Соль под кожей. Том третий

Глава шестнадцатая: Лори

В понедельник прямо с утра у меня еще одна онлайн-конференция, на этот раз с немцами, так что я в который раз мысленно поглаживаю в себе отличницу, которая с детства приучена добиваться во всем если не самого высшего результата, то точно максимально возможного. С языками у меня нет проблем — мне это всегда нравилось. Немецкий относится к тому, которым я владею хоть и с заметным акцентом, но почти в совершенстве.

— Валерия Дмитриевна, — ко мне заглядывает Катерина, — пять минут.

— Связь наладили? Не будет неприятных сюрпризов?

— Даниил Игоревич поклялся головой.

Он и в прошлый раз клялся, а мне потом пришлось как школьнице краснеть и извиняться перед важными шишками за «маленькие технический трудности».

Еще раз разглядываю себя в зеркале, поправляю прическу.

Сегодня на мне удобное шерстяное платье чуть ниже колен, сдержанный пиджак к нему и «дерби»[1] из лакированной кожи. Низкий каблук, никаких ремней и затянутых поясов. Когда подбирала утром этот «лук», в голове как заевшая пластинка торчал голос Шутова: «Никаких каблуков, Лори».

— Никаких каблуков, Шутов, — говорю своему отражению в зеркале. И добавляю: — Фак ю, Спилберг.

И потом, когда спустя полтора часа, я возвращаюсь обратно в кабинет, вымотанная и уставшая, мне все-таки хватает сил сделать как попало селфи в зеркале и отправить Диме с припиской: «Вот так сегодня «угощала» ганцев, спасибо тебе, добрый человек, что заставил избавиться от каблуков!»

Но телефон не прячу, пока не удостоверюсь, что сообщение дошло. У меня теперь на всю жизнь останется этот идиотский рефлекс думать самое плохое, когда он вдруг перестает выходить на связь?

И как раз в это время приходит сообщение от Наратова. Пишет, что нам нужно увидеться и обсудить все «без посторонних». Намекает на то, что еще одной стычки с альфа-самцом его бедное травмированное эго может и не пережить? Какой-то части меня очень хочется еще разок стукнуть их лбами, посмотреть, как Вадим, играючи, сломает ему парочку костей. Авдееву для этого даже усилий прилагать не понадобиться. Но у меня есть обязательства перед Новаком и по-хорошему, их давно пора начать выполнять. Он не торопит только потому, что у меня же типа семейная драма. Не знаю, как это объяснить, но вот уже который день не могу отделаться от предчувствия, что все это затишье — оно только до спектакля под названием «похороны». Как будто жизнь дает мне сделать вдох, выдох — и, набрав в легкие побольше воздуха, нырнуть в самую тьму.

Нужно дать Новаку хоть что-нибудь.

Возможно, маленький повод еще разок вздрючить любимого зятя? Наратову придется затихариться и какое-то время ему точно будет не до меня.

Уже дома, вечером, нахожу в своих закромах медкарту Илоны, которую стащила из больницы в тот день, когда возила туда якобы_беременную Марину. Делаю пару фото с самых «пикантных» страниц — тех, где говорится, что его дочь полностью здорова и может выносить здорового ребенка. А следом тех, где она готовится к процедуре ЭКО от донорской спермы. Для нормальных людей это ничего не значит — главное, как говорится, чтобы будущие родители между собой заранее решили этот вопрос. Но для таких, как Новак и мой тесть, наследие — это неотъемлемая часть имиджа. «Вот тут у меня есть «Бугатти» в индивидуальной сборке, вот тут яхта, а вот это — мой внук, пол метра, три с половиной кг чистой, не испачканной породы».

Я отправляю фотографии Новаку с припиской: «Не спрашивайте, как это попало мне в руки — я просто умею хорошо и качество выполнять свои обязательства. Достоверность вы всегда можете проверить лично».

Чтобы сделать это, Новаку мое благословение не требуется, но я хочу, чтобы он знал — бояться мне нечего, подсовывать ему «липу» я не собираюсь, играю по-честному, насколько это возможно в том мире, откуда мы оба «родом».

Примерно через полчаса, когда я успеваю переодеться в домашнюю теплую пижаму и даже планирую приготовить ужин, в дверь звонят. Я сначала роняю взгляд на часы: половина восьмого, понедельник. Дима обещал вернуться во вторник, но, может, у него что-то поменялось? Например, Рудницкая на своих безразмерных каблуках, сломала ногу?

Я душу этот приступ, еще раз напоминаю себе, что у нас просто деловые отношения и, прежде чем открыть дверь, готовлюсь встретить его «придурковато-счастливым лицом». Никого другого в это время я не жду.

— Твой «Старбакс», Валерия. — Авдеев протягивает слегка офигевшей мне объемный бумажный пакет с фирменным зеленым логотипом. — И каштаны.

На нем костюм, сверху расстёгнутое полупальто. Идеально чистые туфли.

Растрепанные волосы, которые, кажется, порядочно отросли за ту неделю, что мы не виделись лицом к лицу.

— Я мог попросить водителя, — как будто читает мои мысли, — но решил воспользоваться поводом тебя увидеть.

Вот так просто, в лоб: хотел тебя увидеть — приехал.

Я мешкаю пару секунд, а потом немного отступаю от двери, давая понять, что он может войти.

— У тебя что-то горит? — Вадим настороженно осматривается, безошибочно угадывая, откуда идет запах.

— Черт, мясо.

Бегу на кухню, на ходу бормоча, чтобы мыл руки и чувствовал себя как дома. Хотя нет ни единого шанса, что он это услышит. Я собиралась приготовить индюшиные отбивные в кляре из кукурузных хлопьев — все это готовится на большом огне и требует постоянного присутствия, так что за тех пару минут, пока я удивленно хлопала глазами на Авдеева, хлопья превратились в крепко зажаренные угольки. Хорошо, что только с одной стороны.

Пакет ставлю на пол — почему он такой тяжелый? — и кое-как спасаю мясо.

Выкладываю на тарелку отбивные, соскребаю с них подгоревшие хлопья. Становится лучше, но выглядит не как еда, которой я хотела бы угостить пришедшего ко мне в гости симпатичного мужика. Или Вадим зашел только передать «заказ»? С чего я вообще решила, что он хотел задержаться и провести со мной вечер? Даже руки его мыть отправила. Может, Авдеев хочет обсудить ситуацию с Михайлевской?

Пока я пытаюсь прикинуть, что делать с мясом (запасной порции у меня в холодильнике, само собой, нет), появляется Вадим. Осматривает несчастные отбивные, потом мой трагический вид и начинает закатывать рукава рубашки. Пиджак он снял. И с каждом секундой, пока ткань его рубашки задирается все выше по предплечьям, мне хочется выпроводить его за порог под любым, даже самым идиотским предлогом.

С моей стороны было бы очевидным малодушием продолжать делать вид, будто вид его смуглых, мускулистых, покрытых небольшим количеством темных жестких волосков рук никак на меня не действует. Я женщина, а не камень, хотя такие мужики способны даже у куска гранита вызвать обильное слюноотделение.

— Ты… голодный? — Я запинаюсь, потому что на самом деле для начала нужно было спросить, хочет ли он вообще задержаться.

— Голодный, — кивает Вадим и становится рядом, разглядывая две «аппетитно» черных отбивных. — Давай я закончу?

— Думаешь, их еще можно спасти? У меня в холодильнике пусто, если что. Я совершенно никудышная хозяйка. Но зато прекрасно умею готовить «доставку».

— С каких пор подгоревшее мясо перестало быть съедобным? — Вадим еле заметно улыбается и уверенно, за плечи, разворачивает меня в противоположную от плиты сторону.

Секунду жду, а потом все-таки занимаю место за барной стойкой, которая у меня вместо стола. В первой квартире, которую снял для меня Шутов, была такая же. Тогда мне казалось страшно неудобным — садиться на такие высокие стулья, что ноги не достают до пола, потом привыкла, а еще через пару лет это стало обязательным предметом интерьера любой кухни в любой квартире, где мне приходилось жить.

Я машинально ищу взглядом телефон, чтобы проверить сообщения, но он, кажется, остался в прихожей.

Тем временем Авдеев уже сполоснул сковороду, вернул ее обратно на плиту и отрегулировал температура. Я с интересом наблюдаю за тем, как он подсовывает тонкий нож под взявшийся корочкой кляр и ловко снимает его, словно яичную скорлупу. Под этим безобразием мясо выглядит совершенно нетронутым. Потом заново окунает оба куска во взбитые яйца и кукурузные хлопья. Повторяет так несколько раз, пока куски куриной грудки как минимум на треть не увеличатся в размерах, и только после этого выкладывает на сковородку.

Я быстро переключаюсь на пакет, когда понимаю, что Вадим закончил, повернется — и нас ждет какой-то тяжелый разговор. Чутье подсказывает. У него и раньше была куча поводов меня навестить, но сделал он это почему-то только сейчас. Хотя, конечно, раньше я буквально отбивалась от него руками и ногами. И чувствую, что нужно возобновить старую-добрую привычку, но вместо этого с любопытством шуршу бумажной упаковкой.

— Он тяжелый, — озвучиваю сделанные чуть ранее выводы. — Ты решил привезти мне мешок кофейных зерен и целое каштановое дерево?

— Можно просто посмотреть, Валерия.

Внутри — несколько фирменных термосов разных цветов и большой бумажный пакет с жаренными каштанами. Я достаю один, открываю крышку и, зажмурившись от предвкушения, делаю глоток.

— Он еще даже немного теплый, — урчу себе под нос, довольная как слон.

— Прости, что не горячий — не смог договориться с НАСА, чтобы они поделились своими технологиями.

Я обхватываю термос ладонями, как будто сижу в своей любимой кофейне на Карлайл-стрит.

— Я была в Нью-Йорке пару лет назад. — проворачиваю пальцы на термосе, пытаясь воскресить в памяти те ощущения. — Всего неделю. Мне так хотелось побродить, посмотреть, все фотографировать. Но это был январь и выпала куча снега, и холод был жуткий. Поэтому я почти все время куда-то пряталась, чтобы согреться.

— Почему не поехала еще раз? Можно скататься через пару недель. В Центральном парке, правда, не протолкнуться от фотографов.

Я легко могу представить там Вадима, за руку гуляющего со Стасей и ловящего абсолютно все женские взгляды. Но почему-то представить нас втроем у меня никак не получается. Вчетвером — тем более. Возможно, потому что в моей голове он до сих пор «собственность Марины»? Или потому что теперь он «собственность Вероники»?

— Надеюсь, у тебя не было проблем с Михайлевской, — переключаю разговор на ту тему, которую он наверняка и приехал обсудить.

— Никаких проблем, Валерия. — Вадим еще раз переворачивает отбивные, поворачивается ко мне и скрещивает руки на груди. — Мы расстались.

Я мысленно прокручиваю эти слова еще раз.

«Мы расстались».

Коротко, всего два слова.

Пытаюсь вспомнить рассказы Наратова о своих бывших, которые названивали ему даже в начале наших отношений. Каждый раз, когда я пыталась дать понять, что мне это не нравится и я не могу понять, почему он продолжает поддерживать контакт с женщинами, которые уже ничего для него не значат, Сергей выдавал длинную лекцию о том, что люди не могут вот так просто расстаться. Что всегда есть общий «бэкграунд», что есть незакрытые вопросы. А самое главное: ну вдруг он может помочь?

— Расстались — это значит… — Я не то, чтобы хочу ковырять эту тему, но рот сам собой задает вопросы, а у меня нет ни сил, ни внятной причины повесить на него замок.

— Значит, расстались, — как всегда сдержано отвечает Вадим.

— Ну, теперь будет долгий процесс вывоза вещей, выяснения отношений, примирений и попыток все наладить, и ночных звонков. — Это ведь так обычно происходит?

— Ты конечно опять сделала свои личные выводы, не имеющие ко мне, как мы уже выяснили, никакого отношения. Я умею принимать решения, Валерия, чтобы ты обо мне не думала. Я разрываю отношения — и женщина перестает для меня существовать. Вероника достаточно крепко стоит на ногах, чтобы не нуждаться в моей опеке. Взрослые люди обычно так и поступают. Нет ни единой причины, почему бы она стала названивать мне по ночам, а тем более — почему бы я вдруг стал отвечать на эти звонки.

— За все время нашего знакомства, это самая длинная твоя речь. — Я всегда шучу, когда мне неуютно от чьей-то прямолинейности.

— Эволюционирую.

Он снова поворачивается к плите, на этот раз снимает отбивные и выкладывает их на тарелки. Мне остается только разложить салат.

— Вино не предлагаю: мне нельзя, ты не пьешь.

— Минералка меня вполне утроит.

Я не успеваю встать, потому что Вадим уже по-хозяйски лезет в холодильник, достает маленькую бутылочку для меня и стеклянную с витаминным соком для меня. Наверное, нормальная женщина на моем месте краснела и бледнела за пустой холодильник, но мне вообще все равно.

— Можно вопрос? — Авдеев откручивает крышку, протягивает мне сок.

Я нервно провожу языком по губам, потому что, если вдруг он снова спросит про ребенка, у меня не хватит моральных сил на еще одну сказку про мою богатую незащищенную сексуальную жизнь.

— Это серьезно? — кивает на кольцо у меня на пальце. — Я имею ввиду: ты уже шьешь белое платье и твой … избранник, выписал лучшего французского кондитера для сооружения трехметрового торта?

— В твоих словах мне чудится пренебрежение к прекрасным свадебным традициям.

— Тебе показалось. Ты уходишь от ответа.

— А я обязана отвечать?

— Нет, конечно, не обязана. — Синие глаза Вадима становятся немного темнее, как будто на самом деле ему есть много чего сказать на тему того, что он в действительности думает о моем нежелании раскрывать свои планы на будущее.

— Если ты переживаешь, что я что-то расскажу Шутову о ваших с Мариной отношениях и или каким-то образом буду помогать ему в его идиотской затее — ты ошибаешься.

— Во-первых, ничего такого у меня и в мыслях не было, Валерия. — Авдеев как будто немного расслабляется, усаживается на стул и, подумав, ставит локти на стол. Так мы ближе, и я не могу найти ни единой причины, почему должна снова увеличить дистанцию между нами. — Во-вторых, я рад, что ты понимаешь, что затея действительно идиотская. Стасю я не отдам, и мне глубоко плевать на то, из чьей спермы вырос ребенок, которого я считаю своим. Дети станут ровно тем, кем ты их воспитаешь, я не верю в сказки про всемогущие гены.

«Ну в данном случае, я бы и за гены не переживала», — мысленно вздыхаю, вспоминая, что IQ Шутова долбаных сто восемьдесят шесть единиц, при том, у Билла Гейтса это значение было в районе ста восьмидесяти, а у Николы Теслы — около двухсот.

— Это все прекрасно, — выныриваю из своих мыслей о Диме обратно в наш разговор, — ты говоришь очень правильные вещи, Авдеев. Проблема только в том, что Шутов тоже не отступит.

«А еще он точно так же думает о чужой сперме», — делаю еще одну мысленную ремарку, вспоминая, что ни разу с момента, когда Дима узнал о моей беременности, он не дал повода думать, что предаст меня анафеме.

— Валерия, мы взрослые мальчики — мы разберемся. — Вот так бесхитростно Вадим подводит к тому, что разговор на тему их с Димой выяснения отношений закончен. — И про Марину меня спрашивать не нужно — она восстанавливает здоровье, с ней работают специалисты. Как бы там ни было, она — мать Стаси, и старалась быть хорошей матерью насколько это возможно с учетом всего, через что ей пришлось пройти. Я не дам ее обижать. И на этом тему так же считаю исчерпанной — своих женщин я не обсуждаю ни с кем.

Даже если бы я хотела забыть о том, что вот эта двухметровая ходячая фабрика по производству высококачественного тестостерона на самом деле максимально правильный хороший мужик — это невозможно. Об этом будет помнить даже моя последняя активная клетка мозга, если вдруг меня разобьет Альцгеймер. И при всем этом — в нем есть что-то такое… Не знаю, как это описать, потому что визуально «другая» сторона Авдеева вообще никак себя не проявляет, затихарилась, как убийца в подворотне. Но то, что он способен бить больно и даже получать от этого некоторую долю удовольствия — оно витает в воздухе. Не считывается буквально как на Шутове, но существует и даже иногда жрет туши поверженных врагов.

Не знаю, почему я вдруг об этом думаю.

Хочу, чтобы на этом идеальном образе появилось хотя бы одно темное пятно, чтобы мне было к чему придраться?

— Авдеев, ну тебя можно только похвалить за такое ревностное отношение к тайне личной жизни, но тебе не кажется, что ты избирателен? Я имею ввиду — с какого черта ты решил, что я должна выложить перед тобой кишки на стол, обсуждая, зачем и почему я ношу вот это? — Показываю кольцо, и безупречно красивый камень «рассыпает» вокруг нас хищные сверкающие блики.

Он на секунду поджимает губы, а потом кивает с натянутой улыбкой, как бы намекая, что моя претензия обоснована, услышана и принята.

— Я просто не могу найти причину, по которой и дальше хочу находиться на твоей орбите, — спокойно и бесхитростно, говорит Вадим. — Но в моем возрасте уже как-то не солидно раз за разом нарываться на веник, которым меня гоняют как зеленого пацана. А тем более я не собираюсь докучать женщине, которая с упоением вьет семейное гнездо с другим. Я слишком старый уже, видимо, и нудный, но вот эти тайные встречи по углам меня ни фига не вставляют. Может кому-то нравится ощущение риска, а меня от всего этого тупо тошнит. Моя женщина — значит, моя. Объедки с чужого стола никогда не ел и не собираюсь.

Ненавижу, когда он так делает, потому что это абсолютно обезоруживает. А он делает так с первой минуты нашего знакомства — не тянет кота за хвост, озвучивает свои намерения прямо и без всяких разночтений.

Что я должна сказать? Что он ждет, что я скажу?

— Не припоминаю, чтобы раньше тебя как-то смущал мой законный муж.

— Ты серьезно сейчас? — Вадим иронично хмыкает.

— Ладно, прости, дурацкая была шутка.

Меня гнетет эта пауза.

Потому что с каждой секундой промедления я чувствую себя все более грязной и неправильной за свое желание не решать ничего прямо сейчас. Воображаю себя героиней телешоу, где в меня со всех сторон летят тухлые помидоры от хороших и правильных женщин, которые умеют выбирать на первом свидании.

Потому что я не готова выбирать сейчас.

Потому что пока я была уверена, что Авдеев с Мариной, образ их счастливой (пусть и странной) семьи служил отличным щитом, чтобы обороняться от его мужской, правильной, блин, прямоты. А сейчас у меня нет ничего.

Потому что Шутов…

Я с опозданием замечаю, что кручу кольцо на пальце, одновременно снова и снова, и снова «прокручивая» их с Рудницкой совместные фото.

Может быть, если бы существовал хотя бы один шанс, что этот придурок изменится, мне было бы легче.

— У меня в доме нет веника, Авдеев. И швабры. И пылесоса, кажется, тоже. А еще я плохая хозяйка, так что в ближайшее время точно не собираюсь обзаводиться этим очень важным предметом интерьера.

Он едва заметно дергает уголком рта. Я даже разобрать не успеваю — была это улыбка или нервный тик в ответ на мою очередную трусливую попытку уйти от ответа.

— Тебе надо поесть, — Вадим тычет вилкой в мой нетронутый кусок мяса. — Стася с няней и они вроде ладят, но мне нужно быть дома часам к десяти, чтобы уложить ее в постель и прочитать сказку. Можем посмотреть какое-то кино. Если не против. Или хочешь погулять?

Я беззвучно с облегчением выдыхаю, и как будто нас могут послушать мои тараканы, одними губами говорю: «Спасибо». А вслух говорю, что фильм в его компании меня вполне устроит.

Мы молча, как два спартанца, разделываемся с едой, прерываясь только на обсуждение фильма. Вадим посмеивается и качает головой, когда вместо выбранной им спортивной драмы, я предлагаю кровавый космический ужастик. Потом помогает убрать со стола, загружает посуду в посудомоечную машину, пока я готовлю чай и набрасываю в заварник свои любимые фрукты — это, пожалуй, единственное, что есть в моем холодильнике на постоянной основе и даже не доживает до состояния почтенной плесени.

В этой квартире идеально все, кроме того факта, что она, как любой лофт в индустриальном стиле, подгонялась под мужчину, поэтому ящики здесь висят на той высоте, когда мне приходится становится на цыпочки, чтобы добраться даже до самой нижней полки. И когда я, собравшись с силами тянусь за красивыми чашками (для себя одной у меня есть самая обычная, типовая, из какой-то подарочной упаковки), Авдеев становится за спиной, мягко отводит мою руку и достает все необходимое. С его ростом он в принципе может даже лапочку вкручивать без табуретки.

Ставит чашки на кухонную тумбу.

Я вздрагиваю, когда чувствую его ладонь у себя на талии. Она такая большая и жесткая, что это ощущается как будто он обнял половину меня.

Вадим не спешит. Терпеливо ждет мою ответную реакцию.

Стоит мне только намекнуть на то, что его руки лишние — и ничего не будет, без единого упрека. И именно это подкупает больше всего — ощущение безопасности. Ну и еще воспоминания о том, что этот мужик реально трахается как боженька. Моему телу хватило одного раза, чтобы оценить. Что будет после второго? Стану зависимой?

Выждав «минуту приличия», Авдеев заводит ладонь мне на живот, притягивает меня к себе, вжимает в свое здоровенное тело, как в большую жесткую грелку. Это так расслабляет, что на секунду хочется поддаться панике и вырваться, потому что я не привыкла терять контроль. Но этот порыв моментально гасится усталостью и нервами всех последних дней.

Какого, собственно, черта?

Мы же не трахаемся. А на мне уже и так клеймо плохой, очень плохой женщины.

И как будто читая мои мысли, Вадим вздыхает и иронично сетует:

— Выебать бы тебя, чтобы ходить не могла. И бегать. От меня. — А потом берет чашки, чайник и вразвалку топает на диван в гостиной. — Пошли смотреть расчлененку, Валерия.

Идеальный, блядь, мужик.