Волк Спиркреста

Сиротка Олененок

Яков

— Ты не учишься на своих ошибках, Блэквуд?

— Я учусь на своих ошибках, Кавински. Проблема в том, что она не учится на своих.

Наше воссоединение было не совсем обычным, но, опять же, Закари Блэквуд — единственный друг, с которым я регулярно вижусь. Я даже провел прошлое Рождество с ним и его Теодорой в их квартире в Оксфорде, и хотя я не имел ни малейшего понятия, о чем они говорили половину времени, это был лучший сон за весь год. Мы расстались, пообещав вскоре увидеться снова, и Закари дал мне свой экземпляр "Республики" Платона, чтобы я пока почитал.

Я пока не осилил первые пятьдесят страниц, но я и не ожидал, что увижу его так скоро.

— Ты думаешь, это ее вина? — спрашиваю я, глядя из окна такси на пролетающий мимо серо-зеленый Лондон. — Вся эта история с преследователем?

— Конечно, это не ее вина. — Закари вздыхает и проводит рукой по лицу.

Несмотря на то, как часто я его вижу, Закари никогда не меняется. Время течет по нему, как вода по камню. Он выглядит так же, как и в Спиркресте, — в шерстяном джемпере, кожаных мокасинах и очках в золотой оправе.

Но сегодня он впервые выглядит старше. Обеспокоенным.

Усталым.

Я замечаю это сразу же, как только он забирает меня из аэропорта. Даже в тусклом полумраке затемненных окон его частного такси я вижу, как хмурится его лицо, как страх таится в его глазах.

Я не привык видеть его таким, и мне это чертовски не нравится.

— Я просто хочу, чтобы она была в безопасности — почему это так сложно? — Закари с гримасой покачал головой. — Ей двадцать один год, ради всего святого. Я думал, что защищать ее станет проще, а не сложнее.

— Ей не нужна твоя защита.

Это суровая правда, и Закари должен ее услышать. Я слишком уважаю его, чтобы не сказать ему это в лицо.

Но он не собирается слушать. Я бы не послушал. Когда дело касается Лены, здравый смысл улетучивается в окно, и единственное, что остается, — это первобытное желание защищать и оберегать. Я чувствовал то же самое первобытное желание все эти годы, когда Зак впервые попросил меня защитить его младшую сестру, так как же я мог не послушаться?

Не то чтобы это имело для нее значение. Ей все равно, что он чувствует; она просто хочет быть свободной. А почему бы и нет? Разве не этого мы все хотим?

— Почему бы ей просто не переехать? — спрашиваю я, бросая на Зака косой взгляд. — Держать новый адрес в секрете? Компромисс и все такое.

— Она не хочет отдавать квартиру. — Зак качает головой. — Я пытался.

— Не могу ее винить. — Я показываю жестом на жилой дом, перед которым припарковалось такси. — Милое местечко. Найтсбридж, да? Чертовски шикарное.

— Не настолько шикарное, чтобы рисковать быть убитой в собственной постели, — мрачно бурчит Закари.

Я выпрямляюсь и хлопаю его по плечу. — Этого не случится. Я ведь теперь здесь, правда?

Закари кивает, но уверенность на его лице быстро исчезает, сменяясь мрачным отчаянием.

— Она будет очень зла, Кав.

— На тебя, да. Она уже ненавидит меня.

— Она не ненавидит тебя.

Зак говорит это как утверждение, но его глаза вопросительно расширяются.

— Она ненавидит мои гребаные кишки. Не удивлюсь, если она снова вызовет на меня полицию.

— Она тебя не ненавидит. — Закари нахмурился. — Она взяла тебя в Париж, не так ли? В наш последний год в Спиркресте.

— Потому что этого хотели ее друзья.

— Ну, да, и потому что ты заслуживаешь доверия и можешь обеспечить ее безопасность. — Рот Закари искривляется. — Правда…?

Я смеюсь. — Неправильно. Она взяла меня, потому что я слишком чертовски туп, чтобы иметь хоть одну самостоятельную мысль, и буду просто делать то, что мне скажут, как собака.

— Она так сказала?

— Да.

Закари медленно моргает, его умные глаза изучают мое лицо.

— Мне жаль, Кав. Ты не тупой, и ты не собака.

Я думаю о том, как Данил Степанович заставлял меня бегать по Москве, выполняя его приказы, как отец дергал меня за поводок и отправлял в Лондон убивать журналистов. Я ухмыляюсь Захару. — Ты свистнул, и я пришел, да?

— Все не так.

Закари кажется настолько искренне пораженным идеей, что мне приходится бросить ему кость. Иронично.

— Успокойся, парень. Это шутка. Я не собака, не надо со мной так обращаться. Хорошо? Все в порядке.

Он вздыхает и проверяет свой телефон. — Лучше поднимись.

Мы выходим из такси, и я достаю из кармана коробку сигарет. — Ты сказал ей?

— Нет, Кав, не сказал. Я боялся, что она… Боже, я даже не знаю. Накричит на меня. Убежит. — Закари издал усталый смешок, проведя руками по лицу. — Вызовит полицию на нас обоих?

Я пожимаю плечами — это определенно возможно — и следую за Закари в жилой дом. Внутри он еще более причудливый, чем снаружи, с большими мраморными камнями, старомодными лампами, свисающими с потолка, и лифтом с бронзовой решеткой. Я жестом показываю на потолки.

— Никакого видеонаблюдения?

— Очевидно, нет, — говорит Закари, ведя меня к лифту. — Вот почему мне нужна твоя помощь. Думаешь, сможешь найти парня?

— Я могу попробовать. — колючка Захара, вероятно, собирается максимально усложнить мне задачу, но я не говорю этого Закари. — Что мы будем делать, если найдем его? Убьем его?

Закари колеблется. Он смотрит на меня так, будто не знает, шучу я или нет.

— Это заманчивое предложение, — говорит он наконец. — Но давай решим, когда приедем туда. А пока ты не будешь против, если ты присмотришь за ней? Я знаю, что прошу многого, Кав, и я и так уже задолжал тебе целую жизнь.

— Мне нужно кое-что сделать в Лондоне, — говорю я ему. — Но я сделаю все, что в моих силах. — Я ухмыляюсь ему. — Спать у нее на пороге и следить, чтобы никто не прошел мимо.

— У нее есть гостевая спальня, знаешь ли, — говорит Закари с коротким смешком. — Чем ты вообще занимаешься в эти дни? Я не получал от тебя ответа с Рождества — ты отвечаешь на сообщения едва ли не хуже, чем Захара. Боже, — внезапно говорит он, прикрывая рот рукой, — мы даже не успели как следует пообщаться. Я чувствую себя таким ублюдком. Я не… не отрываю тебя от работы, девушки или еще чего-нибудь?

— Нет. Моя единственная работа сейчас — убивать журналистов, а это хороший перерыв.

Глаза Закари расширились. — Убивать журналистов — пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Я смеюсь, и прежде чем я успеваю что-то сказать, Закари останавливается перед высокой дверью с цифрой 12, выбитой на блестящей табличке.

— Мы здесь, — говорит он тихим тоном, беспокойство написано на каждой черточке его лица. — Она будет очень зла, Кав.

— Давай сделаем ставки, — говорю я, бодро постукивая его по плечу. — Кого она ударит первым, тебя или меня?

— Ха. Определенно тебя.

Зак достает из кармана ключ, тянется к замку, а потом останавливается, оглядываясь на меня.

— Яков. От всего сердца — спасибо тебе. Я в долгу перед тобой — и всегда буду в долгу. Все, что тебе нужно от меня, проси.

Я наклоняю голову.

— Да? У меня не было времени забрать свой лондонский мотоцикл. Он все еще в камере хранения возле аэропорта. Он мне нужен, чтобы передвигаться.

Он быстро кивает. — Пришли мне адрес хранилища, и я завезу его завтра первым делом. Что-нибудь еще?

Я вздыхаю.

— "Республика Платона". Да ладно, чувак. Неужели я должен ее читать?

Лицо Закари опускается. — Ну, это идеальное введение в философию, но… Я не говорю, что ты должен ее прочитать, конечно, просто это значительно улучшит твой ум и дух…

С первой за долгое время настоящей улыбкой я обнимаю его за шею и прижимаю к себе. — Я скучал по тебе, парень.

— Я тоже по тебе скучал, Кав.

А потом он открывает дверь, и весь ад вырывается наружу.

Когда я впервые встретил Захару Блэквуд, ей было шестнадцать лет, и она была полна боли и голода.

Это было все, что я видел, когда смотрел на нее, даже сквозь блеск ее красоты, этот блестящий панцирь из туфель на высоких каблуках, блеска для губ и сверкающих локонов. Он скапливался в ее глазах, этих больших карих глазах, как у олененка-сироты, как у мультяшной лани с убитой семьей. Ее глаза были того же цвета, что и у брата, но если взгляд Зака был уверенным и самодостаточным, то взгляд его младшей сестры был тонущим бассейном печали и неудовлетворенных желаний.

Я видел только это, когда смотрел на нее, и от этого у меня внутри все клокотало. Находиться рядом с ней было все равно, что разрывать рану, нанесенную Леной, в моем нутре. Каждый раз, когда я следовал за Захарой, у меня возникало ощущение, что я оставляю за собой кровавый след, блестящее багровое озеро, в которое Захара может заглянуть и полюбоваться своим отражением.

Потому что она была красива и знала это, даже тогда.

Она питалась собственной красотой и вечно голодала, словно пировала на цветах призмы. Красивые, пустые рты, неспособные дать ей пищу, которой она так отчаянно жаждала.

Нашла ли Захара Блэквуд то, чего так жаждала все это время?

Зак ведет меня в ее квартиру, и я следую за ним. Я едва успеваю закрыть за собой входную дверь, как Захара появляется в прямоугольнике света в конце коридора. Ее голос вырывается из нее, как будто его вырвали из голосовых связок.

— О, абсолютно, черт возьми, нет.

Она выше, старше, совсем другая. Даже голос у нее другой. Он глубже, ленивее, с каким-то хрипом, словно в горле у нее дым. На ней безразмерный джемпер из темно-коричневой шерсти поверх черной шелковой юбки, ноги голые, волосы вьются вокруг головы. Она выглядит как женщина — она и есть женщина.

И все же.

Я встречаюсь с ней взглядом, и голод внутри нее разгорается еще сильнее, так глубоко, что почти не оставляет места ни для чего другого. Я смотрю в ее глаза, и мне вспоминается черное озеро в Ялинке. Это заставляет мое нутро сжиматься; внезапная волна безнадежности захлестывает меня.

Что с ней случилось, что сделало ее такой?

Когда я говорю, мой голос звучит мрачно и устало. — Давно не виделись, Колючка.

— Не смей меня так называть. — Ее прокуренный голос дрожит от ярости. — Не смей называть меня никак. И вообще, не разговаривай. — Дрожит не только ее голос. Все ее тело дрожит; она говорит серьезно. — Просто развернись и отправляйся обратно в тот питомник, из которого тебя вытащил мой брат.

— Захара! — в ужасе восклицает Зак.

Она даже не смотрит на него. Ее глаза по-прежнему вонзаются в мои, она бросается вперед и толкает меня обеими руками в грудь.

— Убирайся из моего дома! — хрипло кричит она. — Я сказала тебе, что больше никогда не хочу тебя видеть!

— Что? — Зак звучит растерянно, а за спиной Захары такое же растерянное лицо у Теодоры. — Почему?

— Что-то случилось, Захара? — Теодора спрашивает более мягко, ее мягкий голос вносит внезапное спокойствие в острую напряженность.

Захара смотрит на меня, дрожа всем телом. Я вопросительно наклоняю голову, ожидая указаний. Она ничего не говорит, ее взгляд устремлен на меня, цепь беспомощной ярости и болезненной ненависти привязывает ее ко мне.

— Кав? — спрашивает Зак.

— Не надо, — отрывисто произносит его сестра.

Я повинуюсь ей, как собака, и молчу как могила.