Развод. Тот, кто меня предал (СИ)

Глава 19. Я не могу иначе

Мирон открывает дверь. Я небрежно плюхаюсь на пуф, сдуваю с мокрого лба челку и замираю. Пусть сам разувает меня, раз уж взялся. Пусть отрабатывает, иначе я попросту уеду к себе. Не знаю, что буду делать, нет ни единой мысли.

— Раздевайся, — командует Мирон, который уже успел снять с себя верхнюю одежду и обувь.

Он одет в джинсы и теплый свитер, который очерчивает широкую спину. Даже несмотря на то, что он похудел, Мирон не стал выглядеть менее мужественно или менее привлекательно.

— Сам раздевай меня, раз уж вызвался, — говорю ему и отворачиваюсь к стене, чуть ли не утыкаясь в нее носом.

Муж замирает: плечи напрягаются, пальцы сжимаются в кулаки. Он злится. Недоволен мной, не привык, что я противостою ему, ведь раньше все было иначе.

— Я здесь с тобой не для того, чтобы раздевать тебя, — ты это в состоянии сделать сама — а для того, чтобы ты не наделала глупостей.

Он произносит это отчужденно, потом разворачивается и уходит. Я сижу на пуфе и смотрю в стену перед собой.

Ну и что это за обращение с женщиной? Назвался груздем — полезай в кузов! В конце концов, я тут именно за этим — мне нужно оказать помощь, а не бросать на произвол судьбы.

Сижу так какое-то время. Слышу, как вдали что-то громыхает на кухне, включается телевизор и начинает играть музыка. А я все сижу, пока у меня не затекает пятая точка, а по спине начинает течь струйка пота.

Небрежно стягиваю пуховик, кое-как встаю и бросаю его на пуф, подхватываю костыль и иду на шум.

Двигаюсь тихо и медленно.

В дверном проеме замираю.

Это просторная кухня-гостиная. На одной половине диван и большая плазма, на экране которой трясут своими булками красивые девы. На другой половине за барной стойкой сидит Мирон. Голова опущена, руками он обхватил ее и опустил лицо. Застыл в этой позе. Уставший, разбитый. Он бы хотел, чтобы все было по-другому. Но жизнь не спрашивает у нас разрешения, вмешиваясь в наши планы.

Перед ним тарелка с едой, напротив еще одна тарелка, видимо для меня. Смотрю, что там внутри: паста с морепродуктами, моя любимая.

— Если ты ждешь меня, то не стоит. Я не голодна, — по правде говоря, я понятия не имею, когда ела в последний раз, но голода, как и аппетита, не чувствую. — Покажи мне мою комнату.

Мирон поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд прожигает, испытывает, наматывает все мои внутренности на кулак.

— Сядь и поешь, — командует он. — Ты отказалась от завтрака и обеда, но ужином я тебя накормлю.

— Нет, — произносит мой язык практически автоматом, необдуманно.

Я разворачиваюсь, намереваясь пойти по коридору в поисках хоть какой-либо кровати, чтобы уснуть на ней. Впасть в беспамятство. Но муж не дает мне сделать и шага. Грубо поднимает на руки и сажает на высокий стул.

— Или ты поешь сама, или я покормлю тебя, — шипит озлобленно.

— Дай мне уйти, — прошу отстраненно.

Мир смотрит мне в глаза, оценивает каждое мое слово и отвечает тихо:

— Ешь.

— А после ты меня отпустишь?

Мужчина садится напротив и подпирает кулаком лицо. Он постарел лет на пять, не меньше. Залегли морщины, потемнела кожа, вся лощеность моего бывшего мужа схлынула, оставляя мне лишь обычного уставшего мужика.

— Я не смогу тебя отпустить, Рита.

Протягиваю руку и отодвигаю подальше тарелку, отказываясь от еды. Мирон громко и грязно ругается, подходит ко мне, накалывает на вилку макаронину из моей тарелки и подносит к моим плотно сомкнутым губам:

— Открывай и жуй.

Отрицательно качаю головой, на что Мирон окончательно звереет, надавливает мне на щеки, и я машинально распахиваю рот. Он кладет внутрь еду и ждет, что я буду жевать.

Смотрю на человека, который когда-то был так дорог мне. Он казался самым близким, самым нужным. Моей опорой и поддержкой.

По щекам текут тихие слезы, и я, не отрывая взгляда от почерневших глаз Мирона, начинаю жевать. Вкуса нет, ничего нет. Только пустота с привкусом моих слезы.

— Я не хочу этого делать, Кудряшка. Не хочу, — не хочет, но продолжает, заставляя меня есть.

Кормит меня, словно неумелого ребенка.

Как же мы пришли к этому, Мирон? Как оказались здесь? В этой точке нашей жизни? Что мы сделали не так?

— Я наберу тебе ванну, — говорит он после этого «прекрасного» ужина.

— Не надо, — снова неконтролируемо сопротивляюсь.

Мирон убирает посуду в посудомойку, бросает на меня холодный взгляд и говорит нейтрально:

— Ты не была в душе больше двух недель. От тебя воняет, Рита.

А мне опостылело все.

И он, и слова его. Мне нужно лишь одиночество, вот что. Я смогу подняться, сделаю все сама. Встану на ноги и буду жить дальше.

Пока я перевариваю сказанное им, Мирон уходит, а я остаюсь сидеть на стуле и смотрю на столешницу, как будто там могут быть все ответы на вопросы.

— Идем, — зовет меня Мирон, и я дергаюсь от звука его голоса.

Я бы могла продолжать испытывать его терпение, но я настолько устала, что слушаюсь приказа, беру осточертевший костыль и иду за бывшим мужем.

В ванной комнате сажусь на предложенный стул и замираю. Что дальше?

— Раздевайся, — снова командует.

— Нет.

— Ты собралась купаться в одежде? — вскидывает бровь и кривит рот в улыбке. — Или мне раздеть тебя?

— Выйди. Я не хочу, чтобы ты видел меня голой, — говорю ему, хотя не могу понять, правда это или нет.

Мирон игнорирует меня:

— Раздевайся давай. Или мне самому?.. Нет того, чего бы я не видел на твоем теле.

А вот это ложь. На моем теле новые шрамы, швы. Мое тело ломаное и слишком хрупкое, ему не нужно лишнее внимание, тем более мужское. Но все-таки я принимаю правила Мира и раздеваюсь, со злостью стягиваю с себя все, в том числе и белье.

Сижу перед ним нагая и медленно поднимаю взгляд, рассматривая лицо Мира.

На нем маска. Безжизненная маска, за которой скрывается… Что? Боль? Разочарование? Злость? Жалость? Или же все сразу? Он громко сглатывает, дважды моргает и вынуждает себя отвернуться от меня.

Это ранит больно. Неужели ему настолько противно на меня смотреть?

Мирон опускает руку в ванну, пробует температуру воды, как будто реально собирается купать ребенка, потом поворачивается и, стараясь не разглядывать, поднимает меня на руки и кладет в воду.

Намыливает мочалку и начинает водить по моим рукам, ногам, шее. Моет мне голову. У меня нет никакого стеснения. Он не тот, кого стоит стесняться. Все это время я неотрывно слежу за своим бывшим мужем. Он увлечен: несколько раз прикусывает губу, сдувает отросшую кудрявую прядь со лба.

— Почему ты не пострижешься? — спрашиваю неожиданно для себя самой.

Мир удивленно смотрит на меня, как будто видит впервые, и перестает натирать кожу. Снова сдувает со лба прядь, и я не выдерживаю — протягиваю мокрую руку и поднимаю ему волосы, открывая лоб.

— Замотался, — оправдывается Мирон. — Хотел еще две недели назад, но не было времени.

— Тебе идет, — говорю искренне.

Бывший муж устало улыбается:

— Давай для начала разберемся с твоей шевелюрой.

— Почему ты не вернул мне мои средства для волос? — снова выпаливаю бесполезные вопросы. — Вещи, обувь, даже книги вернул. А шампуни нет.

Мирон сквозь расслабленный выдох улыбается шире и отвечает:

— Они тебе больше не нужны. Разве нет?

И то правда.