Воля владыки. В твоем сердце

Глава 2

От последних слов Асира стало зябко. Или это ночной ветер все-таки пробрался под накидку? Хорошо рассуждать о неотвратимости закона, пока сама не столкнешься, а если бы?..

Команду она не услышала, но Шайтан остановился. Разрушенная, выщербленная стена нависала над головой, смутно белея в ночи. Часть камней выпала из древней кладки, в прорехах ярко сияли звезды.

Песня ветра стала тише и глуше, к ней примешивалось что-то еще, похожее то на шепот, то на далекий, едва слышный плач. Стоны, глухой лязг металла. Чем дольше они слушали, тем яснее становились эти звуки, как будто невероятно далекое прошлое поднималось к ним из глубины песков. Как покрытый шрамами гигантский кит из пучин океана, подумала вдруг Лин и покачала головой, сама удивившись сравнению. Но вместе с голосами прошлого — вместе, но отдельно от них! — слышалась еще одна песня. Тонкая, как посвист ветра, заунывная, как медленный шаг верблюдов по пустыне, и жадная, как сама пустыня. Она затягивала и не отпускала, и если голоса прошлого напомнили Лин кита, всплывающего из глубины, то это была сама глубина, океанская бездна — или, если вспомнить об окружающем мире, бездна песков Имхары. Таких же бескрайних и безжалостных, как океан. Требующих не меньше, а то и больше мужества от тех, кто решится их пересечь. И плач Ивайлор постепенно тонул, затихал, снова уходя туда, где и было ему место — в седую, давно умершую древность, которая принадлежала еще даже не Имхаре, а Альтарану.

— Что это? — снова спросила Лин. — Асир… пустыня… Мне кажется, она зовет меня. Пожалуйста, скажи, что я тут сама не сошла с ума! После такого дня было бы неудивительно.

— Ты слышишь песню? — напряженно спросил Асир. Шайтан растянулся на земле, и он пошевелился. — Давай сойдем. Если пески говорят с тобой, значит, в тебе нет сомнений, а путь, которым ты идешь — теперь единственный. Ты была честна, выбирая. Пустыня откроет тебе свои дороги.

Песок под ногами оказался твердым, словно ветер утрамбовывал его с начала этого мира. Лин нервно усмехнулась:

— «Была честна»? Такой выбор не располагает к обману. И к самообману тоже. Но я выбирала тебя, а не… — она запнулась. — Предки, я и правда слишком медленно соображаю сегодня! Разве можно выбрать тебя — без Имхары? Пойти с тобой через пустыню за надеждой, так? — она прижалась к Асиру, привычно вдохнув его запах. Тревога утихла. По крайней мере, она не спятила, а остальное…

— Так, — согласился он. — Говорят, услышать песню песков может лишь тот, кто, выбрав путь, не сомневается. И идет по нему, хоть через пустыню, хоть через горы. Имхара поет не всем. Но тот, кто слышал ее песню хоть раз — всегда возвращается. Протяни руку, — он склонился, зачерпнул горсть песка. Сказал нараспев: — «В жизни твоей навсегда драгоценны песня пустыни и алый песок». Так старики поют об этом сейчас, раньше, наверное, пели иначе. Но суть остается прежней.

Лин протянула руку, и песок с тихим шорохом посыпался на ладонь. Песчинки-годы, или даже века. Песчинки-люди. Все мимолетно перед лицом пустыни, в которой каждая из мириадов песчинок ничего не значит сама по себе. Приходят и уходят годы, рождаются и умирают люди, а эти алые барханы так же вечны, как неостановимые валы океана. Они были, когда уходили в песок предки Асира, и будут, когда уйдут в песок его потомки. Может, и стены Им-Рока когда-нибудь станут такими же огрызками среди песков, как древние камни Альтары.

— Но это будет нескоро, — прошептала она. — А пока мы живем — будем жить.

— Кто-то считает, что пустыня — это смерть. Жгучее солнце. Жажда. Песчаные хищники, бури, — сказал Асир, опуская ладонь ей на спину. — Но я всегда считал иначе. Пустыня — это жизнь. Здесь тоже нужно отыскать верную дорогу и пройти по ней так, чтобы не угодить в чью-нибудь пасть и найти зеленый оазис. Тогда ты ни о чем не пожалеешь на исходе своих долгих или не очень дней и лет. Может, однажды ты увидишь другие лепестки. Такими, как увидел их впервые я. Каждый из них — особенный, в каждом можно отыскать хорошее и дурное. Но мы семеро связаны со своими лепестками незримыми узами, которые не разорвать никакой силой. И ни величественные грозовые горы Нилата, ни сверкающие голубые льды Азрая или зеленые леса Харитии не заменят мне моей пустыни. А ты, госпожа Линтариена, готова полюбить ее? — закончил он с неожиданной усмешкой.

Наверное, нормальная, правильная анха ответила бы что-нибудь в духе «Я готова полюбить все, что любишь ты». Но сейчас даже не Асир, который в первый же день здесь, помнится, предупредил ее, что чует ложь, а сама эта пустыня — требовала предельной честности.

— «Готова» — это значит полюбить по заказу, а настоящая любовь приходит сама. Нет смысла ни звать ее, ни прогонять, и я не возьмусь угадывать, что буду чувствовать завтра или через год.

— Важно лишь то, что ты чувствуешь сейчас.

Что чувствует сейчас? Как выразить несколькими понятными словами ту мешанину образов и чувств, что у нее в голове? Нетривиальная задачка.

— Ты любишь задавать сложные вопросы. Я чувствую себя песчинкой, — она вытянула ладонь, — одной из них. Ничтожной песчинкой на ладони у вечности. И этой вечности нет дела ни до меня, ни до тебя, ни до Им-Рока. Раз, — повернула руку, стряхивая песок наземь, — и всё. И вся наша жизнь умещается в несколько секунд полета туда, — кивнула под ноги. — Но знаешь, что странно? Меня почему-то не пугает это чувство, хотя, наверное, должно пугать.

— Эта вечность слышит тебя. Поет тебе. Разве подобное не значит, что «дело» все-таки есть? Пойдем, — Асир взял ее за руку. И они пошли вперед, между остовами каменных строений, огрызками стен, развалинами, которые давно стали менее материальными, чем призраки.

Остановились на краю странной… воронки? кратера? Словно идеально круглой песчаной чаши, обведенной каменным окоемом.

— Смотри. По легендам, здесь стоял камень предков, святыня, почитаемая многими. Он принял кровь Амрана и двойную жертву Ивайлор и растворился в песках нового мира. А память о Белой Деве осталась. Может быть, именно Ивайлор стала той последней песчинкой, что привела Альтаран к гибели. А может, эта песчинка перевесила чашу весов Хранителей, и они пришли, чтобы спасти. Белые одежды владыки Имхары — всего лишь символ. Но этот символ тоже память. Не о кродахе, представь себе. Об анхе. О Белой Деве Альтарана.

— Давай пойдем куда-нибудь еще, — попросила Лин. Она чувствовала себя неуютно — не так, как в трущобах на месте разрыва, но отдаленно похоже. Здесь тоже был в своем роде разрыв, между мертвым прошлым и живым настоящим, водоворот времени, который стремился затянуть живых туда, к мертвым.

Асир увел ее от «чаши», и уже когда Лин снова разглядела послушно лежащего на животе Шайтана, свернул вбок. Здесь темнел остов разрушенной стены, он будто отгораживал и от времени, и от голосов. Даже свиста ветра было почти не слышно. Асир сел на выбеленный и изъеденный песком обломок чего-то похожего на древнюю колонну и прислонился к стене. Потянул Лин за собой.

— Здесь самое тихое место.

Лин села рядом, мельком удивившись, что камень до сих пор хранит остатки дневного тепла. Притерлась Асиру под бок и глубоко, довольно вздохнула.

— Как мне этого не хватало. Никуда не спешить, никого вокруг. Только мы вдвоем, ты и я.

— Еще Шайтан, — фыркнул Асир. — Но он никому не расскажет.

— В самом начале, когда я еще была на подавителях, помнишь? Мне нравилось проводить с тобой время вот так. Когда ты или меня о чем-нибудь расспрашивал, или рассказывал сам. А потом жизнь понеслась, как твой Шайтан сегодня, только держись. Вздохнуть некогда, не то что поговорить. Скажи, Асир… Я знаю, чувствую, тебе нравится то, как я изменилась. Но я… меня иногда пугает это все. То, как быстро я меняюсь. Как легко делаю что-то такое, о чем прежняя агент Линтариена и помыслить не могла. Как мне нравится это все делать! Что бы она сказала обо мне сегодняшней? Ничего хорошего! А я совсем не думаю, что это плохо, но и я прежняя тоже… она ведь не была совсем уж дурочкой! Я запуталась. Не знаю, как должна ко всему этому относиться. И даже, — она хмыкнула, дернув головой, — даже не знаю, кому должна? Себе прежней? Помоги мне разобраться. Я примерно представляю, что ты можешь обо всем этом сказать, но все равно хочу услышать.

— Я ведь говорил тебе еще тогда. Та Линтариена — лишь часть тебя. Маленькая девочка, которой позволили стать агентом, но не женщиной. Ты меняешься, не потому что вокруг сераль, а рядом я, а потому что тебе открылась твоя истинная суть. Не вычеркивай агента, как когда-то вычеркнула женщину, просто позволь себе наконец стать целой. Не важно, что подумала бы «она» вчера, важно то, что чувствуешь ты сегодня. И это я тоже говорил. Буквально только что, хоть и о другом. Если ты кому-то и должна, то только себе настоящей. Но идея запретить анхам думать, хотя бы по праздникам, все еще кажется мне довольно интересной.

Лин невольно хихикнула. Потерлась щекой о его плечо.

— Наверное, все мои сомнения для вашего мира кажутся такими же дикими, как мне — то, что здесь в порядке вещей. — Она вздохнула. — Может, нужно больше времени, чтобы привыкнуть. Мои мысли, мои представления о себе не успевают за переменами. Глупо звучит, наверное? Спасибо, что возишься со мной. Бывает сложно, да?

— Нет, — качнул головой Асир. — Сложно — это не дать Вахиду вцепиться в глотку Наримана, а Нариману — погрязнуть в пучинах скорби. Сложно удержать Акиля от неуемной жажды знаний, а Фаиза — от острого желания очистить Им-Рок от соглядатаев Джасима путем показательных казней. Сложно убедить Лалию, что она может позволить себе быть слабой, а Вагана — что я не убьюсь за первым же поворотом без присмотра сотни вооруженных кродахов. С тобой мне было сложно единственный раз, и я не хочу о нем вспоминать. Но ты должна начать с того, что это больше не «наш» мир. Он — твой.

— Теперь и мой тоже, да, — согласилась Лин, и, на удивление, в этих словах не было тоски, только легкая печаль о том, что ушло навсегда. — Но ведь надо же как-то определять? «Мой прошлый» и «мой этот» звучит ужасно. А скажи, теперь, когда разрыв закрыт, тебе все еще интересно узнать что-нибудь о том мире? Ты давно не расспрашивал меня о нем, но у тебя и без того хватало забот.

— Мне интересно, но я не стану ни о чем спрашивать. Потому что следующие несколько дней ты и без меня будешь рассказывать о нем без остановки. Акиль не выпустит тебя из своих лап, пока не узнает все, что можно и нельзя.

— Давай подсунем ему профессора?

— О, профессора он и без нас уже допрашивает. Может быть, до сих пор. И знаешь, в этом противостоянии я готов поставить на Акиля. Когда я уходил к тебе, Саад не выглядел человеком, который сможет избежать пристального внимания. Владыка Нилата умеет добиваться своего. Сварливый характер его точно не остановит.

— Лучше он, чем я. «Несколько дней без остановки» я предпочла бы общаться с тобой… во всех смыслах слова «общение», какие только можно придумать.

— Боюсь, для Акиля вы с Саадом не выглядите взаимозаменяемыми. Скорее дополняющими друг друга. Могу пообещать тебе спасение только от остальных владык. Вот с ними пусть разбирается исключительно Саад. Моя анха не обязана утолять любопытство всех желающих, — Асир коснулся ее волос, погладил по щеке. — Но есть один вопрос, который я должен тебе задать. Ты понимаешь, что означает моя метка на твоей шее? Не для меня и тебя, а для дворца и сераля?

— Для сераля — всеобщую истерику, — мрачно отозвалась Лин. — Для дворца… Лучше объясни. Я натворила достаточно глупостей, чтобы снова рисковать. У меня, конечно, еще не было времени осмыслить и даже привыкнуть к этой новости, но, боюсь, без твоего вопроса я бы думала, что все остается примерно как и было, разве что внимания других кродахов теперь точно можно не опасаться.

— Митхуна владыки — это не привилегия, а испытание. Думаю…

Он замолчал, слегка отстранился и повернул ее к себе лицом.

— Что такое? Откуда это невероятное изумление?

— Митхуна⁈

— Конечно.

— Разве одна метка… Погоди, а как же Лалия?

— Никуда не делась, — усмехнулся Асир. — Вы, как в очередной раз показало мне традиционное омовение, умудрились неплохо поладить. Так что вряд ли устроите локальную войну за место в моей постели.

— То есть ты хочешь сказать, что митхуна не обязательно единственная?

— Джанаху следовало начинать ваше просвещение не с душераздирающих историй, а хотя бы с традиций сераля. Можешь спросить у Сальмы, сколько митхун у Наримана. Среди них есть старшие, младшие, любимые, достойнейшие, и прочие древнейшие дебри.

— Джанах, скорее всего, даже подумать не мог, что анхи из сераля не имеют ни малейшего представления о традициях этого самого сераля, — Лин фыркнула. — Мы с Ладушем, представь, совсем недавно и совершенно случайно выяснили, что мне положена служанка. А я об этом даже не подозревала! Кто станет специально объяснять всем известные вещи? Мне казалось, первая метка — просто знак того, что я точно буду с тобой в следующую течку.

— У всех нормальных людей, — усмехнулся Асир, — да. Но метка владыки — это знак особого расположения, которого удостаиваются далеко не все анхи. Я знаю, ты ее хотела и ждала. Но осознаешь ли, что получишь вместе с ней? Больше времени вместе? Нет. Больше обязанностей и скучных посиделок с утомительными подданными? Да. Зависть и неприязнь? Да. Мою верность? Нет. Проблемы сераля и отчасти мои, которые теперь станут твоими? Да. Следующую течку со мной? Ты бы и без метки ее получила. Так скажи мне, оно того стоило?

Лин медленно провела пальцами по шее, там, где еще несколько часов назад был халасан. Так привыкла к нему, что странно было ощущать кончиками пальцев голую кожу. Нащупала болезненную припухлость метки.

— Что ж, теперь ты знаешь, что я мечтала о ней не ради положения в иерархии сераля. Для меня это доказательство, что ты меня хочешь. Хочешь назвать своей, хотя бы еще на одну течку. А остальное… Зависть и неприязнь? Поверь, их и без того хватает. Твои проблемы, которые могут стать моими? С меткой или без нее, я всегда готова и рада помочь тебе с ними. Твоя верность? От кродахов не требуют верности ни в этом мире, ни в том. Да, оно того стоило. Ты подарил мне бесценные слова и бесценные минуты. Ты сделал меня счастливой. Самой счастливой анхой в обоих мирах. А все, что я должна буду делать… главное, объясните вовремя. Научусь, разберусь и сделаю.

— Думаю, Лалия объяснит лучше всех. Значит, «самая счастливая анха двух миров?» Мне нравится, как это звучит. И как это пахнет, — он склонился ближе, и Лин закрыла глаза, почувствовав прикосновение его губ к губам. Долгий, мягкий, нежный поцелуй, не такой, от которого закипает кровь и хочется немедленно получить все и еще немного, не приглашение к сексу, а логичная точка в сложном разговоре. Лин принимала его радостно и спокойно, а когда губы разомкнулись и она открыла глаза, вдруг поняла, что непроглядная ночная тьма сменяется зыбким предрассветным сумраком.

— Мы провели вместе всю ночь? — улыбнулась Лин.

— Я хотел показать тебе рассвет в пустыне. А потом поедем обратно.

Лин обняла его, потерлась щекой. Призналась:

— Мне так спокойно сейчас. Счастливая и спокойная. Никогда бы не подумала, что оно так хорошо сочетается. Наверное, после дворца, битком набитого посольствами со всей Ишвасы, пустыня — лучшее решение. И, — Лин прислушалась, — она снова поет. Громче, чем ночью. Тоже встречает рассвет?

Асир встал. Медленно повел головой, то ли прислушиваясь, то ли нюхая воздух. Лин обвела взглядом горизонт. Край неба светлел по всему востоку, серые громады облаков окрасились нежным лилово-розовым сверху и алым снизу, как будто в них отражались красные пески пустыни. Черные в ночи волны барханов стремительно набирали цвет: интенсивно-алый на гребнях, там, куда падали первые рассветные лучи, темно-багряный на склонах, все еще почти черный — там, где пролегли длинные утренние тени. И песня… как будто вместе с красками пустыня обретала и голос. И, хотя барханы были неподвижны, Лин вспомнила вдруг нарастающий шторм на берегу Утеса…

Асир крепко сжал ее руку.

У горизонта, там, где радостно алели рассветные облака, на фоне заголубевшего неба протянулись тонкие нити смерчей. Пока тонкие. Лин много раз видела такие в море и прекрасно знала, какими они долетают до берега и сколько бед способны натворить.

— Асир…

— Уходим. Эта песня — предупреждение. Шайтан!

Зверогрыз возник рядом мгновенно. Асир взмыл в седло, дернул следом Лин.

— Держись.

Лин едва успела обхватить его за пояс, как Шайтан сорвался с места. Мчался так, словно за ним гналась сотня самых настоящих шайтанов из бездны. Ветер свистел в ушах — сначала, а вскоре начал выть, гулко и грозно. Барханы вот так, на бешеной скорости, стали казаться настоящим морем, штормовым, гудящим, вспененным. Песок, поняла Лин, это ветер поднимает песок! А позади хоботы смерчей плясали, множились, сливались, и в какой-то миг их словно съела вставшая от земли до неба багряная стена. Песчаная буря?

— Талетин! — будто услышав ее мысли, крикнул Асир.

Талетин. Ядовитый ветер, проклятие Имхары. Его, кажется, ждали через два-три дня?

Проще было закрыть глаза. Не смотреть. Все равно от нее ничего не зависело сейчас. Почти ничего: она должна была крепко держаться, не паниковать, не дергаться и слушать Асира, если он что-нибудь скомандует. В общем, как говорили у них в участке о всяких потерпевших: «Не мешайте вас спасать!» Но не смотреть было невозможно и немыслимо. К тому же уши заткнуть все равно не получилось бы, а слушать этот вой… Наверное, если закрыть глаза, начнет чудиться, что вокруг кружат стаи бешеных зверогрызов! Или те самые шайтаны уже догнали и тащат в бездну. А это всего лишь ветер. Всего лишь песок. От которого они, может, и не убегут, потому что стена бури движется немыслимо быстро, а вокруг остается все меньше чистого воздуха и все больше алой взвеси, мешающей нормально смотреть.

— Лин! — Асир, похоже, кричал ей в ухо, но за воем и сумасшедшим гулом она почти не разбирала его голоса, а ветер уносил слова.

— Да!

— … глаза!.. лицо! Дыши… Ядовитый! Поняла?

«Ядовитый». В голове наконец щелкнуло нужное. Инструкции по действиям в чрезвычайных ситуациях. Респираторов или хотя бы мокрых тряпок у них нет, времени остановиться нет, значит…

Лин закрыла глаза и вжалась лицом в рубашку Асира. Даже такой фильтр лучше никакого. Дышать… неглубоко, наверное? И спокойно, да. И верить. Асиру. Имхаре. Будущему… или в будущее? Которое у них будет. Обязательно.