Волк Спиркреста

Холодный душ

Яков

Я должен быть больным на всю голову, потому что после того, как Захара выбегает из моей спальни, я остаюсь один на один с бушующей эрекцией. Когда я был моложе, такое случалось довольно часто, но сейчас мой член редко имеет повод напрягаться. Я должен был догадаться, что переезд в квартиру Захары Блэквуд изменит ситуацию.

По понятным причинам эта девушка строго запрещена, а так как она меня ненавидит, то эти границы остаются четкими.

Но, разумеется, у меня не все в порядке с головой, и, как сказал Лука, мне должна нравиться боль, так что ненависть Захары не всегда оказывает должный эффект.

То, что Захара хочет причинить мне боль, должно волновать или, по крайней мере, забавлять.

Это определенно не должно заставлять мой член напрягаться, а голову наполнять мыслями о Захаре, которая когтями наносит отметины на мою кожу.

Я ни за что не стану дрочить здесь и сейчас. Такого дегенеративного дерьма я ожидал бы от Луки, а не от себя. Зак — мой лучший друг, и если бы я трахал свой собственный кулак только потому, что его сестра сказала мне, что хочет сделать мне больно, не думаю, что смог бы когда-нибудь снова посмотреть ему в глаза.

Поэтому я захожу в ванную, где, конечно же, пахнет ее духами и на красивых золотых крючках развешаны ее атласные халаты, и включаю душ на максимум.

Этого достаточно, чтобы избавиться от эрекции, но недостаточно, чтобы я не спал всю ночь, борясь с демонами в своей голове.

По иронии судьбы, на следующий день Захара выглядит хорошо отдохнувшей и в удивительно хорошем настроении. Может быть, она боится своего преследователя больше, чем позволяет себе, а может быть, она всерьез хотела причинить мне боль. Так или иначе, она врывается в гостиную, пока я завтракаю, и заявляет, что хочет, чтобы я научил ее самообороне.

Она заявляет об этом властным тоном, с руками на бедрах и свирепым выражением лица. — Я хочу, чтобы ты научил меня драться.

— Хорошо.

Она смотрит на меня. — И это все?

Я оглядываю ее квартиру, красивые ковры, растения, маленькие статуэтки, канделябры и картины в золотых рамах. — Что? Ты хочешь сделать это здесь?

— Очевидно, нет. Я думала, ты будешь… не знаю. Занят работой.

Я откидываюсь назад и смотрю на нее. Она выглядит как великолепная ученая: свободный шерстяной джемпер и короткая юбка, белые носки и черные мокасины, локоны. Она вся в мягких изгибах, у нее умные глаза и первозданная красота. Она совсем не похожа на бойца, и мысль о том, чтобы научить ее наносить удары или держать кого-то в удушающем захвате, одновременно и смешна, и страшна.

— Разве у тебя нет занятий? — спрашиваю я.

— Да. И занятия с моим репетитором по диссертации.

— Завтра?

— Завтра полдня.

— Тогда мы начнем завтра.

Она хватает пальто, сумку, книги и уходит, распустив локоны и облако духов. Я опускаю голову на мраморную столешницу перед собой.

— Черт.

Похоже, с этого момента я буду часто принимать холодный душ.

Позже в тот же день мне звонит Антон. На мгновение мой палец замирает над красной кнопкой. Я игнорирую его звонки и сообщения с тех пор, как приехал в Лондон. Так может продолжаться очень долго. Кроме того, Антон никогда бы не проигнорировал мои звонки.

Ради всего святого.

Я нажимаю на зеленую кнопку и подношу телефон к уху.

— Где ты, черт возьми, был? — рявкает Антон.

— Где-то рядом.

— Ты, тупой урод, заставил меня поволноваться. Я думал, что кто-то наконец-то проломил тебе череп.

— Если бы.

— Не шути с таким дерьмом, пацан. Ты уже выполнил просьбу отца?

— Нет.

— Сделай. Он становится беспокойным, а ты знаешь, какой он. Ты же не хочешь, чтобы он злился на тебя. Я не хочу, чтобы он на тебя злился.

— Я разберусь, — говорю я. — Успокойся, дедушка. Все эти стрессы вредны для твоего старого сердца.

— Ты маленькая дрянь. Может, не будешь меня напрягать, а?

— Я сказал, что разберусь с этим.

— Черт возьми. Хорошо. Хорошо. — Он замолкает на мгновение, и я представляю, как он проводит своей грузной рукой по волосам, зачесывая их назад. — Ты хорошо питаешься и все такое?

— Да.

— Хорошо, хорошо. Хорошо. Ешь свои гребаные овощи и… не знаю… не обрюхать ни кого.

— А что, ты не хочешь внука? — спрашиваю я.

Антон смеется.

— Хах, я бы с удовольствием завел внука, но ты еще не готов к этому дерьму. Ты сам еще ребенок. Сначала разберись со своей жизнью, да?

Хороший совет. Разобраться со своей жизнью, да? Если бы все было так просто.

— Ты хочешь повесить трубку, Дедушка, или сначала скажешь, что любишь меня?

— Да ну нафиг. Береги себя, пацан.

— И ты тоже.

Я засовываю телефон в задний карман, накидываю толстовку и куртку и выхожу из квартиры, убедившись, что все заперто и консьерж находится в своем кабинете.

В отличие от того, что думает Антон, я не полностью игнорировал работу, которую дал мне отец. Мне удалось разыскать обоих журналистов, смерти которых желает мой отец. Один из них — урожденный британец, получивший образование в Оксфорде и сделавший карьеру военного корреспондента в разных странах мира. Другой — русский эмигрант, у которого, вероятно, не было особого выбора, кроме как уехать из России. Не составило труда проследить за ними до дома из офиса и выяснить, где они живут.

Мой русский товарищ — это тот, кого я навещаю после разговора с Антоном.

Не из чувства патриотической преданности, а потому что он лучше поймет остроту ситуации, чем его британский товарищ. Я застаю его за жилым домом, как раз когда он заканчивает привязывать мотоцикл к стойке. Я хватаю его за плечи и тащу за мусорный бак, подальше от камер видеонаблюдения.

— Что тебе нужно? — хрипит он, глядя на меня.

Он не думает, что его хотят ограбить. Интересно. Должно быть, я теряю хватку.

— Ты ожидал, что кто-то придет за тобой? — спрашиваю я, толкая его к стене и прижимая к ней одной рукой, чтобы он оставался в мертвой точке.

— Да, — говорит он. — У меня было предчувствие, что меня могут найти неприятности.

Его английский такой же шикарный и отточенный, как и у всех его сверстников, но, как и у меня, его родной язык время от времени дает о себе знать.

— Хорошо. Тогда мне не нужно рассказывать тебе, в каком дерьме ты находишься, не так ли?

— Если бы ты хотел, чтобы я умер, я бы уже умер, — говорит он. — Так чего же ты хочешь?

— Ты разозлил Кавински и его приятелей. Ты и твой приятель-журналист. Олигархи на взводе, и они думают, что только могила может заставить тебя замолчать.

Он наклоняет ко мне голову. Это невысокий, заросший сорняками парень, довольно смуглый, с аккуратно подстриженной бородкой и очками в проволочной оправе. Несмотря на то, что он маленький, он довольно смелый. Он смотрит мне прямо в глаза и даже презрительно усмехается.

— Ты — внебрачный сын, не так ли? Головорез, которого Кавински натравливает на своих врагов, как собаку.

— Если ты знаешь, кто я, то ты знаешь, что у тебя проблемы, — говорю я ему. — Ты и твой приятель. Я пришел предупредить тебя. Не принимай мое предупреждение близко к сердцу.

— Ты ведь знаешь, почему он послал тебя, не так ли? — спрашивает журналист. От давления моей руки на его грудь у него перехватывает дыхание, но ему все же удается выдавить из себя хриплый смех. — Потому что ты одноразовый. Потому что если тебя поймают за грязной работой, то это ты проведешь остаток жизни в тюрьме, а не он.

— Ты хочешь сказать, что мой отец не любит меня? — спрашиваю я его бесстрастным тоном.

Он качает головой. — Я хочу сказать, что Павел Кавински не позволит смерти одного сына помешать смерти другого.

Мертвый сын?

На секунду я просто уставился на журналиста. У него такой взгляд, такой интеллект, который, кажется, видит тебя насквозь. Это почти напоминает мне Закари.

Я ни разу в жизни не задавался вопросом, есть ли еще такие же, как я, другие мальчики, вырванные из своих домов и завербованные в армию бездумных головорезов моего отца. Но именно так и поступил бы мой отец. Насилует ублюдков и делает из них одноразовых солдат.

Я одариваю журналиста мрачной улыбкой. — Даже у такого грязного старика, как он, когда-нибудь закончатся ублюдки.

Журналист качает головой. — Я не могу сказать, глуп ты или просто мертв внутри. Скорее всего, и то, и другое, как и последний наследник Кавински. И теперь для Павла это просто вопрос времени. Будет ли он ждать, пока ты покончишь с собой, или пошлет кого-нибудь убить тебя, как послал тебя убить меня?

В голове мелькнула мысль об Антоне. Правая рука моего отца. Когда мой отец стреляет из пистолета, на спусковом крючке лежит палец Антона.

Если мой отец когда-нибудь решит убить меня, я точно знаю, кого он пошлет.

Я со смехом отмахиваюсь от слов журналиста. Он просто пытается залезть мне под кожу, и у него это получается. Пора заканчивать с этим и убираться к чертовой матери.

— Если так, — говорю я, отпуская его так грубо, что он чуть не падает на задницу, — то, надеюсь, мне повезет так же, как и тебе. Я пришел не для того, чтобы убить тебя, придурок. Я пришел предупредить тебя. Мой отец хочет твоей смерти — твое время вышло. Убирайся куда подальше, потому что следующий парень, которого он пришлет, не будет таким милым.

Он выпрямляется, водружает очки на нос и долго смотрит на меня.

— Я не остановлюсь, ты знаешь, — говорит он наконец, голос напряженный. — Я никогда не остановлюсь. Коррупция — это опухоль в сердце России, рак во всей стране. Кто-то должен что-то сделать.

— Никто еще не спас мир с помощью ручки, — говорю я ему.

— Нет, но изменения происходят благодаря тем, кто говорит, а не тем, кто трусит и подчиняется.

Я пожимаю плечами. — Делай, что хочешь. Я пришел предупредить тебя. Что ты будешь делать дальше, зависит от тебя.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он ловит меня за руку и тянет обратно за мусорный ящик. Я хмуро смотрю на него.

— Что?

— Помоги мне, — говорит он.

— Я уже помог.

— Нет. Твой отец. Он не бог. Он просто человек. Никто не может посадить его, потому что никто не может подойти достаточно близко. Но ты его сын — ублюдок или нет. Когда-нибудь ты станешь его наследником. Так помоги мне. Мы можем его убрать. У меня есть связи, и я собрал на него такое досье, что ты не поверишь. Мне просто нужны доказательства.

Я со смехом откидываю голову назад.

— Ты тупой урод. Ты никогда его не поймаешь, даже со всеми доказательствами в мире. Нет такого зверя, который был бы достаточно силен, чтобы одолеть этого гребаного монстра. Ты можешь попытаться, но ты умрешь, пытаясь это сделать. — Я мрачно улыбаюсь. — И я, скорее всего, тоже.

И на этот раз я ухожу навсегда. Я сделал все, что мог, для этого человека. Если он хочет переломать себе все кости, разбиваясь о неприступную крепость, которой является мой отец, черт возьми, кто я такой, чтобы остановить его?

— Эй!

Я поворачиваю голову. Он смотрит на меня через переулок. — Все равно спасибо.

— За что?

— За то, что пощадил меня.

— Да, конечно.

В тот вечер, закуривая сигарету и бесцельно листая "Республику" Платона, я остановился, чтобы прочитать одну из цитат, выделенных Захари.

"Поэтому каждый из вас, когда придет его черед, должен спуститься в общую подземную обитель и приобрести привычку видеть в темноте".

— Верно, — бормочу я, думая о журналистах, которые должны быть мертвы, а мой отец где-то в России, ожидая повода нажать на курок.

Не нужно приобретать привычку видеть в темноте, когда живешь в ней.