиеся кудри и худоба.

— Ну привет, — говорю отражению. — Давно не виделись.

Элеонора Константиновна, мать Мирона, была бы недовольна мной. Она всегда меня шпыняла за мой внешний вид и беспардонное поведение, которое могло посрамить чету Епифановых.

Улыбаюсь себе, хотя губы больно растягивать в улыбке, будто какие-то механизмы заржавели, работают с жутким скрипом, того и гляди развалятся.

— Готова, дочка? — папа стучит в дверь и входит. Окидывает меня взглядом, открывает рот от шока. — Вот это да, Ритусь. Я и забыл, какая ты у нас хорошенькая.

— А что, вам не нравились мои прямые волосы? — хмыкаю я и снова выдавливаю улыбку.

— Дело не только в волосах, — отец чешет бороду, — дело в тебе самой. Иногда даже самая блестящая обертка — это всего лишь обертка. Я честно тебе скажу: рад, что вы разводитесь. Не ровня мы им. Не ровня.

— Поехали, папуль, — целую его в колючую щеку и выхожу из спальни.

В коридоре, когда я уже надела высокие сапоги, меня ловит мама. Прижимает к себе, гладит нежно по волосам, целует в висок и спрашивает миролюбиво:

— Ты хорошо подумала? — я киваю.

Хотя это мало похоже на кивок, скорее уж просто роняю голову.

— Тогда сделай это.

В ЗАГС приезжаем за пятнадцать минут до назначенного времени. Отец порывается пойти со мной, но я уговариваю его остаться и подождать меня.

Возле нужного кабинета на стуле, поставив локти на колени и опустив голову, сидит Мирон. Я не вижу его лица, но уверена, что это он. Замедляю шаг и уговариваю сердце биться ровнее.

Внутри меня будто разом все органы дают сбой. Чувствую знакомый аромат, и руки машинально тянутся к мужчине, хотят коснуться его, погладить, позаимствовать немного тепла.

Мирон, чувствуя меня на расстоянии, медленно поднимает голову, а после и сам встает на ноги. Моргает несколько раз, будто пытается согнать морок.

Он бледный. Щеки немного впали, глаза невыспавшиеся, уставшие. Несмотря на модный костюм и выглаженную белую рубашку, выглядит помятым.

— Кудряшка, — от его мягкой улыбки и этих слов в груди что-то больно екает.

Колит, режет. Я немного сжимаюсь, пытаясь унять резкие и неожиданные ощущения.

— Ты такая… такая… родная, — заканчивает он, и рана начинает кровоточить.

Сначала немного, по чуть-чуть, по капле. Но потом это превращается в бурный поток, от которого сжимается горло и перехватывает дыхание.

— Здравствуй, Мирон, — говорю через силу.

— Привет, — отвечает он и тянет руку к волосам.

Пусть. Разрешаю ему проститься. В последний раз.

Можно.

— Кудрях, давай уйдем? — говорит нарочито бодро, снова напяливает глупую улыбку, лишенную радости. — Ну его нахер, этот развод, Ритк. Уйдем? Давай?

Ощущение, что он уговаривает меня сбежать с пары, а не забрать документы на развод и разойтись в разные стороны навсегда.

— Пойдем в парк Горького, будем есть мороженое в рожке, то самое, мое любимое? — спрашиваю у него и вымученно улыбаюсь.

Не знаю, зачем принимаю правила его игры, чего хочу добиться.

— Да, — выдыхает он с непролитыми слезами в глазах. — Прокатимся на «Орбите», а потом будем час раздирать спутавшиеся волосы.

— И кормить уток? — закусываю губу, сдерживая внутреннюю дрожь.

— Верно, — улыбка шире, живее, будто верит мне.

— Нет, Мирон, — говорю максимально бесстрастно и молюсь, чтобы не расплакаться от сдавливающей грудь боли.

Лицо Епифанова мрачнеет на глазах, взгляд снова тусклый, руки сжаты в кулаки.

— Сейчас мы войдем в эту комнату, Мирон. Разведемся и разойдемся в разные стороны, как будто никогда не были вместе.