Соль под кожей. Том третий

Глава седьмая: Данте

О том, что клуб, который выбрал для встречи Авдеев ему же и принадлежит, я узнаю просто переступив порог. У меня чуйка на такие вещи — я в принципе легко могу угадать кто хозяин тачки (например про водителя того «Камаро» уверен, что он один из фитнес-тренеров, и грамотно использует свое бесполезное, но яркое корыто для съема посетительниц), могу узнать, какие у кого часы на запястье и даже примерно угадать возраст и тип любовницы. С местами точно так же, главное просто переступь порог и внимательно посмотреть по сторонам.

Вот здесь, например, нет голожопых тёлок, и хотя на танцполе яблоку негде упасть, все выглядит так, будто клуб имеет благодарственную табличку от Общества моралистов и очень не хочет ее потерять. С другой стороны — воздух свежий (а это в подобных заведениях большая редкость), стильная обстановка, на входе — нормальные такие «шкафы», а не шнурки, которых можно одной соплей перешибить. Готов поспорить, что затевать пьяную драку здесь уже давно никому не хочется.

Это место идеально подходит такому как Авдеев, даже если его серьезную рожу трудно представить в танцующей толпе. И так же уверен, что в его коллекции из закрытого ночного клуба и места для тусовок, есть еще парочка ресторанов. Вероятнее всего, все это даже оформлено под какую-то общую торговую марку. Умно — не хранить все активы в одной корзине.

— Дмитрий Викторович Шутов? — передо мной появляется Шкаф номер три и после моего утвердительного кивка предлагает пройти за ним.

Идем по лестнице на второй этаж, оттуда — в сторону «випов», но не в общий ряд, а налево, в почти незаметный коридор, в отдельную комнату, которая обустроена явно как раз для таких случаев: стильно, приглушенный свет, не орет музыка, есть столик и удобные кожаные диваны, явно слишком крутые, чтобы какие-то обдолбанные петухи жарили тут бухих в дым телок.

Я почти был готов к тому, что Авдеев меня помаринует, перед встречей, но он уже на месте — дает отмашку охраннику, что нас можно оставить наедине.

— Располагайся, — не указывает никуда конкретно, предлагая выбрать самому, куда сесть: подальше в кресло и напротив, на диван.

Конечно, сажусь на диван.

— Кофе? Что-то покрепче?

— Воду с лимоном.

Он вызывает официантку и просить принести мой заказ в двух экземплярах.

— Как Валерия? — спрашивает вот так сразу в лоб, пока я придумываю, какой «приятной» новостью огорошить его в первую очередь: насчет того, что его дочь — на самом деле не его, или что я собираюсь ее забрать?

— Готовится закапывать мужа. — Кажется, это тот самый ответ, после которого тему моей обезьянки мы в принципе закроем раз и навсегда.

— Его папаша это просто так не оставит. Но ты, наверное, и так в курсе?

— Будь моя воля, я бы рядышком закопал и этого пидара, — не вижу смысла кокетничать и корчить из себя добрячка.

— Я так и понял, поэтому оставил одного Завольского тебе на закуску.

Мы обмениваемся тяжелыми взглядами.

Ну и хули ты хочешь сказать? Что черный платочек на головке моей обезьянки — твоих рук дело? Что ты не боишься запачкать руки, если трогают твое? А с хуя ли она — «твое»?

— Лори под моей защитой, с ней все будет в порядке. Но спасибо, что сделал эту проблему на один хер меньше.

— Завольский попытается вернуться на похороны сына, — продолжает Авдеев. — Его «встретят» как положено, но это задержит его буквально на несколько дней. Потом он попытается достать Валерию. Ты уже знаешь, как решить эту проблему? — Последнее с выразительным нажимом, как будто дает понять, что пока не получит утвердительный ответ — ни о чем другом мы говорить не будем.

Бля, сука, чувствую себя как на экзамене. Зато теперь я знаю, что Лори не сказала ему правду насчет ребенка. Если бы Авдеев знал, что ребенок от него — хрен бы он разрешил какому-то незнакомому мужику отвозить ее в больницу.

— Авдеев, Лори больше не твоя забота. Отчитываться перед тобой о своих планах я не собираюсь — вообще не имею такой привычки. Еще раз благодарю, что не остался стоять в стороне. — Хотя чувствую себя максимально херово из-за того, что должен благодарить мужика, на которого у моей маленькой обезьянки как минимум иногда текут слюни. И чтобы поскорее переключить на другую тему, достаю из кармана копию документов о том, что французская клиника получила мой запрос на определение отцовства. — Это ответ на вопрос, что я делал в твоем доме.

Авдеев бегло изучает документ.

Странно, я был уверен, что хотя бы какая-то часть его каменной рожи натянется от такого финта ушами, но он абсолютно непоколебим. Реально кусок гранита. Понятия не имею, что делал бы я, если бы вдруг узнал, что ребенок, который носит мою фамилию и которого я уже два года опекаю, как зеницу ока, вдруг оказался «плодом» спермы другого мужика, но уж от души точно бы выматерился.

— И какова вероятность, что она — твоя дочь?

— Практически стопроцентная. — Рефлекторно поглаживаю шрам под глазом. Если бы Марина хотя бы поставила под сомнение возможность моего отцовства — она бы не бросила на меня как загнанная в угол крыса, которой все равно уже нечего терять. — Я намерен забрать свою дочь, Авдеев. Это чтобы мы тут сейчас не начали колотить друг друга хуями, изображая непонимание. Стася — моя дочь. Рогожкина лишила меня возможности хоть как-нибудь принимать участие в ее воспитании. Она позволила другому мужику поверить, что моя дочь — не моя, а его. Поэтому — на хуй белые перчатки.

— А я, типа, в твоем этом плане, бесправное бревно? — Авдеев чуть склоняет голову на бок, разглядывая меня совершенно непроницаемым взглядом из-под насупленных бровей. — Ну, типа, я должен сейчас обосраться от новости, что мою дочь вдруг решил забрать какой-то хер с горы?

Сука, ну нормальный же мужик. Вроде даже правильный, с головой на плечах.

Вот на хрена так все усложнять?

— Как только у меня на руках будут результаты теста — я даю отмашку своим адвокатам. Если ты не дурак — а вроде нет? — должен понимать, что Рогожкина точно не претендует на награду Матери года. У меня достаточно доказательств того, что она психологически нестабильна, шляется по мужикам, оставляет ребенка без присмотра и не может заниматься ее воспитанием. А последняя ее выходка — это просто, блядь, подарок судьбы.

Нахожу то самое видео, которое успел снять в квартире Марины, кладу телефон на стол перед Авдеевым, даю ему посмотреть.

— Половина моих адвокатов была настроена… скажем так, со сдержанным оптимизмом насчет того, что судебный процесс будет не очень долгим и в мою пользу, но после этого видео в рядах моей юридической гвардии царит поразительное единение. А ты, не будучи биологическим отцом Станиславы, не можешь быть опекуном ни по какому законодательству. Сорян.

— Хороший план, — задумчиво кивает Авдеев. — Жаль, что хуйня.

Мне реально нравится этот мужик. Не истерит, не начинает играть мускулами, не угрожает натравить на меня весь свой зверинец (наверняка солидный). Просто, спокойно и доходчиво дает понять, что собирается бодаться.

Строго говоря, я был почти уверен, что он не сдастся без боя. Это же я выбрал его в напарники для моей маленькой обезьянки, если бы в нем была вот эта гнильца — валить при первом же шухере — хрен бы вообще рассматривал его кандидатуру. Проблема в том, что бодаться с этим упрямым бараном придется мне, а не Завольскому-старшему.

— Хуйня — не то слово, — соглашаюсь я, но имею в виду всю эту ситуацию, в которой наши судьбы вот так тупо переплелись.

Насколько все было бы проще, если бы на месте Авдеева был какой-то тупорылый гандон. Я мог бы просто размазать его во всех смыслах, которое имеет это слово, во мне ничего бы не ёкнуло, ничего бы не дернулось. Но это, мать его, Авдеев — он же целого мужа ради моей обезьянки извел. Уверен, что сделал это в высшей степени аккуратно — с концами в воду. И еще больше уверен, что сделано это было не из-за ревности, а по какой-то другой причине. Что такого «хороший мальчик Андрюша» мог сделать моей обезьянке, что хороший и правильный мужик Авдеев не побоялся запачкать руки?

— Я не хочу с тобой бодаться, — произношу скрепя сердце, хоть это против моих правил — сразу в лоб говорить кому-то, что я готов рассмотреть вариант о ненападении. Как правило, люди слышат в этом не желание решить проблему малок кровью, а слабость. Сразу свято уверуют в свою силу и начинают быковать. Но Авдеев вроде адекватный, так что я готов сделать исключение тем более, что делить нам и правда нечего. — Всегда есть варианты договориться.

— Предлагаешь мне спрашивать у тебя разрешения видеться со своей дочерью?

— Она не твоя дочь.

— Только потому, что вдруг появился ты, это никак не отменяет того факта, что Стася носит мою фамилию, выросла у меня на глаза и я порву любого, кто попытается причинить ей боль.

Вот это его «порву» звучит не как дешевые понты, когда заранее предполагается, что рвать никого не придется, а как констатация факта: могу и сделаю.

— Ты серьезно считаешь, что марина может адекватно ее воспитывать? После всего вот этого дерьма, — стучу пальцем по крышке своего телефона, — собираешься и дальше спокойно оставлять с ней мою дочь? А что, если когда ты выебешь очередное бабское тело и у Рогожкиной снесет крышу, Лори не успеет приехать вовремя?

— Если бы да кабы. Мы же взрослые люди, давай говорить предметно. — Авдеев дергает плечом, но на этот раз я все-таки вижу легкие царапины на его броне.

Вот оно — уязвимое место гребаного терминатора.

Он знает Марину не хуже меня, в курсе, что она за «фрукт». Возможно даже, подобные прецеденты уже были. Не в таком масштабе, конечно, но похожие «тревожные звоночки» Авдеев уже слышал.

Что она делала?

Угрожала лишить его права видеться с ребенком?

Намекала, что Стася может быть не его и тогда он может полностью лишиться родительских прав?

Стася еще слишком маленькая, чтобы как-то всерьез ее накрутить против отца, но я абсолютно допускаю мысль, что в глубине души Авдеев давно допускает и такой вариант. Но ничего не делает, потому что он — хороший правильный мужик, и в его системе ценностей никто и ничто не может разлучить мать и ребенка.

А я вот — мудак. На меня в этой истории белой сверкающей краски не хватило.

Так что я просто смахну пыль со своей черной сатанинской брони и сделаю некрасивое, очень порицаемое обществом, но чертовски правильное дерьмо. Потому что, как бы сильно Авдеев не отмахивался от этой мысли, но я прав — в этот раз ситуация не превратилась в тотальный пиздец только благодаря появлению Лори.

— Надеюсь не стоит предупреждать, что прятать от меня мою дочь, пытаться вывезти ее из страны и тому подобное — не самые лучшие попытки решить вопрос?

— Не вижу для этого ни единой причины.

Вот же засранец — не дает мне буквально ни единого повода зацепиться, чтобы дать отмашку своим головорезам. Хотя, не могу сказать, что меня будет мучить совесть — я не сделал этого до сих пор только потому, что держу в голове тот ноль один процент вероятности, что ребенок Марины может быть и не моим. Мало ли с кем в те дни она еще «заливала» боль сексом? Да и два, три, четыре мужика за ночь для нее не проблема даже сейчас. Не осуждаю, как говорится, каждый имеет право жить как хочет, и отсутствие члена не лишает женщину права трахаться с кем она хочет, как она хочет и когда хочет. Но в нашей с ней истории я не могу сбросить это факт со счетов. Поэтому пока спустил историю на тормозах. И дал небольшую фору Авдееву.

На этом по теме встречи мне сказать больше нечего.

Но у выхода меня чуть не сбивает с ног торопящаяся официантка с двумя стаканами на подносе. Просачивается между мной и стеной, ставит заказ на стол, но ни меня, ни Авдеева, это не интересует. Я бы даже сказал, что вода с лимоном не была бы среди наших приоритетов и в полдень в Сахаре.

Неужели не спросит насчет ребенка?

Логично было бы предположить, что я могу иметь к этому отношение, раз собственную кандидатуру Авдеев даже не рассматривает.

А я стал бы спрашивать? Хрен там, у меня от одной мысли об этом челюсть матом становится в неприспособленную для разговоров позу. По этой же причине и я не спрашиваю, могу ли увидеться с дочерью — не хочу выпрашивать, выглядеть слабаком. Не хочу дважды подряд появляться перед ней в роли «чужого стрёмного дяди», которому нужно выдать порцию вежливых стандартных улыбок.

Притрагиваюсь к медальону на груди.

Рука каждый раз к нему тянется, когда думаю о том, что у меня есть дочь.

Ничего такого, это просто маленький, выполненный в черненом серебре кусочек снимка того дерьма в моем сердце, из-за которого я чуть не сдох. Размером с пятикопеечную монету и довольно грубый на вид, но я пообещал себе, что отдам его Стасе в тот день, когда смогу открыто сказать, что я — ее отец.

Уже скоро.