Развод. Тот, кто меня предал (СИ)

Глава 24. На удачу

— Так и будешь скакать как кенгуру? Ты же в курсе, для чего тебе две ноги? — Мирон спрашивает даже как-то равнодушно, что-ли.

А я, недовольно глянув на него, скачу на одной ноге в туалет. Парадокс — но я привыкла передвигаться вот так. Прыгаю словно заяц и поджимаю к груди больную руку.

Игнорирую его выпады. В конце концов, я больная женщина и имею права на свои страдания.

Из туалета выпрыгиваю, скачу вдоль стеночки и плюхаюсь на диван. Откровенно говоря, мне и самой надоели эти поскакушки.

— Ты куда? — спрашиваю Мирона, который стоит в дверях и надевает на себя пальто.

Выглядит роскошно. Подстригся, небрежная борода красиво оформлена, на рубашку больно смотреть, настолько она бела. Костюм — один из лучших, сшит на заказ у европейского портного.

Я приближаюсь к Мирону, становлюсь близко, опираюсь плечом на стену.

— Важный день? — не дождавшись ответа на первый вопрос, спрашиваю еще раз.

— Сегодня в администрации будут решать судьбу важного тендера на строительство новой краевой больницы.

Я не особо осведомлена о работе бывшего мужа, но это звучит круто.

— Переживаешь? — могла бы и не спрашивать.

За несколько лет брака я научилась узнавать, когда муж переживает. Когда счастлив, расстроен, зол. Или когда врет мне.

— Да, — серьезно отвечает он и хмурится. — У меня мутный противник, от которого я не знаю чего ожидать.

— Ты выиграешь, я верю в это, — говорю уверенно, хрен знает почему.

Мирон проводит руками по пальто, смахивая невидимые пылинки. Мы замираем друг напротив друга. Я рассматриваю его темные радужки, в которых блестит мое бледное отражение. Бывший муж делает шаг вперед, стирая последнюю границу между нами, плотно оплетает меня обеими руками за талию, прижимает к себе и говорит тихо:

— А я верю в то, что совсем скоро тебе надоест себя жалеть.

Внутри все забытые чувства начинают семафорить с новой силой. Меня, как крепко стянутый клубок, разматывает от горячих рук бывшего мужа. А когда его губы касаются моих, я взлетаю и одновременно падаю и разбиваюсь насмерть.

Я не понимаю этих чувств. Всего намешано слишком много, я запуталась.

Он целует надрывно, спешно, как будто где-то совсем рядом самолет, который должен увезти меня навсегда, и Мирон выхватывает последние крупицы тепла, на которое больше не имеет права.

Он кусает мою губу, оттягивает ее, а после запускает свой язык мне в рот и переплетает с моим. Мне хорошо, я не хочу, чтобы он уходил. Хочу как сейчас — стоять посреди прихожей и целоваться, будто это последний поцелуй в жизни.

Я бы желала, чтобы этот момент замер и повторялся на репите. Раньше мы никогда не целовались вот так. У нас были долгие поцелуи людей, которым некуда спешить, которые знают: завтра нас ждет такой же поцелуй. Не будет голода и жажды. Будет сладкая нега, которая протянется с утра до самой ночи.

Сейчас мой муж умирает от жажды, пьет меня, как будто он путник, целую жизнь идущий по пустыне и наконец нашедший свой оазис. Он ненасытен, ласки его языка будоражат мысли, тело, распаляют кровь.

Толкает меня к стене, не разрывая поцелуя, и спускается влажными губами по шее, лижет, кусает. Я расставляю ноги, чтобы ему было удобнее разместиться между ними. Чувствую его каменное возбуждение. В руках непрекращающийся зуд — мне, как дикой самке, хочется опустить руку и прикоснуться к члену Мирона, но я хватаюсь за его шею и впиваюсь в нее ногтями, даже не чувствуя боли в поврежденной руке.

Держусь за него крепко, потому что больше не за кого, он один — спаситель.

Тот, кто разрушает и одновременно тот, кто спасает.

Мирон отстраняется первым, проводит рукой по моим волосам, пытаясь пригладить их, но куда там. Я распалена, легкий свитер висит на моих плечах, едва ли не оголяя грудь, между ног тянет сладкой болью.

Бывший муж рассматривает меня голодным, звериным взглядом, убирает руки и отступает на шаг.

— На удачу, — произносит он, улыбаясь, и уходит.

Я скатываюсь по стене на пол и дрожащими руками прикрываю глаза. На губах горький вкус нашего поцелуя, а по телу расползается сладость. Сижу так на полу, пока в руках не проходит тремор, и поднимаю себя.

Он сказал, что верит в меня. Я сама в себя не верю, а он в меня — да.

Встаю на ноги и иду. Иду, не прыгаю. Шаги даются с болью, но я делаю это. Чувствую себя новорожденным ребенком, но через силу, со злостью, шагаю, держась за стену. Захожу в гостиную и смотрю на диван, на котором провела несколько недель. На нем остались очертания моего тела. Меня ужасает это наблюдение.

А мама? Когда я разговаривала с матерью в последний раз? Пару дней назад, точно. Или три? Или пять?

А с Аленой? Стоп. У меня же работа. Гипс сняли, значит, больничный тоже закрыли? Всем этим занимался Мирон.

Нахожу телефон и набираю начальницу, которая удивленно сообщает мне, что Мирон держит с ней связь, а больничный у меня еще открыт и меня вообще не ждут. Советует отдыхать и возвращаться с новыми силами.

Следующий звонок взволнованной матери, которую я уговариваю успокоиться и объясняю, что я в полном порядке.

Напоследок оставляю разговор с подругой, но Алена звонит сама, едва я кладу трубку после разговора с мамой.