Воля владыки. В твоем сердце

Глава 16

Хессу трясло. В зеркале отражалась незнакомка, бледная, с искусанными губами и с неудержимой паникой в глазах. И почему-то именно эти глаза, непривычно накрашенные и привычно зеленые, смотрелись особенно дико в сочетании с ярко-алым, в цвет флагов Имхары, традиционным свадебным нарядом.

Тончайший многослойный шелк струился по телу прохладно и мягко, то и дело вспыхивал ослепительными искрами драгоценных камней, от прозрачных, как стекло, до насыщенно-красных. А затканная золотой вышивкой накидка, на которой сплетались в захватывающем брачном танце невиданные птицы с длинными шеями и распускались незнакомые пышные цветы, и вовсе выглядела нереальной. Ни в чем из этих шедевров портновско-ювелирного искусства безродная Дикая Хесса из трущоб Им-Рока попросту не могла выходить замуж. Хотя о чем это она вообще? Что еще за «замуж»? Какой кродах в здравом уме мог бы ей такое предложить? Да ладно в здравом, от нее и психи обычно предпочитали держаться подальше.

Мечты о единственном кродахе, о муже и семейной жизни она похоронила в далеком прошлом. Так и остались гнить где-то на вонючем угловом пустыре за разрушенным курятником, в иссохшей пыльной земле, что она поливала соплями и кровью из разбитого носа. А потом еще другой кровью, которая, уже после того, как пьяный урод, чьего имени Хесса не знала, бросил ее там, утолив похоть, не переставала течь и пачкать бедра.

Ее первая течка закончилась быстро. То ли от отвращения к собственному телу, потому что впустило в себя непонятно кого и даже пыталось радоваться первой близости, пока не начало корчиться от боли. То ли от лихорадки. С ней Хесса справлялась в одиночестве в пропахшем гнилыми тряпками погребе тетки Руфии. Та, ослепшая и выжившая из ума, уже почти не поднималась с вытертой циновки в углу своей развалюхи. Хесса, шатаясь, выбиралась из лачуги до рассвета, приносила воды и Руфии, и себе, и снова убиралась в погреб. Там было темно, тихо и не так сильно хотелось сдохнуть.

Она не знала свою мать. Руфия, вроде как помнившая ту, говорила, что пришлая беременная анха объявилась в трущобах почти перед родами да ими же и померла. Хесса помнила об этом, но впервые всерьез задумалась о сущности анхи, когда до ужаса испугалась, что забеременеет уже тогда, в свою первую течку, от мерзкого, незнакомого, пьяного гада! И с тех пор эта самая сущность не приносила ей ничего, кроме ненависти, боли и чудовищной, глухой тоски о чем-то давно похороненном, нежном, чистом и, наверное, способном любить. За все прошедшие годы она ни разу не вспоминала тот проклятый пустырь. Запрещала себе, душила воспоминания, как слезы. А теперь они, будто почуяв слабину, наплывали неостановимо, вскипали, как морские волны из книг, и уже отчаянно жгло глаза.

Хесса моргнула, отшатнулась от зеркала, стиснула кулаки. Сказала, стараясь справиться с хриплым, дрожащим голосом:

— Хватит! Ты больше не Дикая Хесса. Ты, чтоб тебе пусто было, невеста первого советника Имхары! Нет. Уже почти жена! — Добавила шепотом, будто боясь спугнуть неожиданное счастье: — Любимая жена. И любящая. То мерзкое, тошнотворное, дурное, что было раньше, — закончилось. Слышишь? Нет его!

— Нашла! — воскликнула ворвавшаяся в комнату Сальма, и Хесса поспешно обернулась, надеясь, что жирная черная краска, которой Сальма подводила ей глаза, выстояла и не расплылась какими-нибудь уродливыми пятнами. Еще не хватало испортить столько чужого труда!

— Смотри, ну правда же, отлично подойдет!

Сальма настороженно пригляделась, но, спасибо предкам, спрашивать ни о чем не стала. Эта чуткость отозвалась в Хессе волной благодарного тепла. Возможно, и у самой Сальмы было в прошлом что-то такое, что лучше оставить при себе. Далеко не всему похороненному стоит однажды откапываться. Чему-то нужно остаться в песках навсегда.

А Сальма уже крепила к вышитому алому поясу еще один, белоснежный, сплетенный из нескольких тонких шнуров с вкраплениями сияющих прозрачных камней в местах переплетений. Белое на красном смотрелось странно, но, пожалуй, красиво. Как будто стало даже как-то ярче.

— Этого хватит? — с сомнением спросила Хесса. — Его же под накидкой и не увидит никто?

— Кому надо, тот увидит, — усмехнулась Сальма. — Ты же слышала, что сказал господин первый советник — церемонию проведет старейшина Бакчар. И пусть она будет не совсем… традиционная…

— Да ладно, — фыркнула Хесса. — Скажи уж как есть — безобразно неправильная.

— И вовсе не безобразно, — возразила Сальма, — Так вот, пусть даже она будет непривычно быстрая, но старейшина Бакчар непременно заметит все положенные детали. Он проводил свадебный обряд еще у владыки Санара, отца владыки Асира. Ты даже не представляешь, какая это честь, что он согласился обвенчать вас!

— Если ты хотела, чтобы мне полегчало, то получилось наоборот, — выдавила Хесса, переживая очередной приступ дурноты. Эти отвратные приступы мучили ее сегодня с рассвета. Если бы не правила сераля, по которым все анхи сидели на отварах, мешающих зачатию, Хесса бы, наверное, решила, что умудрилась понести. Но все было гораздо банальнее и противнее — ее тошнило от страха. Даже нет, от ужаса! Она боялась сказать что-нибудь не то, поступить как-то не так, забыть слова обряда — хотя что там, спрашивается, забывать: да — да, нет — нет, согласна и клянусь! — или даже заблудиться в огромном дворце. И нет, понимание, что заблудиться у нее просто не получится, потому что никто не отпустит ее бродить по дворцу без сопровождения, нисколько не помогало.

Хессе даже казалось, что эти бесконечные мелкие ужасы, доводящие до тошноты, трясучки и паники, появились не просто так, а чтобы заслонить собой один большой и самый главный ужас. Сардар с воинами собирался уехать сегодня на закате. Этот простой и жуткий факт не пугал, а будто вымораживал изнутри. При мысли о нем у Хессы начинало звенеть в ушах и абсолютно отключались мозги. Так что даже великой чести и такого важного господина Бакчара бояться было все-таки не настолько страшно.

— Глупости, — Сальма мягко улыбнулась, ободряюще сжала плечо и тут же кинулась к шкатулке на столике. — Тебе нечего бояться. Ты же видела господина советника — такой решительный и уверенный, он точно не передумает и тебе не даст передумать. И владыке тоже не даст. И старейшине Бакчару. И потолок в зале предков надежный — на головы не рухнет. И пол тоже точно не провалится, потому что уже и так под землей. — Она взглянула насмешливо. — Что еще тебя пугает?

— Что я споткнусь и грохнусь там как последняя идиотка, — пробормотала Хесса и уже не смогла остановиться. — Что камень предков расколется от ужаса, увидев, кто именно тут собрался замуж. Что сами предки поднимутся из песков и проклянут меня к шайтановой бабушке! Что…

— Хватит, хватит, — замахала на нее руками Сальма. — Остановись. — Она перевернула над стоящей на столике чашкой с водой какой-то пузырек. — Вот, выпей, господин Ладуш велел. Как знал.

Хесса опрокинула в себя остро пахнущее травами питье и медленно выдохнула.

— Я нормально. Справлюсь. Наверное.

— Без всяких «наверное», — строго сказала Сальма. — Смотри, еще вот это добавим к венцу, и тогда к твоему наряду не сможет придраться даже самый строгий судья!

«Вот это» оказалось… цветком. Точь-в-точь как на накидке, только не золотым, а ослепительно-белым. Крупный, больше, чем роза, с сотней, не меньше, нежных тонких лепестков, он, как и пояс, переливался прозрачными камнями, будто утренней, еще не просохшей под солнцем росой, и выглядел… совсем как живой!

— Что это? — выдохнула Хесса, зачарованно разглядывая белоснежное чудо. Казалось, еще немного — и она даже сможет почувствовать запах. Наверняка горьковатый и… холодный?

— Ее называют лунной метелью, — улыбнулась Сальма. — Шитанарская хризантема. Я тоже никогда не видела таких цветов, только слышала и читала про них. Они слишком хрупкие, чтобы везти их через пустыню. А в саду им будет слишком жарко. Ладуш сказал, это подарок владыки.

— Подарок? — изумилась и одновременно испугалась Хесса. — Мне?

— Тебе, конечно. Пусть первый советник давно стал частью Имхары, он все же родом из Шитанара, и забывать об этом в такой день было бы неправильно.

Хесса бережно, осторожно, не дыша, взяла цветок в ладони, будто он был настоящим и в самом деле невероятно хрупким. Владыка Асир подумал о том, что ей понадобятся его цвета в свадебном наряде? Бред какой! Будто ему не о чем больше думать, как о каких-то глупостях! Но все же… цветок был здесь, белый, удивительный, шитанарский. Хесса смотрела на него и будто слышала снова голос владыки: «Любишь Сардара? Вот и люби. Большего мне не нужно». Тогда она не ответила. Но сейчас…

— Люблю, — тихо сказала Хесса, чувствуя, что впервые за это безумное утро улыбается. И встретилась взглядом с Сальмой. — Давай! Делай, как ты хотела!

Лин появилась, как раз когда они с Сальмой во все глаза пялились в зеркало, оценивая получившийся вид. Хесса отказалась узнавать себя еще на этапе свадебных шаровар, и теперь, облаченная в наряд целиком, с накидкой, тяжелым золотым венцом на волосах, украшенных драгоценными гребнями и цветами, и длинной плотной вуалью, которую Сальма для удобства пока осторожно придерживала наверху двумя руками, почти отстраненно смотрела на незнакомую анху в алом. Не считая, конечно, белой хризантемы в волосах и белого пояса, которого не увидит никто, кроме старейшины Бакчара и Сардара — ведь именно ему придется все это с нее снимать. Когда-нибудь потом, после обряда. Хотя, может, и не придется. Хесса не была уверена, что Сардару хватит времени до отъезда, так что, возможно, раздеваться ей предстоит самой.

— Я успела? Ладуш вдруг вспомнил, что я митхуна и мне не положено в чем попало… — Лин, в белом с ног до головы, вихрем пронеслась от входа к зеркалу и замерла за спиной. Выдохнула: — Выглядит… обалдеть как красиво!

— Наряд — да, — хмыкнула Хесса, — и счастье, что моя бледно-зеленая рожа будет под вуалью. Иначе предкам и правда пришлось бы подняться из песков, чтобы воззвать к благоразумию одного дурного первого советника.

— Что ты такое говоришь! — возмущенно воскликнула Сальма и вдруг всплеснула руками. — Предки! Губы! Смотрю и не понимаю, что не так!

— Они есть, — мрачно сказала Хесса. — И я их так искусала, что никакая помада не спасет.

— Глупости! Нужна просто очень жирная и яркая. Лин, подержи вуаль!

— Только быстро, — откликнулась та. — По-моему, нам уже пора.

И будто в ответ на ее слова в дверь настойчиво постучали.

— Войдите, — крикнула Хесса и торопливо подставила Сальме губы. Ввалился кродах из личной стражи Сардара. Этих вышколенных здоровяков, с бравой выправкой и умным взглядом, Хесса уже научилась отличать. Кродахи начальника стражи Вагана всегда отводили глаза, будто на анх им смотреть запрещалось, зато пахли откровенным голодом.

— Госпожа Хесса, сопровождение ждет, — и поклонился, кажется, сразу всем троим. Вслед за ним просочились шестеро клиб — Да куда же столько! По двое на каждую, что ли⁈ — и замерли в ожидающих позах друг за другом, по обеим сторонам от двери.

Сальма отложила баночку с помадой, удовлетворенно кивнула и опустила вуаль, поспешно расправляя ткань.

Путь до зала предков Хесса запомнила так отчетливо, что могла бы при желании рассказать о каждом шаге, потому что они вели ее к Сардару. И пусть думать о священном камне и обряде было все еще страшно, но за этим страшным было то, что важнее. Сальма права, Сардар сегодня выглядел каким-то особенно уверенным. И, в отличие от нее, ничего не боялся. Она до последнего прислушивалась, пыталась почуять хотя бы намек на сомнение, но он не сомневался, он в самом деле хотел этой свадьбы! И, как бы чудовищно неправдоподобно это ни звучало, хотел видеть ее, Хессу-из-трущоб, не только своей анхой, но и своей женой. А она, несмотря на все страхи и неверие, хотела быть с ним. Сегодня, завтра и всегда.

О зале предков во дворце владыки Асира Хесса читала, но бывать в нем ей еще не доводилось. Как наверняка и любой другой анхе из сераля, кроме, разве что, Лалии. Для посетителей зал открывали только по большим праздникам, да и посетители могли быть разве что из приближенной к владыке знати. Те, кто попроще, чтобы поклониться предкам, отправлялись в руины Альтары. Сам священный камень, по легенде, находился именно там до того, как растворился в песках. А во дворце владык Имхары, как и у владык других лепестков, хранились его обломки.

Хесса читала, но никакие слова не могли передать то, что она теперь видела своими глазами. Огромный зал на нижнем, подземном ярусе дворца, как раз над темницей, в которой и сейчас наверняка томились какие-нибудь провинившиеся перед предками идиоты, встретил ее пугающим полумраком и гулким эхом, отдающимся от каменных плит под ногами. На круглых колоннах горели светильники, тянулись языками живого пламени вверх, к высоким сводам, теряющимся в тенях. На дальней стене зала были высечены имена, а под ними в окружении всегда горящих масляных ламп высились узкие сосуды с песком с мест погребения предков владыки.

А в центре зала на небольшом мраморном постаменте стоял он — камень предков. Самый обычный с виду, неровный, грязновато-белый, словно потемневший от времени, как и древние камни Альтары, но Хессе хватило одного взгляда в его сторону, чтобы вздрогнуть и сжаться от россыпи ледяных мурашек. Лин и Сальма, которые шли по обе стороны от нее, кажется, тоже чувствовали нечто похожее — Хесса отчетливо почуяла их беспокойство, а еще — едва уловимый сладковато-острый запах крови. Камень предков не требовал жертв, но владыки, занимая место предшественников, клялись кровью в верности своей земле, а еще в священный день рождения Ишвасы каждый владыка в каждом лепестке надрезал ладонь и дарил своему камню-хранителю несколько капель крови. Как память о великой жертве, принесенной предками во имя будущего их едва не погибшего мира.

У постамента собрались, кажется, все, кто знал о сегодняшней свадьбе, кроме стражников и обслуги. С двух сторон от камня — Ладуш и Лалия, прямо перед ним — темный и иссохший не то от солнца, не то от старости высокий старик с длиннющей белоснежной бородой — видимо, тот самый чересчур внимательный к мелочам старейшина Бакчар. Чуть в стороне — владыка Асир с Сардаром.

Хесса замедлила шаг и от неуверенности и напряжения чуть не замерла вовсе, но Сальма, крепко вцепившаяся в предплечье, не дала — тянула за собой. От нее не пахло растерянностью, как от Лин, и, уж наверное, ей было виднее, где стоит встать невесте.

Сальма оставила ее перед старейшиной и отошла к Ладушу, ее место занял Сардар, встал рядом, а владыка — позади него. Лин отступила Хессе за спину.

Старейшина смотрел прямо на нее, и казалось, никакая вуаль не может помешать ему видеть то, что он хочет. Взгляд, внимательный и колючий, будто впивался в Хессу сотней раскаленных игл, и непонятно было, то ли он пытается понять, кого выбрал себе в жены первый советник Имхары, то ли заранее осуждает его выбор.

— Сардар из Шитанара и Хесса из Имхары, — вдруг зычным глубоким голосом, прямо вот так, безо всякой подготовки, начал этот… Бакчар! — Сегодня вы предстали перед святыней нашего мира, чтобы скрепить союз кродаха и анхи благословением Великих предков. Здесь и сейчас у вас нет родовых имен, только ваши имена, нет поддержки, кроме той, что вы обретаете друг в друге, нет будущего и прошлого, только этот день, с которого начинается ваша общая дорога в священные пески. Готовы ли вы преклонить колени перед камнем предков, открыть ваши сердца и поклясться принадлежать друг другу до конца времен, пока последняя песчинка вашей жизни не вернется к источнику, пока алая пустыня не примет ваш последний вздох?

— Готовы, — ровно ответил Сардар, а Хесса отчаянно пожалела, что не может прямо сейчас схватить его за руку. Или хоть… дотронуться.

Старейшина отступил, перестав загораживать постамент, и Хесса почти одновременно с Сардаром опустилась перед ним на колени.

— Клянешься ли ты, Сардар, перед лицом великих предков, что с открытым сердцем и чистыми помыслами берешь в жены анху по имени Хесса и будешь беречь, защищать и любить ее до последней песчинки своего времени?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты, Хесса, перед лицом великих предков, что с открытым сердцем и чистыми помыслами берешь в мужья кродаха по имени Сардар и будешь ему преданной и любящей женой до последней песчинки своего времени?

— Клянусь, — с трудом выдохнула Хесса. Ее душили внезапные слезы. Тугой удавкой стягивали горло и неостановимо катились по щекам. Песчинки их с Сардаром времени утекали одна за другой прямо сейчас. И никто, ни бесстрастный старейшина, ни владыка Асир, ни Ладуш с Лалией не могли предсказать, сколько их отмерено алой пустыней. Много, или в бездонную чашу вечности сейчас осыпаются последние? Разве что Великие предки что-то знали. Но они молчали так же неумолимо и холодно, как обломок древнего камня. Молча принимали клятвы, молча наблюдали за приходом новых потомков и уходом прежних.

— Соедините ваши руки, и пусть камень предков станет свидетелем ваших клятв, а венчальные браслеты всегда напоминают о чистоте ваших помыслов и искренности ваших сердец.

Сардар протянул руку, и Хесса с невероятным облегчением наконец-то вцепилась в нее, с такой силой, что мгновенно заломило пальцы. На запястье защелкнулся браслет, прикосновение холодного металла помогло опомниться, и Хесса слегка ослабила хватку, наблюдая, как старейшина надевает второй браслет на Сардара.

— Я, Бакчар аль Рудаши, волею пустыни старейшина совета Имхары, признаю ваш союз и разрешаю третью, последнюю и нерушимую ступень священных уз кродаха и анхи. Скрепит ли этот новый союз и мое слово владыка Имхары? — Бакчар, подхватив бороду, вдруг склонился в глубоком поклоне, а владыка Асир взошел на постамент и положил ладонь на камень.

— Властью, данной мне кровью предков и алыми песками, скрепляю союз Сардара из Шитанара и Хессы из Имхары, признаю разрешение на третью, последнюю и нерушимую ступень связи кродаха и анхи и нарекаю супругами. Воля владыки.

А дальше Хесса будто оказалась во сне. Все замедлилось до предела, растянулось во времени до миллиона песчинок на одно мгновение. Она видела пристальный и тяжелый взгляд владыки Асира, потом Сардар откинул вуаль, сказал одними губами «не бойся» и притянул ее к себе. Хесса клялась быть настоящей женой, поэтому больше не боялась. Рядом с Сардаром ей нечего было бояться. А еще она откуда-то знала, что нужно делать: сначала ответить на мягкий и слишком короткий поцелуй в губы, потом откинуться затылком на уверенную твердую ладонь и подставить шею. Это ведь уже было в ее жизни: сильный, одуряюще-острый запах ее кродаха и единственное внятное желание — принадлежать ему. Всегда. Третья ступень священных уз, так назвали третью метку старейшина и владыка. Последняя и нерушимая. Но для Хессы даже самая первая, поставленная Сардаром до следующей течки, была и осталась нерушимой, превратившись позже во вторую. Менялись только детали, добавлялись новые штрихи, но главное оставалось — она принадлежала своему единственному кродаху и хотела этого больше всего на свете. Так какая, в сущности, разница, сколько меток у нее на шее? Если самую главную метку — в сердце — Сардар поставил ей давным-давно?

Хесса закрыла глаза, чувствуя, как слипаются мокрые ресницы — дурацкие слезы перестали течь, но еще не высохли — и сказала шепотом, за секунду до того, как на шее сомкнулись зубы:

— Я люблю тебя, Сардар из Шитанара.