Соль под кожей. Том третий

Глава двадцать первая: Данте

— Дмитрий Викторович, тут суета какая-то, — рапортует по телефону один из моих ходящих за Лори «глаз».

Бросаю взгляд на часы — время около пяти, она, наверное, как раз вернулась домой после того фарса а ля «поминки». Что такое, Лори? Не успела меня отшить, как пожаловал Авдеев с кольцом и серенадой под окнами? Не слишком ли рано для такого светопреставления?

Нужно приложить усилия, чтобы вытолкнуть эти мысли из своей головы.

Мы расстались. Лори меня послала более чем прямым текстом, а я сделал все, чтобы она ни на секунду не сомневалась в правильности принятого решения. И ни о чем не жалела.

— «Скорая» подъехала. Сейчас парни проверили — к Валерии Дмитриевне точно.

Я чувствую, как в мой позвоночник медленно входит раскаленный железный штырь, пригвождая меня к полу и лишая возможности дышать. На место ядовитых картинок о ее романтическом вечере со Сверкающим рыцарем приходят другие, от которых мое сердце сжимается с такой адской болью, что приходится навалиться плечом на дверной косяк, чтобы не ебануться рожей в пол.

— Что там? — свой натянутый голос вообще не узнаю. Хриплю как полудохлый старик-коматозник.

— Все чисто, Дмитрий Викторович, гостей не было, Валерия Дмитриевна приехала с водителем, в квартиру посторонние не заходил. Никаких «звуков» тоже не было.

Это такой особенный слэнг всех бывших «спецов»: ни выстрелов, ни чего-то подобного. Дает понять, что причина приезда медиков, скорее всего, исключительно в самой Лори.

И я почему-то моментально вспоминаю каким бледным было ее лицо.

Бледнее обычного.

И дергает, очень специфически дергает образ «гладкой прически».

Я накидываю пальто, иду до двери… и с размаху останавливаюсь.

Что, мудак, снова к ней поедешь? Она тебя прогнала, она тебя не хочет — а ты поедешь и снова сделаешь по-своему? И, конечно, обезьянка оттает, снова позволит тебе вернуться в её жизнь. И это опять будет все то же самое. Будет так, как хочется мне, но не так, как нужно ей.

— Держите на контроле все перемещения, — диктую еще более сухим голосом. — Созвон через каждых три минуты.

— Принял.

Я так и стою возле двери, как баран уткнувшись в нее лбом.

Отсчитываю секунды в голове. Спустя сто восемьдесят — я почти не ошибаюсь — звонят «глаза»: Лори вынесли на носилках, парни следом.

«Тебе страшно, Лори? Страшно быть сейчас одной?»

Я упираюсь ладонями в дверь и что есть силы ее толкаю. Совершенно алогично и тупо даю себе «разрешение», что, если сейчас она превратится в прах или я прожгу в ней дыру, или она просто к хуям слетят с петель — я поеду к моей обезьянке и гори все синим пламенем. Но это какая-то прям супер-охуенная сталь или типа того, с покрытием не для слабонервных. Я же планировал как минимум какое-то время жить здесь со Стасей, так что превратил эти двухэтажную апартаменты в абсолютно неприступную крепость.

Считаю еще раз.

Еще один звонок — еще едут, но быстро и с мигалками.

Сердце заходится.

Часы начинают раздражающе вибрировать предупреждением о критическом ритме.

Сдергиваю их с запястья, швыряю на пол и придавливаю пяткой, чтобы заткнулись.

Мне на хуй не нужно ни это сердце, ни любое другое, если с Лори что-то случится.

Еще три минуты.

— Привезли в гинекологию, Дмитрий Викторович. Уточняем детали.

За что люблю этих ребят — они сами в курсе, что нужно делать, просто рапортуют, а не выносят мозг постоянными уточнениями, что нужно, а что — нет.

Гинекология.

Бледное лицо моей обезьянки.

Что-то с ребенком. Или с ними обоими?

Я катаю лоб по ставшей, кажется, совершенно раскаленной поверхности двери. Уговариваю себя хотя бы раз в жизни — один долбаный раз в жизни! — прислушаться к ее желанию. Хотя знаю, что если с Лори что-то случится — я никогда себе не прощу, что не был рядом. Но если с ней что-то случится — я просто пойду следом.

Без тени сомнения и сожаления.

Если не с ней — то ни с кем.

— Угроза выкидыша, Дмитрий Викторович, — еще один сухой отчет.

— Как Валерия?

— Потеряла много крови. В реанимации. — Держит короткую паузу. И добавляет: — Тут явно что-то серьезное.

Сердце снова дергается такой старой, но все еще не забытой болью.

Прости, обезьянка. Я чертов конченный больной мудак и эгоист.

Но я буду с тобой.

Я иду в гардеробную.

Черная рубашка, черные джинсы, удобные тяжелые ботинки — на случай «очень важных переговоров». Пристегиваю кобуру: через плечо, со скобой. Сделали под заказ по моим меркам под нужный размер «огнестрела». Думал, не пригодится, но хер там плавал. Сидит идеально, не пережимает.

Проверяю ствол, «магазин», предохранитель.

Вставляю в кобуру, веду плечом, чтобы ощутить приятную неназойливую тяжесть почти килограммового «убийцы» сорокового калибра. Мой израильский доктор вряд ли одобрит, что я ношу «смерть» прямо под сердцем, которое он так филигранно заштопал. Хорошо, что он этого никогда не узнает.

Накидываю черное пальто, ерошу волосы.

Хоть бы одну долбаную сигарету.

Одну затяжку — душу бы продал.

«Эй вы там, наверху, не забирайте ее. Вот я — жрите лучше меня».

В машине врубаю музыку на всю громкость, в надежде, что тяжелый скандинавский рок отпугнет мой ужас.

Лори, тебе страшно?

Мне пиздец как страшно.

На светофорах забиваю болт и пролетаю на красный.

Я не_хороший парень, этот факт нужно просто зафиксировать.

Я бы и по трупам пошел, если бы это была единственная дорога к ней.

До больницы ехать еще минут двадцать.

В глаза пару раз темнеет от острого укора под левую подмышку.

По хуй, даю по газам, потому что время течет слишком блядски медленно.

Три квартала, пять минут.

Поворот, до одури сигналю вставшей поперек на перекресте тачке, делаю вираж, царапаю ей крыло. Там какая-то шмара, кажется, но и на это тоже похуй.

Еще пять минут.

Влетаю в поворот почти на пределе безопасности.

Телефон в держателе принимает звонок автоматически после второго гудка.

— Дмитрий Викторович… — Пауза. — Валерия Дмитриевна потеряла ребенка.

Я сдавливаю руки на руле, глотку перетягивает спазм.

— У нее большая кровопотеря, пытаются стабилизировать. — И еще секунда тишины. — Хуйня какая-то подозрительная, короче.

— Еду.

Пытаются.

Стабилизировать.

Болит уже везде. Раскаленная паника заполняет легкие. Я как утопленник — ни дышать, ни выдохнуть. Мир перед глазами медленно покрывается серой дымкой.

«Лори, обезьянка, не бросай меня…»

Это я… сделал тебе больно?

Пистолет под подмышкой начинает выглядеть как лекарство от всех проблем — ее, моих, наших.

Паркуюсь на площадке перед больницей вообще не представляю как.

Выпрыгиваю на ходу.

На секунду торможу, потому что резкий спазм в груди превращает колени в вату. Вдыхаю. Воздух проходит в горло как через лезвия, становится горьким и соленым на вкус. Хорошо, что навстречу уже идет кто-то из моих парней, тихо и четко рапортует: минуту назад приехал Авдеев.

Логично, что он приехал.

Если бы, блядь, его там не было еще хотя бы пять минут, я бы ему потом морду об асфальт счесал до самых костей. Но это же Лори его выбрала — она не могла выбрать кого-то хуже меня.

— Эй, вы к кому, молодой человек?! — вырывается из-за спины болванка в белом костюме.

— Валерия Ван дер Виндт.

— А вы ей кто? — Она загораживает дорогу, и мой внутренний сатана начинает отчаянно просить крови.

— Брат. Отвали.

— А документы? Там реанимация, туда только по…

Я отодвигаю в сторону полу пальто, давая ей увидеть свои «документы».

Она хватается за сердце, жмется, почти прилипает к стене.

Дергаю подбородком своему «напарнику», чтобы решил проблему.

Спуск по серому, покрытому холодной плиткой коридору.

Все это уже было.

Но сейчас мне в хулиард раз страшнее.

Еще ниже, как будто мой личный спуск в ад.

Даже окон нет.

На каком-то шаге ноги снова не поддаются, но я продолжаю идти вперед.

Как ёбаная Русалочка по битому стеклу.

Если не с ней — то ни с кем.

Впереди стальная дверь с большим красным табло: «РЕАНИМАЦИЯ».

Пытаюсь толкнуть ее рукой — не поддается.

Кулаками, выбивая костяшки из пальцев.

Прижимаюсь лбом.

— Лори, я здесь, я приехал. — Ком в глотке и в глазах жжет.

Я ударяю снова и снова, пока кулаки не превращаются в кровавое месиво.

Сколько времени проходит, прежде чем с обратной стороны двери раздаются шаги? Для меня целая вечность, каждую секунду которой я провожу как будто под пытками. Кажется, что пока я здесь просто медленно схожу с ума, где-то там, на другом конце Вселенной, моя Лори медленно затихает.

Но потом раздаются шаги.

Грубые мужские и женские голоса.

Почему-то перед глазами мельтешат перчатки в крови.

Отбиваю руку, которая пытается взять меня за плечо.

— Как она?

— Кто? Вы что — сумасшедший?

— Наглухо отбитый, — еле хриплю сквозь зубы. — Валерия…?

— Да чего разорался-то…!

Я отпихиваю от себя это тело, и следующее. А остальные, глядя на мою озверевшую рожу, просто расступаются сами. Что-то бормочут в спину, как будто у меня и правда вид как у Лешего.

По хуй.

Там моя Лори.

Мое сердце, без которого я точно не смогу дышать.

Лежит на куске стали.

Такая бледная, что руки сами тянутся обнять ее, прижать к себе и вытолкнуть в ее вены всю свою кровь. Лишь бы хоть немного румянца на щеках. Но на ее щеке только безобразно яркий мазок крови.

— Обезьянка…

Она еле заметно дышит. Грудь почти не поднимается.

Вокруг нас суется какие-то люди, кто-то снова пытается оттащить меня назад.

Где-то пикает аппаратура. Или пищит?

— Лори, — я сжимаю ее ужасно холодные пальцы, переплетаю их со своими. — Можешь ненавидеть меня, только не бросай.

Кто-то орет, чтобы убрали «этого психа».

Я еще крепче сжимаю ее пальцы.

— Обезьянка, открой глаза, пока я тебе снова Шекспира читать не начал…

Но за эту секунду она как будто стала еще бледнее.

Мое сердце медленно кровоточит, теперь уже не переставая.

— Что без тебя… — Губы не слушаются. — Жестокий этот свет…

Упираюсь носом ей в висок, зарываюсь в волосы.

Скулю как собака.

— Ты в нем одна… — И вою. — Другого счастья… нет…

Ее пальцы в моей ладони едва ощутимо вздрагивают.

Мужской голос что-то орет, но я не разбираю ни слова.

Суета нарастает.

Тени в белых халатах толпятся вокруг нее, и только какая-то очень пожилая женщина, тронув меня за плечо, неожиданно тепло говорит:

— Ну все, все, сынок, ты молодец. А теперь давай, не надо людям мешать.

И я почему-то поддаюсь.

В себя прихожу только в коридоре, где надо мной суетится медсестра, пытаясь привести в порядок мои руки. Все время спрашивает, не больно ли, говорит, что обязательно нужно сделать рентген. А я вообще ничего не чувствую, как будто кровь превратилась в тормозную жидкость.

— Ну нельзя же так! — всхлипывает тень в белом. — Вы вообще в курсе, что в ладонях — самые тонкие кости? Они знаете, как тяжело срастаются?!

— Отвали, — выдергиваю руки из ее заботы, отодвигаюсь в сторону, потому что любое прикосновение сейчас напоминает о том, что я — жив, а значит — пора делать то, что у меня получается лучше всего.

— Дикарь, — в спину.

Ну, видимо, кости в моих ладонях не так уж настрадались, раз мне хватает силы показать средний палец. Фу, бля, чем она успела меня намазать? Руки бы вымыть.

Но когда до выхода из катакомб остается всего пара метров, мне навстречу выруливает Авдеев. Сука, хули ты такой здоровый?!

— Валерия…? — Смотрит на меня так, как будто за любой неправильный ответ с наслаждением отвинтит голову. Да и пусть бы попробовал — во мне столько адреналина, что с удовольствием показал бы этому Сверкающему «шкафу», чему меня научили детдом и голодная уличная жизнь.

Но я даже не знаю, что ему сказать.

Будет жить и любить его изо всех сил?

Я это не то, что вслух произнести не могу — мне это дерьмо выблевать хочется, как раковую опухоль.

— Она… — Глотаю до сих пор не до конца отступивший страх — Теперь будет в порядке.

Хотя до конца я в это поверю только когда увижу ее живую и здоровую, с румяными щеками, улыбкой, веснушками, которые моя обезьянка, наконец, перестанет прятать за макияжем.

Авдеев такой здоровый, что прям зло берет, что его приходится обходить, как волнорез.

— И что, блядь, оно того стоило? — догоняет в спину его голос.

— Не вдупляю, о чем ты.

— Рисковать их… жизнями.

Я медленно поворачиваюсь.

Если бы Лори сказала ему о ребенка — Авдеев мне бы врезал. Как минимум — попытался бы. А у него рожа, хоть и перекошенная, но явно типа даже с сочувствуем в мой адрес.

Что, Лори, не все так гладкое в королевстве Датском?

— Авдеев, ты ни хуя ее не знаешь. — Эта мысль оглушает меня и вызывает приступ… злости? Токсичной, как кладбище с ядерными отходами. — Блядь, кто ты в ее жизни, если корчишь тут из себя принца на белом коне и рассуждаешь, что чего стоит?

— По крайней мере не подстрекаю ее рисковать жизнью! — рявкает он, и звук его голоса ударят в барабанные перепонки. — Вывожу из-под удара как могу! Как умею, на хуй!

— Ну ясное дело — ты же у нас Белый рыцарь.

— А ты — кусок говна.

— Ну так вперед, она меня отшила! — Я развожу руки, как будто хочу дотянуться ими до противоположных стен. — Бери ее! Такую идеальную, умную, без пизды в башке. Спорим, тебе это нравится? Заводит, что в мире тупорылых, падких на бабки и понты баб, Лори оказалась такой… нормальной. Только знаешь что, благоразумный ты наш и непогрешимый, эта девочка прошла через такую боль, которая тебе и не снилась. Мы с тобой бы кровь харкали и ныли, а она смогла. И даже улыбается после этого.

Авдеев так яростно сжимает челюсти, что зубы скрипят.

Да по хуй вообще.

— Она закалилась в этой боли, Авдеев. Она ради нее воскресла. У нее есть цель. И как бы ты тут не петушился — это ее цель. Не твоя, не моя — ее, блядь. Думаешь, если я все проблему своим рылом решу — она мне спасибо скажет? Или тебе? Типа, она типикал_баба, чей смысл жизни сводится к тому, чтобы присесть на член к правильному «решателю»?

— Думаю, всем иногда надо останавливаться, Шутов.

— Ну так вперед, когда она придет в себя — скажи ей это. Предложи свой гениальный план: «Эй, Лори, ты короче, сиди и не дергайся, вдруг пронесет!»

— Ты на хуй вообще отбитый.

— Хочешь, я сэкономлю тебе время и скажу, что будет? Она тебе скажет, что прийти на безымянную могилу родителей и сказать им, что ее новый мужик все порешал — это, блядь, вообще не то, ради чего она ждала и терпела столько лет. Так что мой тебе совет, Авдеев, раз моя обезьянка выбрала тебя: хочешь ей помочь — не мешай, блядь. И выруби к хуям свой нимб — а то как бы не блевануть.

Он подступает ко мне так близко, что хватит одного движения, чтобы сломать мне нос.

В глубине души мне бы даже хотелось чего-то такого — тогда бы у меня появился повод еще раз проверить пальцы на крепость.

— А Стася тебе нужна тоже для вот этого? Чтобы лет через двадцать там, — тычет в сторону двери, — была моя дочь?

— Будешь мудаком как Гарин — обязательно будет.

— Пошел ты.

Отличный выбор, Лори.

Я же знал, что как только вы столкнетесь — все наше с тобой недоделанное и неправильное «мы» пойдет по пизде. Видишь, терплю, держу себя в руках и не жалуюсь. Изо всех блядских сил уважаю твой выбор.

Самое время нам с отбитым «Мудаком» начать делать то, что у нас получается лучше всего — решать блядские проблемы.

Пока поднимаюсь вверх, до регистратуры, шаг за шагом отгоняю от себя все тепло, которого во мне из-за Лори стало чертовски много. Мне нужна моя трезвая холодная голова и ледяная кровь. Потому что — я это чую своим звериным уличным нутром — то, что придется сделать, меня точно не порадует. Даже с оглядкой на заслуженное возмездие.

«Глаза», которые ходили за Лори, ждут меня там.

Лысый отчитывается, что в больницу никто подозрительный не подъезжал. Ну, логично, так палиться было бы тупо даже для той гниды, которая все это затеяла. И это точно не почерк Завольского — слишком много в этом плане «если», чтобы так подставляться и рисковать. И ради чего? Есть масса способов устранить Лори от управления «ТехноФинанс», довольно муторных, но с его возможностями (конечно, не зная о моем существовании за ее спиной), это был бы гораздо более «чистый» вариант. Он, конечно, полная гнида, но не до такой степени, чтобы идти по трупам там, где можно пойти по чужой размазанной репутации.

Месть за сынишку?

А вот для мести все это как-то слишком «никак». Когда мстишь — хочешь видеть, как на том конце «связи» охуевают от происходящего. А он вообще только завтра из изолятора выходит.

И так, кто остается?

Окидываю своих цепных псов, прикидывая, кому из этой четверки можно доверять самую «вкуснятину». Лысый, самый здоровый из них, прямо очень натурально похож на киллера из популярной компьютерной игры. Только на роже два безобразных шрама — «отголоски» боевого прошлого. У его напарника сломан нос. Останавливаю выбор на этой парочке. Остальных оставляю следить за больницей. Авдеев, конечно, перевезет Лори в нормальную больницу, как только будет отмашка, но до тех пор мне будет спокойнее, если за обезьянкой будут присматривать люди, которым я доверяю.

— Есть работа, парни. — Кривлю ложу, в который раз мечтая о сигарете. — Тихая. Серьезная. Грязная. Поможете? Отказаться, если что, всегда можно.

— В деле, Дмитрий Викторович, — отвечают хором и не сговариваясь.

— Нужно кое-кого достать из-под земли. — Кручу в памяти, как там ее назвала Лори. — Катерина, помощница Валерии Дмитриевны. Скорее всего, уже пакует чемоданы и пытается свинтить из города, поэтому работать нужно быстро.

Телефон Лори мне бы сильно помог отыскать эту тварь, но приходится работать с чем есть.

Делаю пару звонков своим айтишникам — те всегда на «ура» за любой шухер. В курсе, сколько я плачу за такого рода помощь. Заодно даю отмашку проверить банковские счета главврача больницы. Вряд ли ему заплатили столько, чтобы заносить бабло в чемоданах. А вот счет, куда ему залетает разное «не облагаемое налогами» за разного рода услуги — очень может быть. Оформленный даже не на него, а на жену или, скорее всего, вообще тёщу.

— Когда ее найдете — не трогать, запаковать и отзвониться.

Кивают и растворятся, потому что уже получили первые зацепки по адресам. Этим парням не нужны дополнительные указания — они, как натасканные псы, тонко чуют момент, до которого их главная роль заключается в простом фоне неподалеку. Сейчас — и вообще во всем этом дерьме — я не планирую давать им команду «фас». Всех, кто сделал больно моей обезьянке, я вполне в состоянии загрызть самостоятельно.

Ни хуя не в переносном смысле.

Через полчаса парни пишут по счетам доктора: у него их, оказывает, не один, а два. Оформлены не на него, но по хуй — деньги туда зашли в евро, одинаковыми суммами примерно два часа назад. Нет, здесь точно не рука Завольского — не дожил бы он до таких лет, если бы так тупо палился.

Отследить откуда зашли деньги — задача еще минут на тридцать.

Ну а пока — не оставлять де доброго Айболита без парочки назидательных пиздюлин?

— Почистите его счета, — разглядываю небо, на котором уже заходятся первые звезды. Странно, вроде ливень только что шел. Или это было вчера? — Один оставьте. Заведите туда все его бабло.

Сумма будет как раз такая, чтобы сработала банковская система безопасности. Пусть потом эта жадная тварь объясняет в соответствующих органах, кто, зачем и за какие заслуги.

Пока я катаюсь по городу, ребята из больницы отчитываются, что Лори стабильна. Еще в реанимации, но кровотечение остановилось.

Сердце до сих пор предательски остро дергается.

Останавливаюсь возле какого-то магазина, покупаю сигареты, выхожу обратно и долго верчу в руках.

До сих пор чувствую ее холодные пальцы в своей ладони.

До сих пор пиздец как страшно.

— Тут завязки со счета, на который последний перевод был с офшора «ТехноФинанс» пять месяцев назад, — отзваниваются мои умники.

Ну и кому же это Завольский переводил бабло?

Сынуле?

Нет, блядь.

Эта топорно срубленная история не могла быть работой рук старого гандона.

Методом не хитрых исключений остается мамаша Андрея — вторая после Лори и ее ребенка претендентка на наследство Завольского-младшего. Сука, цена вопроса двух жизней… сколько? Что там было у этого лишнехромосмного? Тачка? Квартира?

Ладно, старая сука, я тебе устрою золотой, блядьнахуйобосрешся, дождь.

— Дмитрий Викторович, тёлку взяли, — еще один звонок.

— Фотку скинь.

Это «гладкая прическа». Конечно, после встречи с лысым и носатым уже ни хуя не гладкая, но рожа у нее целая, только со следами потекшей косметики. Ну и кляпом во рту.

— Куда ее, Дмитрий Викторович?

— На природу, — мои черти уже облизываются, чувствуя вкус крови, — подышать воздухом. И мне координаты.

Старую суку оставлю на «сладкое».

Я жду, пока мои парни проверят счета «гладкой прически».

Тут все по той же схеме, что и у доктора — пара спрятанных мест для вывода, на которых лежит чуть больше десяти штук зелени.

Сигарета, которую я все это время верчу в пальцах как фокусник, в моем кулаке превращается в труху.

Цена двух жизней настолько… мала.

Это же просто двухнедельный отдых на хорошем курорте со всеми удобствами. Это просто пара дорогих сумок, одно хорошее, но даже не лучшее украшение. Это просто две-три недели еды в хорошем ресторане.

Холодные пальцы Лори в моей свободной ладони до сих пор обжигают кожу.

Она могла сегодня просто… исчезнуть. Она могла бы просто перестать существовать.

Грудь опоясывает новая волна боли. Я не сопротивляюсь, даю ей вонзить в меня беспощадные зубы и пустить кровь. Даю невидимым пиявкам сожрать столько меня, чтобы вышло хоть немного этого вонючего злого дерьма. Мне нужна моя долбаная холодная голова, потому что желание решить эти две проблемы самым быстрым и эффективным способом слишком велико.

— Мне нужны наличные, так быстро, как это возможно устроить, — звоню своему помощницу и озвучиваю сумму. Блядь, сука, она настолько мала, что он даже не пытается что-то уточнить. Только спрашивает, где и как их передать.

Договариваемся встретиться в кафе неподалеку.

Я заказываю кофе, набираю Авдеева, хоть глотку дерет от необходимости снова с ним разговаривать. Ему мой звонок тоже как кость в глотке, но нам придется терпеть друг друга хотя бы до тех пор, пока жизни Лори совсем ничего не будет угрожать.

— Как она? — Разглядываю покрытые красными геометрическими узорами стены.

— Будет в реанимации еще какое-то время, — сухо отвечает Авдеев. — Никто не хочет озвучивать точный срок, но доктор, который ее вытащил, сказал, что она стабильна. Примерно до трех дней, если верить его прогнозу.

До трех дней.

Вспоминаю ее лицо на том стальном листе, мокрые от крови бинты, красные перчатки на руках врачей.

— Отблагодари доктора, Авдеев. Хороший мужик.

— Уже, — говорит сухо. — Не раздавай мне указания, Шутов, без тебя в курсе, как устроена эта жизнь. Ты решаешь вопрос? Помощь нужна?

— Не, все ок.

Видишь, Лори, ничто не омрачит светлый образ твоего идеального мужика.

А мне и так уже пизда, на том свете у меня не то, что персональная сковородка — целый котлище.

Помощник приезжает через двадцать минут, передает мне всего две аккуратных пачки новых купюр. До сих пор не могу поверить, что вот это дерьмо «на карманные расходы» — цена жизни моей Лори и ребенка. Это какой-то ёбаный сюр, что-то, что не укладывается в рамки логики и здравого смысла.

«Гладкую прическу» парни вывезли в посадку, в десяти километрах от города. Чтобы добраться туда, приходится дважды свернуть на какие-то проселочные дороги, но добираюсь все равно по грунтовке и асфальту. Чисто теоретически следов от тачки не найти. Еще и дождик.

Я замечаю три тени между деревьями, иду прямо на них и мысленно уговариваю себя не сворачивать ей шею хотя бы в первые пару секунд.

«Гладкая прическа» стоит на коленях в болотистой жиже, с таким «шедевром» на голове, что сразу становится ясно — пыталась удрать, получила то, что заслужила. Размазанная косметика на роже уже подсохла, ресницы слиплись.

— Дмитрий Викторович, вот, — «Сломанный нос» протягивает мне салфетку с тремя ампулами, — нашли у нее в сумке.

Я вчитываюсь в название.

Оно мне, конечно, очень хорошо знакомо.

Если бы моя Лори выпила этой дряни хоть на пару глотков больше…

Благодарю его кивком, бросаю находку в карман пальто.

— Ты похожа на несмешного клоуна, Екатерина Игоревна Сольская, — говорю я, присаживаясь перед шмарой на корточки, чтобы получше рассмотреть ее рожу.

Она дрожит и громко стучит зубами.

— Я не понимаю, что происходит, — говорит так фальшиво, что сама же себе не верит.

— Десять тысяч. — Машу у нее перед носом двумя денежными пачками. — Что ты планировала сделать с этими деньгами?

— Я ничего не знаю!

Лысому только команду дай — и через минуту она сознается в том, что убила Кеннеди и Ганди. Но это было бы слишком просто.

— Я знаю, кто заказал Валерию. Мне, строго говоря, до пизды твое признание.

— Мне нужно заплатить брату! — выдает тварь.

— Брату, значит. — Создаю для нее иллюзию, будто действительно готов слушать. Пусть в ней вызреет надежда, что она еще может выбраться живой из этого говна. — И что с братом?

Мои глаза уже давно привыкли к темноте и отлично видят, как от напряжения перекосило ее рожу. Придумывает историю, которая должна меня разжалобить — к бабке не ходи.

— Он очень болен! — выпаливает на одном дыхании.

— Чем?

— Это… это рак.

— Угу. Какая форма, стадия? Что принимает твой брат? Как его лечат?

Тварь морщит рот и начинает противно скулить как побитая шавка.

— Что передать брату, когда спросит, где ты? — уже откровенно иронизирую.

— Не надо, умоляю! — Она хватает меня за ногу, виснет на штанине, как старая жвачка.

Парни не шевелятся — ждут отмашки, чтобы вырубить.

— Я все сделаю, только не убивайте! — верещит гнида, и скрюченными трясущимися руками лезет к моей рубашке. — Я умею… все… сделаю как ты захочешь!

— Ух ты, правда что ли? — Склоняю голову на бок, пытаясь представить, как работает счетная машинка у нее в голове. — Как думаешь, сколько стоит твоя жизнь? Один хороший минет? Парочка «субботников»? Полгода работы в дорожном борделе где-то в Словении, где тебя будут пользовать тупо все проезжающие мимо мужики?

— Умоляю-ю-ю-ю! — продолжает ныть Сольская. — Я просто хочу… меня заставили…! У меня не было выбора!

— Она ведь хорошо тебе платила, моя Лори. Хорошо к тебе относилась, не задалбывала непосильной работой, давала надбавки и не очень внимательно отслеживала сколько ты на самом деле тратишь по текущим расходам. Ты сытно ела, сладко спала, была в тепле и под опекой Валерии. Но тебе было мало, как любой жадной твари. Десять штук — это… сколько? Твой доход за пару месяцев?

— Мне нужны были деньги!

— Мне тоже нужны деньги, мразь. — Я хватаю ее за волосы, оттягиваю голову назад так сильно, что кожа на ее шее натягивается до скрипа, а рот распахивается в немом крике. — Сколько ты заплатишь мне за свою жизнь?

Она только вращает глазами, совершенно лишенная возможности говорить.

— А знаешь, что? Я тебя отпущу. Обещаю. Готов поменять твою жизнь на двадцатинедельного ребенка в твоей матке. Такая моя цена.

Откидываю ее голову, вытираю ладонь носовым платком, пока тварь восстанавливает дыхание и пускает слюни на землю. Бубнит что-то, что она не может, что она не беременная и тут же снова лезет к моим штанинам. На этот раз успеваю убрать ногу и Сольская распластывается на земле.

Во мне адская пустота.

Даже злость стала какой-то грустной, потому что этот короткий бабский заговор на двоих решается как простейшее уравнение с одним неизвестным. Будь на ее месте мужик — я бы наслаждался каждым его стоном, собственными руками сломал бы каждую кость в теле, отрезал яйца и заставил сожрать по куску. А это просто ничтожество — жадное, беспринципное бесполое существо, об которое даже пачкаться не хочется.

— Ладно, Екатерина Сольская, посмотрим, как ты умеешь работать ртом. — Смотрю на нее сверху вниз.

Она распахивает пасть так широко, что видно гланды.

Секунду смотрю на эту дешевую порнографию.

Едва заметно киваю парням, чтобы зафиксировали ее тело в вертикальном положении, надавливаю на нижнюю челюсть и вталкиваю ей в глотку свернутые денежные пачки. Делаю это грубо, так что она дважды корчится от рвотных позывов.

Снова вытираю руки.

— Отличный рабочий рот, безымянный холмик в неизвестной лесополосе. Не забудь рассказать на том свете, как оно — пытаться дышать под двумя метрами земли.

И даже ее последний, совершенно дикий взгляд и истеричное мычание, никак меня не трогают.

Я как будто сам сдох в той реанимации.

Если бы не адское желание закурить — наверное, записал бы себя в покойники.

Когда через пару часов мы с парнями рулим в сторону города, айтишники сигнализируют, что Завольская все еще у себя дома, а они, по моей просьбе, уже выехали на место и колдуют с доступом к камерам слежения. Само собой — аккуратно, держась на расстоянии, которое не будет привлекать лишнее внимание.

Это какой-то полный пиздец: старая кляча живет в обычном коттеджном поселке без охраны. Я даже не знаю, что творилось у Завольской в башке. Когда она все это намутила. Типа, была уверена, что если избавится от Лори — муж на радостях будет ее жопу прикрывать? Или тупо от незнания, что за мою обезьянку есть кому впрячься?

Я меняю пальто на купленную в каком-то еще работающем магазинчике дерьмового трикотажа толстовку, беру в пару идиотскую шапку, чтобы прикрыть башку. Расплачиваюсь наличкой. Сука, мне пора в спецуру идти.

В дом старой суки захожу почти без проблем через заднюю дверь, она буквально на соплях висит. Когда там последний раз заходили деньги на ее счет? Блядине явно пришлось крепко урезать бюджет, раз живет почти что в общаге (если смотреть по их меркам). Но мне ли жаловаться? Я нашел бы способ безболезненно попасть внутрь даже если бы ее хата охранялась как Форт-Нокс, а происходящее сейчас просто избавляет меня от лишних телодвижений.

В подсобном помещении, куда я попадаю через заднюю дверь (что за уёбищаня планировка?) темно и воняет плесенью. Но из-за двери пробивается тусклая полоска света. Голосом и шагов не слышно. Беру ствол наизготовку, хотя на жадную суку у меня немного другие планы. Убить ее вот так просто было бы слишком милосердно. Парни отчитались, что в доме никого нет, и это немного облегчает задачу. Не хотелось втягивать в эту историю людей, чья вина только в том, что они оказались не в том месте и не в то время.

Но за дверью никого нет. И света здесь нет, потому что он льется из арки справа. Оттуда же раздается шум работающего телека и хриплый женский голос.

Подхожу ближе, уже особо не стараясь сохранить инкогнито. Она тут одна, даже если поднимет крик — вряд ли это как-то кардинально изменить ситуацию.

— Мне нужен именно этот рейс! — орет в трубку. — Не другой, не завтра, а этот! Что ты не можешь понять, тупая курица?!

Рейс, значит?

Я захожу в арку, наваливаюсь плечом на откос и на всякий случай. Перехватываю рукоять «Глока» второй рукой, чтобы подстраховать самого себя, если вдруг откажут тормоза и я просто всажу в нее всю обойму.

Завольская продолжает материть девчонку на том конце связи, расхаживая спиной и совершенно не замечая моего присутствия. Присвистываю, не без удовольствия наблюдая, как она подпрыгивает на месте, крутится по сторонам и только в последний момент фиксирует на мне взгляд.

Сука, она же в том возрасте, когда пора уже внуков нянчить, читать им сказки и учить еще один рецепт пирожков с яблоками, а разодета в, мать его, облегающее платье «под золото», из которого выглядывают ее дряблые, лишенные хоть какого-то рельефа ноги.

— Вы кто? — Завольская переводит взгляд мне за спину, как будто надеется увидеть там пояснительную бригаду. — Как…

— Телефон выключила сейчас, — говорю намеренно тихо, чтобы проверить степень ее охуения.

Видимо, еще не дошла до нужной кондиции, раз вместо того, чтобы послушно исполнить приказ, продолжает настойчиво высматривать на мне опознавательные знаки. Помогаю ей увидеть, перекладывая ствол из одной руки — в другую.

Завольская сразу убирает телефон, обмякает на диван, вжимаясь в кожаную спинку до состояния ракушки.

— Как вас зовут? — голос противно дрожит.

Еще бы я с ней тут разговоры разговаривал. Подхожу ближе, внимательно фиксируя каждое ее движение. Шансов, что она сможет от меня ускользнуть — никаких, но лучше если в ее доме не будет никаких признаков борьбы и постороннего присутствия. Телефон, лежащий на столе, дулом пистолета отодвигаю ближе к себе, удобно усаживаюсь в кресло напротив, закидываю ногу на ногу.

Бегло оцениваю обстановку: по телеку играет какой-то музыкальный канал, на столе откупоренная бутылка коньяка — дешевого, такой можно купить в любом супермаркете. Блокнот, раскрытый на каких-то неаккуратных каракулях, браслет. Готов поспорить, что турецкая дутая херь, типа из золота, а на самом деле из подкрашенной фольги.

Но в целом — как раз подходящая обстановка.

— Дмитрий, — представляюсь я. Мог бы и полное ФИО, потому что это все равно будет последнее, что она услышит в своей жизни, но тупо гасит от одной мысли, что она будет пачкать своим поганым языком имя, которое я сам себе придумал.

— Вы… курьер, Дмитрий? — спрашивает с надеждой.

— Потрясающая проницательность, — иронизирую и постукиваю «Глоком» по бедру. — Принес вам заметку, про вашего мальчика. Или как там это было в том мультике?

— Вам лучшей уйти, пока я не вызвала охрану.

— Валяй, зови.

Даже если она поднимет ор на весь двор — вряд ли это кто-то услышит. Расстояние между домами метров сто, плюс стены. А еще не так уж поздно, в каждом доме наверняка включен телек или музыка.

Но Завольская не орет. По роже вижу, что успела сто раз пожалеть об этой попытке взять меня на голый понт.

— Дмитрий, полагаю… — Она выразительно смотрит на оружие у меня в руках. — Вам от меня что-то нужно?

— Ага. Хочу проверить твой уровень знаний языка.

Она облизывает губы, моргает. Странно дергается, пытаясь выбраться из дивана, в которое влипло ее обрюзгшее тело. До меня с опозданием доходит, что она уловила в моих словах совершенно другой смысл, который я и не думал туда вкладывать.

— Блядь, да ну на хуй, — морщусь. — Писать сейчас будешь, под диктовку.

Ее лицо снова вытягивается.

— Что происходит?! — Завольская выстреливает с дивана как пробка, пытается рвануть в арку, из которой появился я, но нацеленный ей в голову ствол заставляет старую суку замереть на месте, как будто мы играем в «море волнуется раз».

— Это «Глок 22», сорокового калибра. — Снимаю с предохранителя и щелчок заставляет ее противно пискнуть от страха. — Один выстрел в голову — и опознавать тебя будут по выковырянным из стены зубам. Второй раз я не повторяю никогда.

Бля, она обоссалась.

Я с отвращением смотрю на лужу на полу. Сопротивляться желанию покончить все разом парой выстрелов, с каждой секундой становится все сложнее. Но я держусь, веду стволом в сторону дивана, без слов давая понять, что ей лучше не дергаться и вернуться на место.

Садится, трясется от страха. Зубы во рту ходят ходуном.

— И так, диктант, — еще один мой кивок, на этот раз — на блокнот.

Послушно хватается за ручку побелевшими от спазмов пальцами.

— Я, Завольская Мария Юлиановна, — сухо, как для тупорылой, чтобы не наделала ошибок, — находясь в здравом уме и трезвой памяти…

— Дмитрий, я могу… У меня богатый муж, он… — хлюпает слюнявым от страха ртом.

— … полностью осознаю последствия этого шага, з продолжаю, даже не особо вслушиваясь в ее слова. — Жизнь без единственного сына… утратила всякий смысл…

Завольская начинает догадываться, что я приготовил для нее особенный «хэппи-энд».

Скулит.

Изображает конвульсии, ручка дважды вываливается из ее рук. Но я готов ждать.

— Умоляю… — тянет почти тем же трусливым голосом, что и ее подельница несколько часов назад.

— … и я не вижу смысла продолжать жизнь, — диктую чуть с нажимом, — в которой у меня больше не осталось ни одной радости. Пиши, сука, или я врублю секундомер и начну ломать тебе пальцы за каждую секунду простоя.

Она стонет, но быстро дописывает.

— Послушайте, Дмитрий… — Очень нелепо пытается взять себя в руки, изобразить человека, который готов предлагать самое выгодное в мире деловое соглашение. — Я ведь могу просто… исчезнуть. И никто никогда не узнает, что вы были здесь и пытались… как-то… повлиять на…

— Наливай, — киваю на ее дерьмовый виски и стакан. — Будешь пить за упокой своего выблядка, чтоб ему очко рвали в аду каждую ебучую минуту.

Она разливает в два раза больше, чем в итоге оказывается в стакане.

Достаю из кармана толстовки свернутые в салфетке ампулы.

Протягиваю ей, выразительно прицеливаюсь ровно в центр покрытого потом и красными пятнами лба. На всякий случай, чтобы даже не думала делать глупости.

Мои кровожадные церберы радостно виляют хвостами, когда сука видит названия на флакончиках, узнает их, конечно же. И как при этом ее лицо превращается в кашу из ужаса и безысходности.

— Выливай, — слегка растягиваю слова по слогам. — Все три. И никаких резких движений.

— Умоляю, — стонет она, сжимаю ампулы в кулаке. — Я извинюсь, клянусь.

— Дважды не повторю. — Укладываю палец на спусковой крючок.

В глубине души почти упрашиваю суку дернуться, дать мне повод превратить ее голову в пятно Роршаха из крови, мозгов и обломков черепа на противоположной стене.

Это то, что нужно сделать. Око за око.

Мне ни капли не жаль ни одну из них.

Я просто санитар, убирающий гниль из дремучего леса.

Но это с каждой минутой множит пустоту в душе.

Завольская трясущими руками разламывает ампулы, режет пальцы, но в стакан все равно попадает большая часть содержимого.

— А теперь мы заключим пари. — Кровожадно лыблюсь. — Честное. Потому что я всегда держу слово. Если ты проживешь тридцать минут — я дам тебе возможность позвонить в «скорую».

Тридцать минут или около того.

Ровно столько держалась моя Лори.

Ровно столько она пыталась выкарабкиваться из лап смерти, которую организовали две бессердечных твари за деньги, которые не стоят совсем ничего.

Но моя маленькая обезьянка — борец.

А эта жадная падаль не продержится и пятнадцати минут.

— Я… не-е-е-е… хочу-у-у-у… — воет сука.

— Пей. Увижу, что пропустила или пролила — разрежу тебе глотку и волью через соломинку. И тогда твои шансы на выживание станут еще меньше.

Она подносит стакан к размазанным тонким губам.

На телике мелькает старый клип, и мужской голос с борта ржавого утонувшего корабля поет: «И судья со священником спорят о том, выясняя, чья это вина…»

Завольская стучит зубами об стекло, но делает первый глоток.

Жмурится.

Пускает сопли прямо в этот дерьмовый виски.

«И судья говорит, что все дело в законе…»

Пьет, трясется.

Снова ссытся под себя.

«А священник, что дело — в любви…»

Мне максимально по хуй.

Я просто смотрю на труп, который лишь по моей доброй воле продолжает шевелиться.

«Но при свете молний становится ясно — у каждого руки в крови…»

Она роняет стакан из ослабевших пальцев, облизывает сопли с верхней губы.

— И как тебе на вкус жизнь одного ни в чем не виноватого ребенка, тварь? — Желание изрешетить ее настолько велико, что приходится прикусить губу, чтобы отрезвить себя разрядом короткой боли.

Она дергает глоткой, явно пытаясь вызвать рвоту, но я щелкаю языком и медленно веду головой из стороны в сторону.

Через тринадцать минут я выхожу так же, как и вошел.

Сажусь в машину.

На секунду прикрываю глаза, откидываю голову на спинку сиденья.

Как там было в той песне? У каждого руки в крови.

Заглядываю в телефон, в галерею, где у меня скрытая папка с сохраненными со страницы Марины фотками Стаси. Где она улыбается, смеется беззубым ртом. Тискает морду добродушного корги, который терпеливо сносит ее по-детски немного неловкие и грубоватые нежности.

Глотку сжимает как тисками.

У меня душа в крови. Потому что я мудак и тварь.

Набираю Авдеева.

— Сделаешь мне одолжение?

— Ну?

— Два.

— Слушаю.

— Маякни, когда она придет в себя. Просто хочу знать, что с Лори все в порядке.

— А второе?

— Не говори, что я приходил. — Выдыхаю из легких насквозь горький воздух. — Она меня проклянет, что снова нарушил ее драгоценные личные границы.

— Я не буду врать, если спросит — скажу.

Ну конечно, блядь, это же сверкающий авдеевский нимб.

Но по хуй — она не спросит, потому что она меня больше не ждет.

— Береги моих девчонок, Авдеев, а то я и тебя убью.

— Пошел ты на хуй.

— Ага.

— Шутов?

— Что?

— Спасибо.

Я тоже посылаю его на хуй, завожу мотор… и не могу придумать, куда мне ехать.