Воля владыки. В твоем сердце

Глава 20

В зале совета стояла такая мрачная, душная, гнетущая тишина, какой Асир не помнил за всю свою жизнь. Хотя нет, было похожее. Однажды. На первом совете старейшин, который он проводил, уже став владыкой. Улицы Им-Рока тогда чернели остовами выжженных домов, щерились темными провалами выбитых окон и сорванных с петель дверей, щетинились расставленными тут и там виселицами и воняли кровью и мертвечиной.

Старейшины, которых он собрал здесь тогда, смотрели на него со страхом и неприязнью. Они принесли священные клятвы сыну умершего владыки Санара, приняли и почтили его право повелевать Имхарой, но не знали, чего ждать от только что распробовавшего вкус боя и ярости молодого, неопытного щенка.

Асир и сам не знал, чего от себя ждать. Еще слишком сладка была ярость, слишком пьянящим казался вкус отвоеванной победы. И никто, кроме его советников, таких же распробовавших и опьяненных, не понимал тогда, чего ему стоило остановиться. Не пойти дальше, не перевернуть вверх дном алую пустыню, высекая честной сталью всю гниль, просочившуюся в Имхару из других лепестков или вызревшую в самой ее сердцевине.

Он не жалел тогда, что остановился. Не жалел и сейчас. Хотя порождение той самой гнили сегодня притягивало взгляды всех тех, кто сидел на почетных местах, готовясь слушать и взвешивать вину, или толпился позади, заполняя зал до отказа, в ожидании увлекательного зрелища.

Солнце давно перевалило зенит, раскалило каменные плиты у входа во дворец, изжарило последние дуновения ветерка, утром хоть немного долетавшего до распахнутых окон. Уже трижды менялась стража у дверей и дважды — оцепление внутри зала, но те, кто собрался здесь на рассвете, члены большого и малого совета, главы старейших родов, представители городских гильдий и общин и допущенная сегодня во дворец знать, все еще слушали Ихтара, главу судейской гильдии. Фаизу как-то удалось стряхнуть с почтенного мастера, уже десяток лет не проводившего публичных судилищ, пыль и песок, и теперь у Ихтара жадно горели глаза, воинственно топорщилась борода, а голос его, то угрожающе-зычный, то вкрадчиво-опасный, то повелительно-резкий, заставлял старейшин приободряться, а неподготовленную публику — в священном трепете внимать каждому слову. Именно в паузах между его словами в зале сгущалась напряженная мрачная тишина, будто большинство присутствующих опасались даже дышать, пока почтенный мастер Ихтар смачивал губы или расчетливо замолкал перед оглашением нового преступления против Имхары и ее законного владыки.

Асир отвел взгляд от очередного свитка в его руках, гадая, кто будет следующим. Фаиз приволок в зал не только потерявшего всякий человеческий облик Кадорима, но даже едва начавших подниматься с постелей недоотравленных юнцов. Правильно приволок, конечно, тем более, что их свидетельства, вкупе с отыскавшимся наконец трупом лекаря, были еще одним весомым доказательством вины почтенного потомка великих предков, Джасима аль Данифа.

Наверное, ко всему можно привыкнуть. Сейчас Асиру казалось, что это проклятое имя, которое вчера вызывало неконтролируемые волны ярости, сегодня, произнесенное на все лады не меньше сотни раз, больше не тащит из него наружу ничего, кроме тошного омерзения. И все же на Джасима он старался смотреть как можно реже: уж слишком отчетливо в его чертах проступали знакомые родовые черты, хоть и изрядно стесанные старостью и выражением непреходящего презрения на когда-то выразительном лице.

На этот раз Ихтар вызвал Саада и Лалию. Не то чтобы Асир до сих пор не верил в историю с неудавшимся отравлением, но здесь, разложенная на составляющие, произнесенная во всеуслышание, разобранная на детали и части, она выглядела особенно дико. И искривленные в презрительной усмешке губы Джасима, который и не думал отрицать свою причастность, только логично оттеняли эту дикость.

Асир, слушая доклад вызванного Вагана о сгоревшем доме неподалеку от дворца, в котором действительно неожиданно появилось выстиранное белье, не имевшее никакого отношения к погорельцам, прикрыл глаза. Вспомнил реакцию Фаиза на откровение о специально подготовленных Джасимом для всякого рода тайных поручений анхах, и усмехнулся. Еще только предстояло выяснить, скольким девочкам в свое время Джасим искалечил судьбу и голову, но Ирис не могла быть единственной.

Фаизу, много лет, кажется, еще с первой встречи с Лалией мечтавшему если уж не подавить и укротить ее опасный, непредсказуемый нрав, то хотя бы владеть этой неправильной, не вписывающейся в его четкую систему мира анхой, откровение о широких взглядах Джасима далось нелегко. И то, что Сардар тыкал его носом в эту светлую идею уже несколько месяцев, никак не смягчило удара. Пожалуй, даже наоборот.

Еще бы. Фаиз цеплялся за свои убеждения настырней голодного младенца, вцепившегося в материнскую грудь, и предпочитал в упор не замечать того, во что отказывался верить. Именно поэтому так старательно избегал не только общения с Лин, но даже встреч с ней. Лалия для Фаиза всегда была особенной, но принять мысль о том, что анхи из другого мира способны постоять за себя и мало уступают в ловкости и разумности иным кродахам, было для него невыносимо. Что уж говорить об анхах из собственного мира, которых целенаправленно, с малых лет готовил как смертоносное оружие далеко не выживший из ума почтенный потомок великих предков.

Пока Саад подробно и до крайности доступно объяснял, как именно из крема, помады и пудры можно получить необходимый состав яда, даже не выходя из комнаты в серале, и почему семь подаренных анх, из которых как минимум четверо ничего не подозревали, привезли несколько комплектов всего необходимого, Асир снова подумал о Лин. После вчерашнего вечера, перетекшего в ночь, каждая мысль о ней отзывалась спокойным теплом под сердцем и благодарным умиротворением. Он перевел взгляд на ее рыжеватый затылок, украшенный сегодня вместо традиционного платка шелковой наколкой и драгоценным цветком с россыпью прозрачных изумрудов, и неожиданно признал, что именно благодаря Лин сейчас способен думать не только о Джасиме. Думать обо всем на свете, не захлебываясь гневом и не опасаясь устроить смертоубийство прямо на глазах у жадной до зрелищ толпы. Остро захотелось осторожно коснуться гладко зачесанных волос, провести пальцами по напряженной шее и чересчур прямой спине. Лин, сидящая на подушке справа от него, сейчас так внимательно слушала Саада, что, казалось, даже не дышала. Но только казалось, потому что Асир мгновенно уловил ее едва изменившийся запах. Забавно и удивительно. Он только подумал о прикосновениях, а она, судя по запаху, уже будто чувствовала их. Или предчувствовала?

Лин слегка повернула голову, и в одном этом скупом движении Асир уловил и вопрос, и интерес, и даже беспокойство. Она беспокоилась, что ему взбредет в голову прикоснуться к ней здесь? Сейчас? Соблазнительно. Но до крайности неуместно. Хотя это был бы лучший способ ненадолго отвлечься от всей той мерзости, которую Джасим умудрился разрастить вокруг себя.

— Еще немного, и объявят перерыв, — негромко сказал Асир, тут же почуяв в запахе Лин заинтересованное облегчение.

— Скоро будет самое интересное, — с загадочной улыбкой прошептала отпущенная Ихтаром Лалия, устраиваясь на своей подушке. — Прости, владыка, я не успела тебя предупредить…

Асир нахмурился. Сюрпризы он не любил. Особенно те, которые Лалии могли бы показаться «интересными».

— Не беспокойся, — понимающе улыбнулась та. — Всего лишь еще один свидетель, который все-таки решил заговорить. Убедить тайного советника допустить его сюда было непросто.

— Его? — Лин, кажется, тоже ни о каких «сюрпризах» не знала. Но вот догадки, судя по вопросу, у нее имелись.

— Ты правильно догадываешься, — кивнула Лалия. — Главное вовремя обнаружить что-нибудь невероятно впечатляющее, а потом найти удачный момент поделиться им с тем, кому не все равно. Тогда самое тайное внезапно может стать явным.

— Представляю досточтимому владыке и почтенному совету следующего свидетеля, — зычно провозгласил Ихтар, и почему-то лично Фаиз ввел в зал анху. Асир припомнил единственный раз, когда видел ее — конечно же, одна из подаренных Джасимом. Она привлекла его внимание своей зрелой красотой и телом опытной танцовщицы. Тогда он решил, что ее предназначали владыке Латифу, но сейчас, когда она шла от двери к Ихтару, с высоко поднятой головой, не глядя по сторонам, что-то в ее горделивой осанке или в чертах застывшего красивого лица показалось ему смутно знакомым. По спине прошелся неприятный холодок, и Асир подумал, что у Адамаса, будь он здесь, наверняка вздыбилась бы шерсть на загривке и обнажились клыки.

— Госпожа Зара, личная анха владыки, подаренная ему в знак искренней почтительности в числе вышеозначенных семи. Суду стало известно, что госпожа обладает важными сведениями, касающимися не только нескольких покушений на достопочтенного владыку Асира, но и других неоспоримо значимых доказательств предательской и откровенно преступной деятельности подсудимого. Прошу вас, госпожа, для начала назовите перед лицом великих предков, достопочтенного владыки и мудрейшего совета ваше настоящее имя.

От Лин потянуло взволнованным удивлением, а Асир вдруг понял, что именно сейчас услышит. Смутно знакомые черты, надо же. Да эти проклятые черты не давали ему сегодня покоя с самого рассвета. А ненависть во взгляде Зары, когда она прямо посмотрела на Джасима и такая же, как у него, презрительная усмешка, искривившая красивые сочные губы, только добавили уверенности.

— Дэла, — ровно сказала Зара, и этот голос, лишенный любых эмоций и жизни, так сильно противоречил ее насыщенному запаху, переполненному болью, отчаянием, страхом и ненавистью, что Асиру захотелось прекратить все это немедленно. Отправить мудрейший совет со всей остальной толпой, вместе с их жадным, почти плотоядным предвкушением, хоть на перерыв, хоть сразу к тварям в бездну. Все они, сидящие на почетных местах и толпящиеся у стен, готовились сожрать еще одну порцию жирной, сочной правды, от которой, как от куска протухшего мяса, ядрено тянуло чужой болью, разбитыми надеждами и исковерканной судьбой. Сожрать, обглодать мослы и кости и отправиться на перерыв, лениво обсасывая услышанное. — Дэла дех Сайна Джасим аль Даниф.

Шум в зале нарастал постепенно. Родившись из нескольких удивленных вздохов, он креп, множился, перерастал в многоголосый гул, но почему-то Асир отчетливо расслышал в нем негромко сказанное Джасимом:

«Ты убила обоих». И ответ Зары-Дэлы: «Они давно мертвы».

Дочь, что свидетельствует против отца. Неслыханный скандал, противоречащий всему правильному и естественному, что есть под солнцем Ишвасы. Так наверняка станут говорить об этом после. Так напишут об этом хранители знаний, запечатлев сегодняшний день в драгоценных свитках вместе с мерзкой историей одного непочтительного сына великих предков.

Рядом с Асиром много лет была женщина, которая когда-то очень давно мечтала оказаться на месте сегодняшней Дэлы аль Даниф. Перед людьми, которые выслушали бы и приняли ее правду. Но анха, свидетельствующая против отца, не заслуживает снисхождения, особенно если она не анха из сераля владыки, а всего лишь единственная дочь главы гильдии оружейников. Дэла говорила ровно, спокойно, сдерживала, как могла, и запах, и боль, и с каждым ее словом от такой же внешне невозмутимой Лалии все гуще и насыщеннее пахло болезненным удовлетворением, почти торжеством.

Асир опустил ладонь ей на плечо, сжал, гадая, что общего видит Лалия между собой и дочерью Джасима, кроме ситуации в целом, и видит ли? Может, ей достаточно знать, что кому-то достанется от этих умудренных старых ишаков из совета больше участия и справедливости, чем когда-то досталось ей? Или она просто хочет своими глазами увидеть дочь, которая выплеснет свою ненависть на отца открыто, ни от кого не скрываясь, дочь, которой не придется убивать, чтобы ее мучения прекратились?

— Мне повезло больше, — Лалия обернулась, взглянула прямо. — Я потеряла всего несколько лет, а она — полжизни и детей.

— Они в самом деле мертвы?

— Кто знает. Твой недоделанный убийца Кадорим сказал ей, что их духи давно блуждают в песках. Знала бы, что их встреча окажется такой родственной и полезной, давно бы отвела ее в подземелье. В любом случае, его откровения оказались как нельзя кстати. Джасим покупал детьми молчание, теперь она может говорить.

Дэла и впрямь говорила. Сухо, коротко, не вдаваясь в лишние подробности, но любому стало бы понятно — она устала молчать, и теперь история ее матери, вольной танцовщицы, ставшей сначала одной из анх большого сераля Джасима, а потом за небольшую провинность оказавшейся в казармах его стражи, становилась достоянием мудрейшего совета и всех, желающих слушать. Как и ее собственная история. Нет, Джасим не насиловал собственную дочь. Он даже пальцем ее не трогал. Мало ли у него было таких дочерей, прижитых с приглянувшимися на пару ночей анхами. Дэла сбежала из отцовского дворца, где прислуживала сестрам, признанным наследницами, в пятнадцать. Вместе с вольными анхами, еще помнившими ее мать. И была счастлива почти пять лет, пока отец не вспомнил о ее существовании, точнее, о пользе, которую может принести кочующая по Ишвасе дочь. Внук и внучка, прижитые за это время дурной дочерью от безродного кродаха, Джасима волновали только в качестве залога, которым он мог распоряжаться как ему вздумается. Впрочем, добрый и понимающий дед обещал им лучшую жизнь в сытости и достатке. Если, конечно, их непутевая мать научиться быть по-настоящему полезной.

И у нее получалось быть полезной. Выступления вольных анх-танцовщиц пользовались большой популярностью у народа Ишвасы, и бедняки, и богачи — никто не прочь потешить свое сладострастие рядом с опытной красавицей. А знатные кродахи ничем не отличаются от незнатных в своем умении быть несдержанными не только в похоти, но и в речах. Все, что нужно от анхи — не потеряться в удовольствиях, вовремя услышать нужное, а то и задать вскользь, среди неважных и пустых, важный и значимый вопрос.

Дэла не всегда понимала планы отца, но служила ему, как и подобает честной и благодарной дочери. Особенно дочери, которой угрожают жизнью ее детей. Асир старался слушать одновременно внимательно и отстраненно, не зацикливаться на ситуации в целом, а отслеживать детали — каждую по отдельности. И сейчас думал, что Джасим сильно просчитался: Дэла была слишком умна для той, кого держат только страхом. Она могла бы стать драгоценнейшим оружием, а не просто ушами, если бы отец не упустил ее в детстве, а сумел воспитать в ней хоть каплю искренней преданности. Она выполняла задание — и только. А могла бы стать гораздо более полезной и гораздо более опасной, если бы хотела не откупиться, а помочь.

Дэла замолчала, и в гробовой тишине, воцарившейся в зале, раздался голос Джасима:

— Такая же бесполезная, как твоя глупая мать. Ты не дала мне ничего, кроме разочарования.

Асир вскинул руку, останавливая собравшегося вмешаться Ихтара. Если Дэла, на бледных щеках которой вдруг вспыхнул румянец, хотела ответить — стоило дать ей такую возможность.

— А что дал мне ты? Жизнь во лжи и постоянном ужасе? Знаешь ли ты, Джасим аль Даниф, что я даже про себя ни разу не назвала тебя отцом? Я ненавижу твою ядовитую кровь, будь она проклята песками и предками! Как и твое семя!

— Тогда тебе стоит умереть вместе со мной, — усмехнулся Джасим. — Иначе, дочь моя, все твои высокопарные речи ничего не стоят. Моя ядовитая кровь течет не только в твоих венах, но и в твоих детях. Я бы не отказался посмотреть, как ты собственноручно вонзишь кинжал им в сердце.

В Асира плеснуло яркой, ослепительной ненавистью, которую Дэла так долго пыталась приглушить в себе. Теперь ее ничего не сдерживало. Она уже сделала свой выбор. Призналась в том, что мудрейшим советом могло быть расценено, как покушение на власть законного владыки Имхары. Могло бы. Если бы законный владыка не имел на этот счет собственного мнения. Хотя Дэле, конечно, неоткуда было об этом знать.

— Только ничтожество может утверждать свою силу за счет слабейшего. Только такой проклятый выродок великого рода может бахвалиться убийством младенцев! Я готова умереть вместе с тобой хоть сотню раз, хоть тысячу, лишь бы от тебя под небом Ишвасы не осталось даже воспоминаний! Я не спрошу про моих детей и себя, не спрошу про Ирис, которой ты задурил голову так, что у нее не осталось ни собственных желаний, ни возможности разглядеть за напыщенными речами твою истинную гниль! Не спрошу про десятки таких же несчастных, как Башир, готовых своими телами выстелить тебе путь к трону! Они никто для тебя. Но Кадорим! Ты ведь приручал его с детства! Ты заменил ему и отца, и деда. Ты был для него всем! А он был истинно предан тебе. Так почему? За что?

— Если ты не понимаешь таких примитивных вещей, то ты поистине даже глупее, чем я думал. Кадорим — такое же ничтожество, как ты. Как все вы, — Джасим обвел взглядом зал, снова усмехнулся в ответ на волну шепота, а потом и нервного протестующего гула. Повторил с расстановкой. — Все вы. Жадные до крови и зрелищ бараны, пасущиеся там, где сытнее трава. Стадо, послушно бредущее за пастухом. Только кто пастух над вами? Способны ли вы увидеть и ощутить истинное величие или только длину хлыста, которым вас подгоняют, и величину зубов цепной псины, покусывающей вас за мохнатый зад? Ваш пастух… — Джасим скривился, и Асир впервые за это утро встретился с ним взглядом. — Мальчишка. Мягкотелое ничтожество. Ведет вас прямиком в бездну. Но какая баранам разница, где именно их освежуют.

В зале нарастал невообразимый гвалт. Кто-то возмущался, кто-то выкрикивал проклятья, сидящие повскакивали с мест, стоящие отхлынули от стен, и их пытались сдерживать стражники. Асир поморщился, отвел от Джасима взгляд и поднялся под зычные окрики и призывы к тишине Вагана и его помощников. Если Джасим жаждал всеобщей ненависти, то теперь он ее точно получит. А если надеялся на смуту во дворце или вспышку неуправляемого гнева от владыки, то просчитался.

— Я отвечу тебе, Джасим аль Даниф, единственный раз. Из уважения к твоему мудрому отцу и к твоему возрасту. Больше уважать и почитать тебя не за что. Как может говорить об истинном величии тот, кто, словно одичавшая дворняга, умеет нападать только из-за угла?

Пришлось сжать кулак, чтобы не сорваться на рык. Слишком много чести позволить такому противнику увидеть малейшее проявление собственной слабости.

— Кто предпочитал отсиживаться в подворотне, подставляя под удар беззащитных. Кто не защищал в своей жизни ничего, кроме собственной шкуры? Величие не в единоличной власти, а в готовности жить и умереть за свой лепесток, понимая, что ты сделал все для его процветания. И если ты, дожив до седин, так этого и не понял, мне жаль тебя, ничтожный потомок великих предков.

Асир попытался вздохнуть полной грудью, но задавленный комок клокочущей ярости в груди помешал. Пришлось стиснуть челюсти и помедлить пару мгновений.

— Увести подсудимого вниз. Через час в зале предков я выслушаю мнение мудрейшего совета и приму окончательное решение.

Он слышал громкий голос Ихтара, резкие выкрики стражников, не то одобрительный, не то осуждающий гул, монотонный речитатив старого Бакчара, обращавшегося к совету. Слышал, но не разбирал ни слова. В глазах мутилось, в висках стучало, а рука, пока шел по оцепленному стражей Сардара проходу к выходу, неостановимо тянулась к навершию наследного кинжала. В груди разрастался неудержимый пожар ярости, выжигая весь оставшийся воздух, и гасить его надо было срочно, сразу, не донося ни до собственных покоев, ни тем более до зала предков. За дверью зала советов между ним и стражниками втиснулась Лин, видимо, сразу кинувшаяся следом. И от нее пахло такой явственной решимостью, что удерживать ее на расстоянии от владыки сейчас, наверное, не рискнул бы даже Фаиз. Сардару же эта идея, заранее обреченная на провал, вероятно, даже в голову не пришла. Асир отстраненно отметил, что сам он где-то неподалеку, позади.

— Я не оставлю тебя одного, владыка.

Кинжал больше выхватить не получилось бы, потому что правую руку сжала Лин. Ухватилась за нее, будто собиралась удержать от чего-то непоправимого даже ценой собственной жизни. Но он не собирался рисковать чьими-то жизнями. Чьими угодно. А уж тем более — ее жизнью. Запах Лин слегка рассеивал туман в голове. Теперь Асир смутно чуял, кроме решимости, ее тревогу, которой не хватало совсем немного, чтобы перерасти в настоящий страх. Страх не за себя. За него. Асир с усилием сглотнул. Обернулся, осознавая, где именно находится. Удивительно, но от зала он успел отойти уже достаточно далеко. Отыскал взглядом Сардара. Сказал отрывисто:

— Лишних убери. Остальным — ждать здесь.

Распахнул первую дверь — в одну из бесконечных пустующих комнат для членов совета, и, обхватив Лин за пояс, шагнул вместе с ней внутрь.