Соль под кожей. Том третий

Глава двадцать восьмая: Лори

— Все хорошо? — спрашиваю Авдеева, когда замечаю, как он крутит телефон в ладони, как будто не может решиться спрятать его обратно, потому что ждет еще какой-то важный звонок. — Знаешь, наверное, я лучше поеду домой.

— Я не хочу, чтобы ты ехала домой, и в этом нет никакой необходимости. — Он еще секунду о чем-то сосредоточенно думает, а потом, немного расслабившись, говорит: — Корги Стаси приболел, вызвали ветеринара, и вроде бы ничего серьезного, но дочка волнуется. Она очень любит своих собак.

Зачем-то киваю, прекрасно отдавая себе отчет, что напряжен он совсем не из-за собаки. Догадаться, что причина в Марине, абсолютно не сложно. Но я уважаю его драгоценное право держать свою личную жизнь за семью печатями и не делиться со мной «пикантными» подробностями.

— Все в порядке, Валерия, — Авдеев подается вперед, притрагиваясь к моему подбородку костяшкой указательного пальца, поглаживает и опускает взгляд на губы. — Ни за что на свете ты не вырвешься от меня на этих выходных. Даже не мечтай.

— И в мыслях не было, — подстраиваюсь под его немного севший голос. — Забыл, что я к тебе вообще-то со своей чашкой еду?

Авдеев живет в закрытом районе той части города, которую охраняют и тщательнее, чем памятник истории и культуры. Как только машина заезжает на охраняемую территорию, красивые роскошные особняки появляются друг за другом как грибы после дождя — один лучше другого. До дома Вадима мы едем еще минут десять, но я понимаю, что мы на месте, когда замечаю впереди большой трехэтажный особняк (даже здесь таких не слишком много) за тяжелыми высоченными коваными воротами.

«Мой дом — моя крепость» — это определенно про его берлогу.

Если откровенно, мне всегда было сложно понять, зачем людям так много жилплощади. Я сама предпочитаю свободные лофты без дурацких стен внутри, чтобы вокруг меня было очень много воздуха, и чтобы я всегда могла передвинуть диван в любой угол, если вдруг мне взбредет в голову такая идея. Но когда Вадим помогает мне выйти из машины, я отмечаю, что его мощная крепкая фигура отлично смотрится на фоне такого же громадного дома. Хоть убей — а в моем лофте с отделкой «под старый кирпич» он смотрелся не так органично, как на этом внутреннем дворе, большом, как гладиаторская арена.

— Только не говори, что у тебя тут и собственный зоопарк есть, — шучу я, но все равно не исключаю такую возможность.

Вадим подхватывает меня на руки — никогда не привыкну к тому, как легко, не напрягая ни одной мышцы, он это делает — не спеша, прогулочным шагом несет к крыльцу.

— У тебя такие странные представления об успешных бизнесменах, — не понятно, укор это или насмешка. — Я не любитель смотреть на то, как живые существа мучатся в клетках.

Я прикусываю язык, потому что в доме моего отца были павлины. А когда я была маленькой — у меня был мой личный маленький пони, альпаки и кролики, и еще какая-то живность. Хотя, справедливости ради, пони на конюшнях Авдеева я тоже видела.

В дом он меня заносит на руках, через порог.

Мне хочется отпустить шутку про американскую невесту, но я вовремя вспоминаю все сказанные сегодня глупости и решаю держать рот на замке, потому что и так превысила свой дневной лимит.

Первое, что мне почему-то сразу бросается в глаза — разложенный на ковре прямо посреди гостиной конструктор. Что-то типа лего. Или это он и есть?

Вадим аккуратно спускает меня на пол и с улыбкой наблюдает, с каким нескрываемым облегчением я избавляюсь от туфель. Разве что не вышвыриваю их за дверь, чтобы не смотреть, не видеть и не вспоминать о нескольких часах мучений ради красивого вида. Определенно должно пройти гораздо больше времени, прежде чем я снова привыкну к образу женщины-вамп. Переходить на удобные лоферы и прочие «очень бодипозитивно ориентированные» предметы гардероба я точно не собираюсь — не для этого я столько изживала в себе любовь к удобной простой одежде, чтобы откатиться к образу «своего в доску парня».

У Вадима тут все просто, но буквально каждая вещь — на своем месте, и за всей этой подчеркнутой простотой чувствуется тщательно продуманный стиль, подбор мелочей, внимание к качеству материалов.

Прохожу дальше в гостиную, обращаю внимание на панорамные окна, из которых открывается роскошный вид на сад (сейчас, впрочем, заметно потрёпанный не по сезону). Кожаный диван гигантских размеров (явно на заказ под габариты хозяина), пара кресел возле полок с книгами. Ну и куда же без пафосной плазмы и музыкального центра.

Есть еще какие-то картины в духе «нарисовано черте что», но они настолько удачно вписываются в интерьер, что кажутся куда более элегантными, чем репродукции или закосы под кисти великих художников.

Но мой взгляд все время натыкается на детский след.

И это не куклы, не плюшевые медведи или любые другие игрушки, которыми окружают папину любимую дочурку. Это, блин, кубики, конструкторы, пирамидки, запутанные лабиринты и даже пазлы (правда, не очень большие и с довольно примитивными рисунками).

— А все ее Барби и мишки Тэдди твоей дочери живут, видимо, в отдельной части дома? — Оглядываюсь на Вадима.

Пока я осматривала дом, он успел избавиться от пиджака и как раз достает запонки.

— Стася не любит кукол. И мишек. Кажется, через пару лет начнет осваивать шахматы.

«Еще бы с такими генами она не любила разгадывать загадки и решать головоломки».

— Хочу наверх. — Не дожидаясь ответа Авдеева, иду к лестнице.

Он делает приглашающий жест, кажется, заодно дающий мне право делать абсолютно все, что захочется. Я подбираю подол, поднимаюсь на второй этаж и сразу оказываюсь в небольшом светлом, разделенном на две части коридоре. Одна из дверей приоткрыта. Я заглядываю внутрь и в ноздри ударяет запах чего-то карамельного и ванильного.

Это детская.

В груди неприятно ноет от воспоминаний о том, что я даже не знала о существовании пеленального столика, а у Стаси тут наверняка полный комплект всей мебели.

Не хочу даже смотреть.

Не хватало еще устроить перед Авдеевым безобразную истерику.

— А где твоя комната? — Разворачиваюсь к нему лицом, выбрасывая из головы все тяжелые, грустные и лишние мысли.

Все было гораздо проще, когда я считала его просто жутко красивым, здоровым и сексуальным мужиком, а он думал, что я просто стерва с придурью. И даже если мы уже никогда не сможем откатить наше знакомство к базовым настройкам, можно хотя бы попытаться не спотыкаться то и дело об одни и те же грабли. Хорошо бы ещеи на прошлое не оглядываться.

— Следующая дверь, — кивком указывает Вадим.

Я захожу внутрь, секунду пытаюсь нащупать выключатель, но Вадим приходит на помощь раньше. Кладет поверх моей руки свою шершавую ладонь, чуть сжимает, ведет выше по стене, пока мои пальцы не натыкаются на гладкую кнопку. Ничего удивительного, что я пыталась найти ее гораздо ниже — с ростом Вадима ему приходилось бы сгибаться в три погибели каждый раз, чтобы включить свет. А для меня эта буквально чуть ли не на уровне головы.

Его комната выдержана в общем стиле с домом, но в строгих оттенках синего.

Стеклянные перегородки отделяют спальню от совместимой ванны и гардеробной.

— Так и будешь стоять на пороге, Монте-Кристо? — куда-то мне в волосы спрашивает Вадим, и тепло его дыхания приятной волной скользит от макушки до самого копчика. — Испугалась? Серьезно?

— Авдеев, доктор еще не благословил меня на радости активной сексуальной жизни с мужиком, на котором мать-природа не отдохнула вообще нигде. — В шутку локтем тычу куда-то ему под ребра, но не попадаю даже в живот. Кстати, насчет щедрости матери-природы. — Какой у тебя рост и вес, Авдеев? Мне чисто чтобы офигеть.

Делаю шаг внутрь, разворачиваюсь к нему лицом.

Стискиваю зубы, чтобы не выдохнуть так выразительно громко, потому что этот совершенно не страдающий пробелами в самооценке мужик уже снимает рубашку, освобождая из дорого белого шелка свое смуглое мощное самцовое тело. Лазерной эпиляцией он явно брезгует, но волосы на груди подстригает тщательно и явно триммером, потому что даже в такой безобразно расстёгнутой рубашке я их почти не видела. Никогда не любила вот эти очевидные признаки «настоящего мужика», но у Авдеева именно столько, сколько нужно, чтобы это выглядело как порнография для глаз: чуть больше на груди, чуть меньше на животе, с очевидной соблазнительной дорожкой, убегающей за пояс брюк.

— Двести два и сто девятнадцать, — еще одна грань самодовольной ухмылки на его лице.

— Твою мать, — медленно выпускаю воздух через сложенные «трубочкой» губы. — Как мы с тобой вообще трахались? Меня в три раза меньше чем тебя.

— Наверное все дело в том, что я трахаюсь как боженька, — возвращает мне сказанные мой же когда-то слова.

У меня на языке вертится другое определение этой «странности» — что-то про совпадения и не случайности. Но оно так и не формируется до конца, поэтому я просто переключаю мысли на воспоминания о дне нашего знакомства и еще раз осознаю, что даже если бы он был в мешке, в железной маске и просто тихонько стоял в углу, я все равно не смогла бы пройти мимо. Это как будто не заметить, блин, слона в пустыне. Поэтому вокруг него всегда терлись желающие приложиться известным местом к этому шикарному телу — не на меня же одну так действует желание быть буквально раздавленной этим ходячим тестостероном.

— Ну и где моя комната? — Вообще по фигу, что я продолжаю с наслаждением разглядывать его мощные грудные мышцы, круглые дельты и перевитые крепкими венами предплечья.

Вадим берет меня за плечи, разворачивает на сто восемьдесят градусов.

Мой взгляд снова упирается в большую кровать, застеленную в тон интерьеру темно-синим постельным бельем, и с небрежно брошенным сверху белым и на вид очень мягким пледом.

— Ты же не думала всерьез, что я переберусь спать на диван?

— Нет, но я слегка разочарована, что в этом огромном доме нет ни одно приличной комнаты для гостей, — пытаюсь отшутиться, как делаю всегда, когда начинаю нервничать и никак не могу взять эти чувства под контроль.

— Ты всего пять минут в моем доме, Монте-Кристо, а я чувствую себя отчитанным и поставленным в угол.

Он осторожно подталкивает меня вперед, но за несколько шагов до кровати неожиданно разворачивает носом в гардеробную. У него здесь просто идеальный порядок: развешенные по цветам рубашки и пиджаки, аккуратно сложенные свитера. Толстовки, габаритов примерно, как чехол на «Титаник». Конечно, все это дело рук приходящей горничной, но я машинально вспоминаю папу, который за пять минут мог развести хаос даже в идеальной чистоте.

А потом мой взгляд падает на необычно пустую нишу среди всех прочих, заполненных его одеждой. Потому что в этой нише всего несколько вешалок, и на них висит шелковая ночная сорочка, размера и вида «ты точно не захочешь в этом спать», две пижамы, одна более теплая и закрытая на вид, а другая еще более открытая, чем сорочка. Все выглажено и готово к носке, но я даже отсюда вижу абсолютно нетронутые бирки, призывающие, видимо, не сомневаться в том, что все это куплено для одной важной гостьи.

— А я переживала, что не взяла зубную щетку. Слушай, Авдеев, а если бы я не согласилась остаться на ночь?

— Ну на этот случай у меня был план «Б». — Он обходит меня сзади, заходит в гардеробную и без тени смущения избавляется от штанов. В черных боксерах от брутального мужского бренда, его задница выглядит как вызов любой диете. Поворачивается, задумчиво почесывая затылок. — У меня был мешок на голову и снотворное.

Я усаживаюсь за высокий барный стул около чего-то типа стойки внутри гардеробной. Здесь у Вадима стойка для зарядки гаджетов и планшет. Пока он натягивает простые домашние штаны, замечаю пару круглых шрамов чуть выше талии на спине справа.

Я уже видела похожие.

У Димы на плече, но немного меньше.

— А это откуда?

— Ты про что, Валерия? — спрашивает в пол-оборота, завязывая шнурки на штанах и хватая как будто первую попавшуюся футболку с полку.

— То, что похоже на следы от пуль.

Когда-то давно Шутов на этот вопрос так и не ответил, а мои попытки докапываться обложил матами и пригрозил делать это каждый раз, когда мне снова захочется сунуть нос в его прошлое. Мне очень хотелось, но ругался этот придурок всегда просто филигранно — так, что мне потом неделю приходилось реанимировать размазанную в хлам самооценку, и еще столько же уходило на отпаивание себя ромашковым чаем.

— Спроси что-то другое, Монте-Кристо. — Голос Вадима почти не меняется, но острые нотки вполне прямолинейно намекают, что этот самец тоже не горит желанием распространятся о своем героическом (или не очень?) прошлом.

— И этот человек взывал к моему благоразумию, — не могу не съязвить. Он может хоть тысячу раз уходить от ответа, но такие вот «дырки» не появляются из неоткуда на примерных семьянинах и тестостероновых ангелочках.

Вадим убирает за ухо длинную черную прядь, подходит ближе, упирается ладонями в столешницу, наклоняясь ко мне настолько близко, что мои ноздри щекочет его умопомрачительный запах. И дело, конечно, совсем не в парфюме, а в том, в какую адскую гремучую смесь его превращает авдеевская горячая кожа.

— Этот человек, Монте-Кристо, знает, что прошлое ни хрена не отваливается, когда кажется, что все мудаки наказаны и все счета погашены. Этот человек в курсе, что главный пиздец начинается потом, когда однажды ночью ты вдруг проснешься от ощущения грязи во рту, и будешь жить с ним еще очень, очень долго. И вот здесь, — он притрагивается к моему виску, едва касаясь кожи, — не отпускает ни через неделю, ни через месяц, ни через год.

От его слов у меня предательски пересыхает во рту.

Я знала — ну, догадывалась — что это не мужик, а долбаная матрешка.

Даже сейчас, когда он вроде бы в стенах своего дома, на своей территории и полностью расслаблен, я чувствую адский самоконтроль. Настолько жесткий, что даже в шутку не хочется проверять, что будет, если однажды эту плотину прорвет.

И несмотря на все это — во мне нет ни капли страха.

Во всем этом мире есть только одна спина, за которой я чувствовала бы себя в большей безопасности, чем здесь и сейчас, рядом с Вадимом.

— Мне отвернуться? — Авдеев настолько резко меняет тему, что я не сразу понимаю, куда и зачем он собирается отворачиваться.

Доходит только когда он небрежно кивает на приготовленную для меня одежду.

Наверное, мне бы следовало стесняться. Или испытывать угрызения совести, что я собираюсь расхаживать полуголой с табличкой «смотреть, но не трогать» перед носом мужика, которому потрогать явно очень даже хочется.

Но я просто дергаю плечом, соскальзываю со стула и на ходу снимаю платье. Это вообще не сложно — достаточно просто приспустить рукава с плеч, и скользкая тяжелая ткань сама стечет по телу. Пара секунд — и дорогой наряд превращается в бордовую лужицу у моих ног.

О том, что Авдееву нравится вид моей едва ли хоть немного прикрытой стрингами задницы, красноречиво намекает шипящий вздох. Какого черта? Что он тут не видел?

Тяну время, делая вид, что выбрать между двумя очевидными вариантами — это просто целое нерешаемое уравнение.

— Твои татуировки что-то значат, Монте-Кристо?

Я спиной чувствую, что он продолжает стоять на месте, но интонация его голоса пробирает до костей. Даже плечами передергиваю, пытаясь разбавить опустившееся мне на плечи напряжение. Подумав еще секунду, беру ночнушку и ныряю в прохладный, абсолютно невесомый шелк молочного цвета. Ощущается это примерно ровно так же, как будто я продолжаю стоять голой. Можно, конечно, снять чулки, но не хочется — на моих ногах и в таком «платьице», я чувствую себя еще больше крутышкой, чем в роскошном платье на шпильках час назад.

Поворачиваюсь, нарочно позволяя одной бретели сползти с плеча на сгиб локтя. Ткань на груди держится только на честном слове.

— Мои татуировки, Авдеев, это мои заморочки.

— Даже боюсь представить, что в таком случае означает психушка, — кивает на левую руку, где у меня целая картина с безумными куклами, растерзанными бабочками и наполненными кровью злыми воздушными шариками.

— Просто все мы немного больны. Надеюсь, ты не собираешься сейчас сказать, что татуированные женщины — это грязь, содомия и…

Он не дает мне закончить, просто разворачивается корпусом.

Демонстрация того, что мои татуировки в который раз произвели на Авдеева бодрящее впечатление, более чем очевидно выпирает в его штанах.

Я стою на месте, чувствую себя охотником, который попался в собственную ловушку.

Красивую, чертовски сексуальную и в правильном смысле самоуверенную ловушку, которая — достаточно просто дать «зеленый свет» — осчастливит меня несколькими умопомрачительными оргазмами. И ему для этого не придется даже член из штанов доставать, потому что я вот абсолютно уверена, что скромное количество женщин в его жизни прямо пропорционально его умению творить с ними разные постельные чудеса.

Мне нужно как-то отреагировать.

Мне хочется отреагировать. Позволить себе все эти вкусные эндорфины на ужин.

— Авдеев, слушай…

— Я не собираюсь снимать эти чертовы штаны, Монте-Кристо, — как будто читает мои мысли. Хотя скорее всего, они просто слишком очевидно написаны у меня на лбу. — Извиняться, что у меня на тебя стоит — тоже.

— Дело не в разрешении от врача. Я просто… — Так сложно сказать ту мысль, которую я сама в своей голове боюсь озвучивать. Боюсь — потому что это дорога в пропасть. Потому что признание разделит все на «до» и «после».

— Расслабься, Валерия. — Снова убирает со лба упавшие пряди. — Ну было бы стрёмно, согласись, если бы я на тебя смотрел и меня даже яйца не дернулись.

— Я оденусь.

— Только попробуй.

Он отрывается от столешницы, идет в мою сторону.

Просто становится рядом, выразительно топит ладони в карманах домашних штанов.

— Моя эрекция, Монте-Кристо — это моя проблема. Не твоя. Я достаточно взрослый мальчик, чтобы отдавать себе в этом отчет, и не перекладывать вину на твое максимально ебабельное тело. Так что выруби на хуй мамку — бесишь.

Я открываю — и, не проронив ни звука, закрываю рот.

И впервые за время нашего знакомства за его абсолютно убийственно спокойным выражением лица проступает что-то такое… Да ну нафиг мурашки по коже.

— Мне нужно позвонить, — Авдеев кивает на стойку, где оставил телефон. — Хочешь в душ?

Я понимаю, что это вежливый намек убрать мои уши от его телефонного разговора.

Душ у него за стеклянной перегородкой, прямо в паре метров отсюда. И, конечно, там я буду как на ладони. Но в целом мне вообще все равно, потому что это просто душ и потому что, кажется, мы с Авдеевым только что друг друга предельно поняли.

Пока я смываю с себя косметику и растираю тело до приятной расслабленности в мышцах, разглядываю полки. Ни намека на женское присутствие. Понятное дело, что они могли приходить сюда просто на вечер или даже на выходные, как я, а для этого совсем не обязательно тянуть три чемодана. Но я все время примеряю ситуацию на себя.

Я бы точно наследила у Шутова, если бы этот придурок не был таким придурком.

Оставила бы у него все из существующих в мире следы своего присутствия.

А ведь обещала не думать.

Вытираю волосы большим пушистым полотенцем, заворачиваюсь в него и даже посмеиваюсь, потому что в таком виде на мне как будто гораздо больше одежды, чем пару минут назад в той бессовестной ночнушке.

Выхожу в комнату.

— В квартире проверьте, — слышу голос Вадима из гардеробной.

Подслушивать не хорошо, но я перестала быть правильной девочкой примерно в тот день, когда один белобрысый придурок выловил меня из воды и поставил мою жизнь на очень неправильные, но чертовски подходящие для нормального существования в этом жестоком мире рельсы.

— Не наследите только, — продолжает Авдеев. — У меня девушка трепетная, узнает — башку мне открутит.

Я знаю — задницей чувствую — что речь обо мне.

Шестеренки в голове, получив порцию смазки для размышления, начинают быстро вращаться.

У Вадима есть ключи от моей квартиры.

Пока я валялась в больнице, он навел там порядок — разобрался с сигнализацией, сменил замки, вывел камеры наблюдения. Понятное дело, не своими умеющими зарабатывать большие бабки руками, но сам факт — ему вообще ничего не стоит попасть ко мне в любое время суток. Или дать доступ третьим лицам. Судя по всему, именно это сейчас и происходит.

Я не шокирована. И даже почти не удивлена.

У него должна быть причина для такого бесцеремонного вторжения в мою жизнь.

А еще я вдруг начинаю складывать все части этого пазла именно так, как нужно, а не в удобную для меня картинку.

Захожу в гардеробную.

Вадим стоит в той же позе, прижимаясь бедрами к столешнице, склонив голову так, что за проклятой челкой снова ни черта не видно его лица. Но мои шаги слышит сразу. Не дергается, как застигнутый врасплох школьник. Только пристально смотрит своими синими глазами, в которых какая-то часть меня до сих пор отчаянно хочет утопиться.

— Дэн, ты там совсем ёбу дал? — говорит в телефон, но смотрит на меня почти как расстрельный отряд — в упор, насквозь. — Правило номер два.

Я даже не собираюсь делать вид, что уйду.

— Дрочи. Говорят, помогает. — Это Вадим говорит с какой-то подчеркнутой злой иронией. Не безликому Дэну на том конце связи, а мне. — Все, звони только по делу.

Откладывает телефон, скрещивает руки на груди.

— Что за правило номер два, Авдеев? — Я не злюсь. Я просто не понимаю, зачем весь этот спектакль. — Типа, не трогать посуду в доме у женщин, которых ты облюбовал своей забитой?

— Тебе вряд ли понравится ответ на этот вопрос.

— Звучит как «иди ты на хуй».

— Звучит ровно так, как я сказал.

— Что за чертово правило, Авдеев?

Нет, я все-таки злюсь.

Пазлы встали на место.

— Ты притащил меня на все выходные не для того, чтобы я устраивала полуголое дефиле, да? — Не знаю, зачем спрашиваю, если картина уже максимально четкая и понятная. — Надо было вытащить меня из квартиры?

— Погонять тараканов, Монте-Кристо.

— А сказать об этом сразу словами через рот, тебе яйца помешали?

— Ты еще красивее, когда злишься. — Обезоруживающая улыбка, но глаза потемнели до цвета штормового неба над океаном.

— Что за чертово правило, Авдеев? Хочу знать, в какие рамки я не укладываюсь.

— Ты укладываешься абсолютно во все рамки. Ты просто ни хрена не в ту сторону думаешь.

Встает. Идет на меня всем своим раскаленным и потрескивающим тестостероном. Только адская сила воли не дает мне отступить.

Берет за подбородок, задирая моле лицо к своему, так что голова откидывается до отказа.

— Ты же знаешь поговорку про тихий омут и чертей, Валерия?

— Я знаю, что ты ни черта не такой омут, Авдеев.

Хмыкает. Поглаживает большим пальцем мой подбородок.

— Дэн — мой лучший друг. Еще с тех времен, воспоминания о которых я таскаю на своей шкуре.

— Вот они — современные успешные селфмейд мужчины. — Это нервы, потому что его слишком много вокруг меня. Потому что тихий Авдеевский омут начал фонтанировать отборными чертями. — Правило номер один — сам погибай, а дом девушки товарища все равно прослушай?

— Нет, Монте-Кристо, правило номер один — мы ебем одну девочку один раз, без повторных свиданий, без обмена номерами телефонов, без встреч с ней один на один.

Твою мать.

— Правило номер два — вместе мы девушек друг друга не ебём. А ты, — скалит свой чертовски идеальный рот, — только мое, даже если формально трахать тебя я уже вряд ли смогу. И предвидя твой вопрос — нет, сексуальных фантазий на эту тему у меня не было. Только кровавые мальчики в глазах от мыслей, что ты все равно ускачешь к своему белобрысому умнику.

— Мне надо больше кислорода, долбаный ты испорченный мальчик. — Я не ханжа, но я просто в ахуе.

Мои слова не успевают потухнуть в воздухе, а Авдеев уже зарывает пальцы мне в волосы, сжимает в кулаке до моего легкого вскрика. Чтобы смотрела только на него, даже глаза закрыть не могла.

Большой, горячий, испорченный мужик.

Это же все на виду было. Весь этот бесконечный самоконтроль. Подавленная агрессия.

Чертовы грязные словечки, все-таки вырывающиеся из-за фасада максимально аккуратно скроенной картинки.

— Если бы ты дала мне «зеленый свет», я драл бы тебя раком так жестко, что ты бы охрипла от крика. — Чувствую, как трогает мои губы своим взглядом. Очень обещающим. Очень… грязным. — Но ты такая хорошая правильная девочка, Монте-Кристо. Хотя я знаю, какой ты можешь быть, и мне эти картинки уже поперек глотки. Бесишь просто пиздец как.

Да чтоб тебя.