Волк Спиркреста

Золото и чернота

Яков

Захара Блэквуд целует меня, и все вокруг становится золотым.

Внутри меня все только черное или красное. Черный, как озеро в Ялинке, черный, как смерть, ждущая меня внутри, или красный, как костяшки пальцев отца в тот день, когда он пришел вырвать меня из жизни, красный, как жажда крови в моих венах. Черное чувство вины, красный страх. Черное отчаяние, красное желание.

Но Захара — золото. Женщина-жемчужина, драгоценная, как ничто другое. Я так боялся, что прикосновение к ней испортит ее, что ее золото потускнеет и почернеет там, где я ее держу. Я ошибался.

Это она преображает меня, превращая в золото все места, к которым прикасается.

В прошлый раз я целовал ее, в прошлый раз я прикасался к ней — это было так отчаянно, сыро и больно.

Этот совсем не похоже на тот.

Этот поцелуй — замедленная съемка и мягкий фокус. Это поцелуй на истощение, поцелуй как извинение, как прощенный грех. Ее губы прижимаются к моим, словно скользя по атласу. У меня болит челюсть, рот раскрывается в нечленораздельном звуке. Захара, — тихо произношу я ей в губы, выдавливая ее имя со своего языка на ее.

— Яков, — говорит она.

Яков. Мое имя. Не собачья кличка и не оскорбление. Не Кав, не кастет, не пацан, не шавка. Мое имя, которое иногда звучит для моих ушей так же чуждо, как имя незнакомца.

Она медленно отстраняется, и я следую за ней, влекомый ее притяжением. Черная дыра в сердце моей жизни, которая вечно затягивает меня. Всю свою жизнь я ждал собственной гибели.

Я бы предпочел, чтобы его принесла она, а не кто-то другой.

Разрушение на вкус как ее рот, как алкоголь, торт и карамельный блеск для губ. Вкус слез, высохших на ее губах, и горячий металлический привкус отчаяния и голода.

Наши рты разошлись достаточно надолго, чтобы Захара потянула за подол моей толстовки. Я позволяю ей задрать его на моем теле, через голову и руки. Она беззаботно отбрасывает его в сторону, чтобы он упал среди растений и книг. Затем она снимает с меня рубашку и проводит руками по моей груди. Жест нерешительный и любопытный.

— Почему змеи? — спрашивает она, в ее голосе слышны завитки дыма.

— Из-за моих отцов.

— Отцов?

— Дерьмовый и не очень дерьмовый.

Ее пальцы переходят от змей к черной дыре на моей руке. — А это?

— Мой первый шрам. Ожог от сигареты.

— Твой отец?

— Нет. Какой-то парень из моей школы.

— Спиркрест?

— До этого. Спиркрест — это вот этот.

Я показываю на маленькую татуировку на груди. Копье через пять корон.

— А это? — Ее пальцы скользят по моей коже. Они нежно касаются единственной цветной татуировки, которая у меня есть. Подсолнух, ярко-желтые лепестки.

— Елена. Моя младшая сестра.

Она сглатывает. — Я никогда не знала, что у тебя есть сестра.

— Ты никогда не спрашивала.

На ее лице мелькает грусть. Она шепчет: — Мне жаль, мне жаль.

Я целую ее извинения. А потом целую ее сильнее, глубже. Пытаюсь почувствовать вкус печали внутри нее, интересуюсь, отличается ли он от моего.

Она отталкивает меня с влажным вздохом. Ее пальцы впиваются в мои плечи. Она смотрит на мою грудь и сглатывает дрожь.

— А колючки? — спрашивает она, задыхаясь.

Я смеюсь, грубый, царапающий звук. — Ты, Захара. Вся ты. Все до последнего шипа.

— Потому что я причинила тебе столько боли? — Ее голос ломается.

— Потому что я не могу вытащить тебя из своей кожи.

На этот раз она сама целует меня. Она притягивает меня к себе, одной рукой обхватывая мою шею. Я послушно следую за ней — разве не так всегда? Разве я не предан ей, не безропотно повинуюсь, не ее собака, которой можно командовать, обращаться и награждать, как ей заблагорассудится?

Другая ее рука тянется к моим брюкам, дергает за пуговицу, застегивает молнию. Она нетерпелива, теперь эта грань отчаяния внутри нее режет нас обоих.

— Сейчас, — приказывает она мне в губы. — Сейчас.

И, черт возьми, как же я хочу ее. Повиноваться ей никогда не было сложно, но сейчас повиноваться ей — это отчаянное желание, потребность, которую я больше не могу отрицать.

Я стягиваю брюки, не разрывая поцелуя. Когда я пытаюсь ввести себя в нее, она грубо отталкивает мою руку. Она гладит меня пальцами, и я сдерживаю стон удовольствия, отрывая свой рот от ее рта. Она выгибается навстречу мне, прижимая головку моего члена к своему входу. Я смотрю на нее сверху вниз. Она смотрит в ответ, ее взгляд дерзок, голоден и полон власти.

Я знаю, что она хотела этого — но она даже не представляет, как сильно я этого жаждал.

Все эти мучительные ночи, все эти холодные души. Голод, который никогда не был утолен, теперь пожирает меня.

— Сейчас, — снова говорит она, низко и грубо. — Пожалуйста.

Да, жестокая госпожа, золотая роза.

Я вхожу в нее, погружаясь по самые яйца. В моей груди раздается звериный рык удовлетворения. Все мое тело содрогается от того, как хорошо чувствовать себя внутри нее, ее жар, влажность и теснота выбивают из меня разум.

Часть меня хочет прижать ее к себе, трахнуть грубо, жестко и быстро. Трахать себя глубоко в ее тугой жар, охотиться за своей кульминацией, как животное. Другая часть меня хочет насладиться моментом, причинить ей хотя бы проблеск тех мучений, которые она причиняла мне все эти месяцы. Трахать ее медленно, как восхитительную пытку, висеть перед ней в оргазме и заставлять ее умолять об этом.

Но все во мне хочет только одного. Отдаться Захаре Блэквуд, стать рабом ее удовольствия.

И вот я выхожу из нее и вхожу, медленно, но сильно. Я позволяю ей привыкнуть к моим размерам, позволяю ей извиваться, хныкать и впиваться ногтями в мои бедра. Поначалу она пытается контролировать мою скорость, и я позволяю ей это. Я не буду торопиться только потому, что так долго этого хотел.

Она смотрит на меня, и в ее глазах появляется злой, голодный блеск. — Еще.

— Ты уверена?

Ее губы кривятся в наглой ухмылке. — Я могу это вынести.

И я даю ей еще. Я беру ее запястья в свои руки, сжимаю их над ее головой и трахаю ее медленно и жестко, врезаясь своими бедрами в ее. Вся эта дерзость, голод и властность тает в ее глазах. Ее глаза закатываются в голову, веки смыкаются. Ее дрожащие ноги обхватывают мои бедра. Ее голос превращается в бессвязный крик.

Я останавливаюсь с кончиком члена у ее входа и смотрю на нее сверху вниз. — Слишком много?

В ее глазах вспыхивает огонь.

— Никогда, — говорит она, хотя я знаю, насколько я велик, хотя я чувствую, как ее тело напрягается напротив моего. — Сильнее. Больше. Пожалуйста.

— Я не хочу причинять тебе боль, — дышу я ей в ухо.

— Мне больно, — задыхаясь, говорит она, наполовину всхлипывая, наполовину стоная. — Сделай мне больно. Я хочу, чтобы ты сделал это. Я заслуживаю этого.

— Нет. — Я опускаюсь на локти и беру ее голову в руки. Она выгибается подо мной, закрывая пространство между нами. Ее твердые соски задевают мою грудь, оба уже блестят от пота. Я запускаю пальцы в ее волосы, но не хватаю и не тяну. Я держу ее, заставляя смотреть на меня. — Ты не заслуживаешь боли. Ты вообще этого не заслуживаешь.

Она пытается покачать головой, но я не даю ей этого сделать.

— Ты не заслуживаешь боли, Захара. Ты заслуживаешь того, чтобы чувствовать себя хорошо. — Я медленно вытягиваю себя, почти вытаскиваю, но не совсем. — Ты заслуживаешь удовольствия, — я снова ввожу себя в нее, не сильно, но медленно и глубоко, вжимаясь бедрами в ее бедра, упираясь в ее клитор, — и любви.

— Н-нет, нет, — говорит она, дым ее голоса рассеивается, исчезает, сдувается под напором ее эмоций. — Нет.

— Да.

И я трахаю ее именно так, как она того заслуживает. Я трахаю ее так, будто люблю ее, не только потому, что люблю, но и потому, что ей это нужно. Она заслуживает этого. Я трахаю ее медленно, глубоко и нежно, пока ее дыхание не превращается в стон, а пальцы — в когти. Я позволяю ей тянуть, толкать и рвать меня. Я позволяю ей разрезать ленточки на моей спине, потому что, в отличие от нее, я заслуживаю боли.

И чем больше она причиняет мне боли, тем больше нежности я ей дарю. Я целую ее рот долго и медленно. Я скольжу губами по ее шее, пробуя на вкус ее пот, ее пульс. Я облизываю нежную раковину ее уха и посасываю твердые точки ее сосков, пока ее живот не превращается в прилив пульсирующих мышц, а бедра не начинают неконтролируемо содрогаться вокруг моих бедер.

Затем я даю ей еще. Я переворачиваю ее на живот, наклоняю ее бедра вверх, целую пышный изгиб ее попки, а затем покусываю его. Она извивается и вскрикивает, а я беру ее бедра в руки и погружаюсь в нее. Я ввожу член на всю длину, до упора, так глубоко, что чувствую, как содрогается все ее тело. Я трахаю ее со звериным остервенением, я трахаю ее так, будто она моя, а я — ее. Ее спина блестит от пота, золотистые локоны прижимаются к коже, словно украшения.

Наконец с ее губ срывается прерывистый стон. Она смотрит на меня через плечо и говорит срывающимся голосом: — Я ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ты заставляешь меня чувствовать себя полноценной.

Я вжимаюсь в нее и наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать ее плечо, укусить его.

— Ты заставляешь меня разрываться на части, — отвечаю я ей на ухо. Мой голос звучит так же низко и надломленно, как и ее. — Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Когда она кончает, все ее тело напрягается и выгибается, как будто ее только что разорвало на части электрическим разрядом. Ее пальцы впиваются в кровать, а рот широко раскрывается в рваном крике. Смотреть, как она кончает, — это как удар прямо в живот, как нож, вонзившийся в центр моего сердца.

Наблюдая за тем, как она кончает, я в конце концов теряю над собой контроль. Я трахаю ее жестко и быстро, прижимая ее бедра к себе руками. Мой оргазм бьет по мне, как кувалда. Мои челюсти сжимаются от крика, превращая его в стон. Звук, похожий на боль. Я кончаю внутрь Захары, потому что теперь, когда я потерял самоконтроль, я уже не смогу его вернуть. Я кончаю в ее пышную влагу, и это так чертовски приятно, что мышцы живота сжимаются, как от судорог.

Задыхаясь и дрожа, я пытаюсь отстраниться, чтобы не рухнуть на нее сверху. Но руки Захары взлетают вверх, хватая меня за плечи.

— Не двигайся. — На этот раз она говорит не приказным тоном, а с мольбой. — Оставайся так, Яков. Пожалуйста.

Я опускаюсь на нее сверху, обнимаю, стараясь не раздавить ее своим весом. Мы лежим, сплетенные вместе, мой член все еще в ней, разделяя дыхание, биение сердца.

А потом, прижавшись губами к моей коже, Захара пробормотала самым крошечным голосом: — Я не знаю, что ненавижу так сильно, как ненавижу тебя. Думаю, может быть, я вовсе не ненавижу тебя.

Утром я просыпаюсь поздно. Все мое тело тяжелое и медленное от сна. За окном темное небо и неподвижный воздух. Ни дождя, ни бури, ни ветра. Я поворачиваюсь в постели, прогоняя сонную тьму со своего зрения. Я даже не помню, когда в последний раз спал так долго.

Захара по-прежнему прижимается ко мне, ее одеяла спутались вокруг бедер. Приглушенное серебро утреннего света очерчивает ее тело, придавая ему ореол падшего ангела. Мой член возбуждается при виде ее волос, разметавшихся по шелковой подушке, прижатых друг к другу грудей, изгиба талии, мясистых округлостей рук, бедер и ляжек. Я игнорирую прилив возбуждения и осторожно поднимаюсь с кровати.

Схватив толстовку и треники из своей комнаты, я быстро одеваюсь. Надеваю шапку на уши, беру ключи и бумажник и тихо выхожу из квартиры. После проведенной ночи Захара заслуживает того, чтобы проснуться под кофе и свежую выпечку, а недалеко от дома есть булочная, которая ей нравится. Понятия не имею, открыта она или нет, но с пустыми руками я домой не вернусь.

Вот только до конца дороги я не дохожу.

Я едва успеваю спуститься по ступенькам здания. Краем глаза замечаю тень, но я еще не отошел ото сна. Я едва успеваю вскинуть руку, чтобы смягчить удар, который обрушивается на мое лицо.

Я спотыкаюсь, дезориентированный. Второй удар приходится прямо по затылку, и на этот раз я падаю на землю.

Все вокруг становится черным-черным, как озеро в Ялинке.