Тайны пиратского пляжа

Глава 25

Сколько прошло времени с тех пор, как она, Аманда, оказалась в камере, она не знала. Время не интересовало ее. Что ей было до времени?

Дни тянулись длинные, одинаковые, и череда ее мыслей была под стать им. Как назвать состояние, которое владело ее душой? Тоска? Безнадежность? Отчаяние? Да, тоска переходила в отчаяние, а его сменяла безнадежность. Но порой к ней возвращалась и ярость, и тогда она колотила руками и ногами в железную дверь, взывая к божеству мести и возмездия, которое должно было покарать ее врагов и восстановить справедливость.

Но божество молчало.

Зато в такие минуты к ней приходили — нет, не суровые стражи закона, а монахини, чаще всего одна и та же, немолодая, с суровым грубоватым лицом и надежными твердыми руками. Аманда покорялась этим рукам — как всегда, после истерической вспышки энергии у нее наступало бессилие, и она позволяла уложить себя в постель и напоить каким-то питьем, наверное, успокоительным травяным чаем, после которого погружалась в полусон-полугрезу. Монахиня тихо молилась возле нее, и под ее бормотание:

— «Господи! Помилуй грешную душу Аманды Фигейрыдус Кампус. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» — Аманда погружалась в глубокий сон.

Сколько она спала — час или сутки — она не знала да и не спрашивала.

Она медленно выплывала из океана забытья и погружалась в другой — океан отчаяния. Ей нечем было жить, кроме ненависти, но и ненависть в итоге превращалась в бессилие.

Время от времени Аманда видела надзирателя, который приходил и клал у ее изголовья письмо.

Она знала, что это письмо от Силвейры, который тоже сидит в тюрьме, сидит где-то неподалеку и по— прежнему чего-то хочет, чего-то добивается от нее.

Чего? Любви? Преданности? Согласия на побег?

Аманда не знала и не хотела этого знать. Она не брала писем в руки, не вскрывала конвертов, не прикасалась к ним. Надзиратель оставлял их на столике.

Со временем писем набралась изрядная стопка, но Аманда равнодушно отводила от них глаза. Вряд ли даже помнила, что они существуют. Единственный человек, который интересовал ее, был Шику, но он ни разу не появился у нее в камере, ни разу не спросил о ней и не подал о себе вести.

Силвейра всякий раз с нетерпением спрашивал надзирателя, как он нашел Аманду и не принес ли ответ. Услышав очередное «нет, не принес», привычно повторял:

— Она еще больна, я понимаю. Вот ей станет немного лучше, и она прочтет все мои письма подряд!

И он писал очередное письмо, вновь суля ей зололые горы, кладя к ее ногам весь мир, если только она согласится рискнуть и…

Самые невероятные планы роились в голове Силвейры.

Он по-прежнему верил в деньги. Верил, что все покупается, все продается, а значит, достижимо все, что только может прийти ему в голову. Вот он и тешил себя самыми невероятными фантазиями. И еще игрушками — деревянными солдатиками, которых изготовлял сам от нечего делать, над которыми чувствовал себя и царем, и Богом, с которыми разыгрывал немыслимые битвы.

Фантомы, порожденные манией величия Силвейры, не проникали через стену, воздвигнутую Амандой между собой и миром, но до нее дошла весть, что ее соперница Селена вышла замуж за Билли. Эту весть принесла ей Илда. Она рассказала, что в один и тот же день Артурзинью скрепил два брачных договора: Лижии и Гуту, Билли и Селены.

И еще Илда сказала дочери, что в этот же самый день совершилась и еще одна свадьба и произошла она в тюрьме — Жуди и Тадеу скрепили свои отношения браком, потому что Жуди ждет ребенка.

Будто живая вода подействовали эти вести на Аманду. Утраченный вкус к жизни вернулся к ней, она стала ждать. Ждать каких-то изменений. Перемен, которые должны были наступить и для нее, Аманды. Разве не произошло наконец то, чего она добивалась так долго? Ради чего не жалела себя? Из-за чего попала в тюрьму? Она наконец-таки разлучила Селену и Шику, и Шику должен был непременно вернуться к ней. Ведь вернулась же Жуди к Тадеу, поженились же они в тюрьме!…

Однако кто не знает, что ожидание, которое поначалу взнуздывает и подстегивает человека, потом изнашивает и изнуряет его?

Обессиленная ожиданием Аманда однажды поняла, что ее жизнью отныне и навсегда будет пустота, и в этот день она правой рукой перерезала вены левой…

…Очнулась она в тюремной больнице, и рядом с ней снова сидела монахиня в белом чепце и коричневой рясе. Она перебирала четки и, увидев, что Аманда пришла в себя, громко возблагодарила Господа за милость.

— Ты видишь, Он не хотел, чтобы ты погубила навечно свою душу. Он не дал тебе умереть. Хвала милосердному Господу, — торопливой скороговоркой повторяла монахиня.

А Аманда вновь прикрыла глаза.

Прошло несколько дней, силы прибывали, но она пока еще не ходила, больше лежала. Да и куда ей было ходить? Она, может быть, и пошла бы куда-нибудь. Но куда?

— Ну как наша больная, сестра Селеста? — вдруг раздался приятный мужской голос, и у постели Аманды сел на табуретку священник, падре Эстебан. — Я вижу, что ей гораздо лучше.

— Вы пришли, чтобы взглянуть на меня? — враждебно спросила Аманда. — У вас нет других, более важных дел?

— Вы самое важное из моих дел, дитя мое. — Священник пристально и проникновенно смотрел на Аманду. — Вы ведь католичка?

— Я — преступница, — ответила Аманда. — Я опасна для общества, и вы прекрасно это знаете. Зачем же задавать мне нелепые вопросы?

— Я не спрашиваю о ваших грехах, я спрашиваю: католичка вы или нет? — ласково ответил священник.

— У меня слишком много того, что вы именуете грехами, поэтому все остальное не имеет значения, — прошептала Аманда, и в ее голосе падре Эстебан услышал отчаяние, которое есть первый шаг к раскаянию.

— Главное — это ваша душа, Аманда, ваша бессмертная душа, — вступила в разговор сестра Селеста, — не отвергайте помощи, и вас спасут.

— Моя душа, если только она не приказала долго жить, сделалась калекой и уродкой, — с вызовом сказала Аманда. — Я приказывала убивать… я сама почти что всадила нож — о Господи! — в беременную женщину, потому что ненавидела ее! Ненависть выжгла во мне душу, потому что мой муж влюбился в эту женщину и решил к ней уйти. Мало этого, я связалась с человеком, который… я не знаю, что за чувство питал он ко мне, но оно не было похоже на любовь, я это знала точно, и все-таки связалась с ним! И после этого вы продолжаете считать, что у меня есть душа, что она у меня бессмертна? Если бы это было так, это было бы ужасно!

Глаза Аманды расширились и с ужасом смотрели на священника.

Падре Эстебан с сочувствием и любовью смотрел на кающуюся. Она еще не подозревала, что кается, но грехи тяготили ее, устрашали и ужасали, и она мечтала избавиться от них.

— Я не считаю, я убежден в бессмертии твоей души. Но ты так и не ответила мне, католичка ли ты?

— Да, я приняла таинство крещения и потом училась в католическом колледже, — наконец ответила на вопрос священника Аманда. — Но неужели вы считаете, что мои преступления не так велики?

— Разве мне судить тебя за твои преступления? У нас один Судия. Я пришел к тебе за помощью.

— Чем же я мoгy помочь вам, святой отец? — В голосе Аманды не было столь свойственной ей иронии, одна только растерянность.

— В больнице умирает женщина, она попросила меня прийти к ней и причастить ее. Обычно мне помогает сестра Селеста, но сегодня она занята, и я прошу тебя помочь мне, Аманда.

В знак согласия Аманда наклонила голову.

Как ни странно но после того как она высказала все, за что, по ее мнению, от нее должны были все отшатнуться, отвернуться с презрением и гадливостью, ей стало легче. От того, что она это высказала, а не от того, что священник не отшатнулся. Кто он был ей, этот священник? Она сама себе была судья.

И вот они идут по длинному тюремному коридору, а потом через дворик. Ласковый ветерок коснулся щеки Аманды, она вдохнула запах цветов. Сколько времени прошло с тех пор, как она сидит в тюрьме?

Сколько не видела цветов, не слышала пения птиц? Оказывается, она соскучилась по небу и солнцу. Оказывается, ей еще хочется жить…

Они подошли к изможденной женщине, лежащей на кровати.

— Как хорошо, что вы пришли. — Женщина слабо улыбнулась. — И ваша помощница такая молоденькая. Так приятно смотреть перед смертью на молодое красивое лицо.

— Ее зовут Аманда, что означает «предназначенная любви», а тебя Лусия — «свет», так пусть осенит ваши души свет любви, давайте помолимся вместе, дети мои.

Священник опустился на колени и принялся читать молитву:

— Отче наш! Сущий на небесах…

Ему вторила Лусия, и Аманда заплетающимся языком принялась повторять давно забытые слова молитвы, которую повторяла только в детстве. И вдруг будто светлое облако спустилось прямо на нее. Она подняла глаза, но не могла смотреть на ослепительный свет, льющийся прямо с неба. Но туда, прямо к этому свету, поднималась помолодевшая, счастливая Лусия…

— Что со мной было? — спросила, открывая глаза, Аманда.

— Ты потеряла сознание, дочь моя, — ответил ей падре Эстебан. — А Лусия закрыла глаза навеки

— Я видела, она полетела на небо, — сказала Аманда. — А она тоже была такой, как я…

— На земле нет безгрешных, — со вздохом сказал священник.

Лусия лежала со сложенными на груди руками, и на лице ее застыла улыбка.

Аманда встала на колени, припала лбом к краю кровати и горько заплакала. Прошло еще несколько дней, и Аманда попросила падре Эстебана исповедать ее.

— В детстве отец казался мне самым прекрасным человеком на земле, — начала она, — самым добрым, самым умным. А потом он оказался дурным человеком. Но я не хочу никого винить. Я могла бы, если бы захотела, стать не похожей на него. Мама у меня очень добрая и достойная женщина. Она делала все, чтобы вырастить меня хорошим, порядочным человеком. Я была приемной дочерью, но она любила меня искренне и по-матерински. Она любит меня и сейчас точно так же, как любила в детстве. Но меня и в детстве привлекало к себе то, что неправильно. Я жила будто во сне. Мне всегда казалось, что я иду по краешку пропасти, от которой нужно уйти, но в глубине ее, на самом дне, что-то звало меня и манило. Я всегда выбирала зло, в моей судьбе мне винить некого. Замуж я вышла по любви за хорошего и доброго человека и сама разрушила свой брак. Я всегда жила ненавистью. Ненавидела Зе Паулу и убила его. Убила медсестру Фриду и обвинила в ее гибели свою сводную сестру Селену, которая забрала у меня мужа. Из ненависти я жила и с тем человеком, который по временам мне казался моим отцом.

— Приемным отцом, — уточнил падре.

— Да, приемным отцом. Потому что в глубине души я ненавидела своего отца, я чувствовала, что он отравил меня… он меня испортил…

— Ты раскаиваешься в содеянном, Аманда?

— Да, да, да. — По лицу Аманды текли слезы. — Я хотела измениться и до тюрьмы, но только не знала как. Я была словно в темном дремучем лесу и не знала, куда мне идти. Больше я не хочу быть тем страшным Презренным человеком, которым была. Я хочу измениться, хочу стать другой!

— Ты уже изменилась, Аманда. Разве ты не видишь этого? Разве ты этого не чувствуешь?

— Помогите мне, падре! Прошу вас от всего сердца! Я хочу стать другой! Хочу! Хочу! Совсем другой, падре!

— Ты уже совсем другая, Аманда! И вот увидишь, с каждым днем тебе будет все легче и легче жить. Доверься Господу Богу нашему, и Он поведет тебя к свету. А сейчас давай помолимся вместе…

Долго молился падре Эстебан за заблудшую овцу, отбившуюся от стада. Рядом с ним молилась и Аманда, веря и не веря, надеясь и отчаиваясь.

С этого дня она стала работать в тюремной больнице, и не было более преданной сиделки у самых безнадежных больных, более внимательной утешительницы у скорбящих, более аккуратной помощницы у монахинь.

Больше всех привязалась Аманда к сестре Селесте. Рядом с этой доброй и простоватой женщиной она успокаивалась и обретала надежду на лучшее.

— А у вас есть семья, мать Селеста? — спрашивала она.

— Вот она, моя семья. — Монахиня кивнула на лежащих вокруг женщин. — Но когда-то, конечно, была и у меня другая семья. Нас у матери было двое, я и брат. Брат женился, у него трое детей, а я живу в монастыре. Видимся мы редко. Отца мы своего не помним, а матушку похоронили достойно и в преклонных годах.

Все вдруг сделалось Аманде интересным. Много печальных женских историй она узнала, сидя ночами возле страдающих от боли, мучающихся от бессонницы заключенных. И чем больше она узнавала о чужом горе и бедах, тем горячее молилась о том, чтобы ее Бог простил, и тем преданнее ухаживала за несчастными, лежавшими в тюремной больнице. Ведь ее жизнь была и счастливой, и благополучной и не было у нее того оправдания, какое было у многих ее сокамерниц — на преступления ее не толкала нужда.

— Просто чудо какое-то! — говорила Илда Орланду. — Я ее не узнала!

Она навестила Аманду после месяца отсутствия в Маримбе — они с Орланду ездили отдыхать и только-только вернулись.

— Она стала совсем другой, Орланду, совсем другой!