Семь ночей

Глава 18

– Я понимаю, что могу искалечить жизнь невинной девочке. Гусеницы моего бронебойного танка в такой грязи, что ехать по светлой душе невинной малышки – преступление…

– Твоя Нина методично калечит тебе жизнь, – Гора выдохнул и захлопнул окно, упершись лбом в тонированное стекло. – А ты ей это позволяешь. Откуда в тебе столько ненужной порой порядочности, Вьюга?

– Она вчера Куталадзе хотела ко мне подослать на разведку.

– Женька мне звонил, – рассмеялся Гора. – Мы от души повеселились, слушая, как Каринка уговаривает его съездить подышать чистым загородным воздухом. Слушай, ты себе на участок Альпийскую свежесть завозишь, что ли?

– Ага, вместо наркоза, чтобы спать крепче, – и только я закончил, как телефон взбрыкнул, выбрасывая на экран фото жены. – А вот сейчас мы это и узнаем. Да, Нина.

– Милый, как дела? – голос её был слаще мёда липового, искрился напускной радостью и лёгкостью. Вот только жену свою я знал лучше, чем кто-либо…

– Хорошо. В туалет сходил, на пробежке был, сейчас ждём завтрак.

– В каком смысле ждём? Ты с кем? – она пропустила нелепость моего ответа, зацепившись за то, что выдало её с потрохами. И этот вопрос убил … Никто в этом мире не контролировал меня. Никто! Не потому, что не хотели, а потому что я этого никогда не позволю.

– Мы с Куталадзе, – знал, что щедро бросаю в топку её гнева дровишки, но уже не мог сдержать себя. А главное – не хотел. Даже Горик вслух усмехнулся, поняв, что сейчас произойдёт.

– Что ты несешь? С каким Куталадзе? Они в Италию улетели! – заорала Нина, забыв на мгновение о том, с кем говорит. Задышала часто-часто, словно пыталась насытиться живительным кислородом, чтобы набраться смелости перед тем, что планировала сказать…

Мне было стыдно… Впервые за долгие годы мне стало реально стыдно! Я не опускал глаз, когда знакомил родителей с Ниной, не опускал глаз, когда с помощью Раевского отмывал её имя со страниц жёлтых газетёнок, а теперь было. И это чувство едким жалом засело где-то под сердцем, напоминая, что у каждой сделки есть срок, особенно когда это касается живого человека. И, кажется, Нина только что прошла точку невозврата.

– Вадюша, а что происходит? – аккуратнее зашептала она.

– А это я у тебя хочу спросить, Нина. Что происходит?

– Мне… Мне кажется, что ты отдаляешься. Это потому, что я не могу родить тебе наследника? – её внезапный визг был настолько громким, что Горозия откашлялся и вышел из кабинета. – Кто это был? Горислав?

– Да.

– Ты позволил мне опозориться при нём? Он слышал мою истерику?

– Нин, а ведь не все потеряно, – усмехнулся я, раздвигая портьеры эркера. – Если ты способна анализировать свое поведение, то психотерапия займет всего год.

– Скажи честно, Вьюник! Это из-за ребёнка? – пропустила она моё злорадство, готовясь к традиционной истерике со слезами.

– Нин, мы прошли через многое, и, наверное, это моя вина, что я не остановил тебя. После такой потери нельзя думать о ребёнка. Это не потеря телефона, часов или бриллиантового колье. Мы оба его отогревали. ОБА!

– То есть я и в этом виновата? Ты! Ты привез меня в эту гадкую больницу, где убили моего сына! Может, ты и врачей подговорил? А? Сунул им свои гребаные деньги, чтобы и дальше жить припеваючи?

– Заткнись! – зашептал я, потому что сил на крик просто не было.

Они сконцентрировались где-то в темном уголке моей души, там, где хранятся воспоминания о крохотном гробике из красного дерева, который я лично нёс на своих руках, который лично уложил в могилу, вырытую в стылой земле без помощи лопаты.

Кожа пальцев до сих пор иногда фантомно саднила болью содранных кровоточащих ран, но это ничто по сравнению с тем, что испытывал я тогда…

Та боль неповторима, отвратительна, несмываема… Она до сих пор сидит в душе, по миллиметру забирая всё живое. Убивает, сжирает изнутри, болит и преследует.

Я был в шаге от чего-то волшебного. Впервые взяв на руки своего сына, я испытал странное счастье. Оно было внезапным, ярким, идущим изнутри неконтролируемым потоком энергии. Хотелось орать на весь мир, что это МОЙ ребёнок… Мой!

Никогда ничему так сильно не радовался, наверное, поэтому в то утро фортуна решила меня ткнуть моськой в дерьмо… Она отвернулась от меня, забрав единственное светлое воспоминание навсегда.

И вот теперь я вновь прохожу это с лёгкой подачи жены. Не в первый раз… Это стало любимым орудием манипуляций, чтобы получить то, что она хочет. Терпел… А сейчас внутри будто лёд треснул, оглушив хрустом вибрирующие перепонки.

– Стой! Вадюша, прости! Прости меня, – завыла она раненой птицей, заполняя комнату жалостливой трелью. Вот только всё равно стало… Пусто внутри было, ни одна клеточка не отозвалась на её слёзы.

– Приедешь, и встретимся…

– В каком смысле встретимся? Вадюша, что ты имеешь в виду?

– Ещё раз я окунусь в твою лживую истерику, и мы встретимся у адвоката!

Бросил трубку, ещё долго смотря на негаснущий экран. Слух разрывал её жалостливый плач, а когда Нина поняла, что я не сломаюсь, то бросила трубку.

Прекрасное утро было бесповоротно испорчено. Его отравили! Изгадили!

– Сука!!!! – заорал я во всё горло и, потеряв на миг контроль, лупанул кулаком по столешнице кофейного столика, вмиг покрывшегося мелкой паутиной трещин по чёрному глянцевому стеклу, а потом охнул от звона мелких осколков, взорвавшихся в воздухе.

– Вадь, – Раевский открыл дверь, даже не думая стучаться. Закурил на ходу и махнул Горозии. – Входи, Гора. А у меня идея, мужики. А что, если нам набухаться? Ну, как в старые добрые времена? А? Давайте нажрёмся в свинину? Чтобы аж мозг отключился?

– Я за, – Гора хлопнул меня по плечу и ловко перетянул своим платком горящую руку, с которой стекали багровые капли крови. – Баня будет готова через час.

– А давайте!

Быстро оделся, вырубил телефон, так и оставив валяться его на рабочем столе, и через заднюю дверь вышел во двор следом за друзьями. Мы шли пешком, игнорируя охрану, едущую следом. Молча брели по заснеженной обочине, сбивая носками итальянских ботинок комья рыхлого снега.

Всё, как много лет назад…

Гора не обманул. Морозов к нашему приходу уже кочегарил баню, а из мангальной зоны струился дымок, обещая румяных раков с горой укропа в большом ведре.

– Кто последний, тот лох! – заорал непонятно откуда взявшийся Каратицкий и совершенно нагло, столкнув нас с вычищенной дорожки в глубокий сугроб, рванул в сторону бани, прячущейся в густом ельнике в конце участка.

– Сука, Каратик, – хрипел Рай, выкарабкиваясь из перины снега. – Ну, подожди, я твою задницу лично поджарю на печи…

– Клоуны!

– Точно нажрусь! – я тоже вырвался из сугроба и бросился следом за взрослыми серьёзными мужиками, издающими странные возгласы азарта. Они убегали друг от друга, вспахивая ровную гладь снежного покрова, орали до хрипа в горле, а потом грелись в парилке, кайфуя от того, как сжатые мышцы медленно расслабляются.

Мысли утекали кружевным табачным дымом под потолок, душа пустела, а злость растворялась… Мы пили, ели, а потом снова пили. И никому и в голову не пришло вести разговоры о работе, мы трепались о пустом под успокаивающий хрип из динамика музыкального центра.

А когда я понял, что вновь могу дышать нормально, за окном было уже темно. Мужики снова рванули в парилку, намереваясь закончить спор на выносливость, а я остался, тупо сопротивляясь собственному желанию.

Смотрел в окно, откуда виднелся конёк крыши моего дома, и наблюдал, как интенсивнее загорается уличная подсветка по периметру, словно маня меня к себе.

Я сопротивлялся… Честно! Сжимал кулаки, курил, запивая горечь брусничной настойкой, но внутри только всё ярче полыхало пламя. Знал, что она меня ждет. Знал… Всем нутром знал, что иначе и быть не может.

Собрался мгновенно, вынырнул на улицу, чуть не врезавшись в Морозова, нервно прохаживающегося по периметру террасы вокруг бани.

– Вадим Дмитриевич, машина готова, – Юрка махнул в сторону гаража.

– Отставить, Морозов, отставить. Пешком прогуляюсь, – натянул капюшон горнолыжной куртки и быстрым шагом пошёл домой.

Морозов, конечно, спорить не стал, но сопровождение, от греха подальше, отправил. Рычащий мерин катился следом, так и не решившись включить фары, чтобы не мешать мне наслаждаться чёрным небом, усыпанным необычно яркими для января звёздами.

Я то ускорялся, то вновь останавливался, чтобы выкурить сигарету, прожигая взглядом дом, до которого осталось рукой подать, словно специально оттягивал момент встречи. А если не ждёт? Если всё это мне кажется? Если это просто похоть?

– Хрен с ним, – выбросил окурок и ускорил шаг, заворачивая за угол, за которым скрывался главный вход. И стоило мне сделать эти два шага, как я услышал крик.

– Девушка, вам нельзя покидать территорию! – Городилов стоял в распахнутых воротах, нервно посматривая на охрану, выстроившуюся по периметру, чтобы не дать мелкой фигуре в моём пальто выскочить на дорогу.

– Отстаньте! Никуда я не убегу, просто тут стою. Что, я вам мешаю? – надрывно хрипела она, пытаясь справиться с огромными рукавами, явно мешающими её движениям. Полы пальто утопали в снегу, а она их отбрасывала нелепо большими валенками, в которых Семён иногда чистит снег на крыльце.

– Девушка, давайте я вас провожу в дом? – Городилов не унимался, то и дело делая шаг навстречу Крошке. Она вздрагивала, но упорно обнимала себя руками, кутаясь в мой чёрный шарф, завязанный на голове.

– Я сказала, что буду тут стоять! И никуда не уйду!

– Всё, хватит! – рыкнул Городилов и потянул к ней свои огромные ручищи. Понимал, что, наверное, им движут только благородные порывы, но ничего с собой поделать не мог. Внутри затикало от запущенного таймера атомной бомбы. Не дышал… Со странным чувством животной ярости наблюдая, как его руки тянутся к моей девчонке.

– Не трогайте меня!!! – завизжала Леся.

И это было последней каплей!

– Убрал руки! – гаркнул я, да так громко, что отовсюду послышались звонкие щелчки затворов автоматов. Охрана в секунду собралась в полукруг, скрывая от меня бьющуюся в истерике Лесю.

А она узнала мой голос и с хриплым плачем пыталась прорваться меж растерянных бугаёв. И удалось ей это, лишь когда я скинул капюшон. Мужики расслабились, а на меня ракетой бросилась Леся. Она была похожа на пугало, которое ставят в огороде: свисающие рукава, волочащиеся полы и валенки, то и дело сваливающиеся с её ног.

Секунда, и… И она у меня на руках. Её горячее дыхание вновь согревает щёки, ледяные пальцы поглаживают щетину, кружат по лицу, пытаясь убедиться, что я настоящий.

И взгляд её… Такой колкий, влажный от слёз. Казалось, ещё мгновение, и её прорвёт тонной упрёков и вагоном вопросов, но вместо этого она прижалась ко мне:

– Я испугалась… Не уходи, Вадим… Не уходи!

Не спросила…

– И давно ты тут стоишь? – я сдался и подхватил её, прижимая к себе так крепко, как мог. Чтобы насытиться этим чистым теплом. Впитывал её тревогу, упивался эмоциями, захлёбывался от внутреннего шторма, что закручивался в тугую спираль странным порывом.

– Нет…

– Три часа, Вадим Дмитриевич, – Городилов с облегчение вздохнул, распуская мужиков по местам. Он махнул в знак приветствия охране Горозии. – Пост принял!

– Идём, врушка…

Я не шёл… Нет. Я бежал! Вдыхал её аромат, кайфуя от случайных касаний наших губ, и дрожал как мальчишка, понимая, что это неизбежно…

Её взгляд был колдовским, тягучим, как весенний лёд, готовый вот-вот тронуться. Открыл дверь в дом, и лёд тронулся… Когда мы остались наедине, её ладони легли мне на лицо, впиваясь кончиками пальцев так, чтобы ощутил, как ей было страшно…

– Пиздец, – выдохнул я и отпустил своих демонов, поджаривающих мою задницу всё это время. Сжимал её лицо, прошёлся пальцем по беснующейся венке на шее, оттянул нижнюю розовую губу… И украл её первый поцелуй…