Воля владыки. У твоих ног

Глава 11

Еще одна отвратительная ночь. Не то чтобы у Хессы хоть когда-нибудь случались хорошие, беззаботные ночи, но немного спокойствия она могла себе отвоевать, выцарапать, выгрызть, выбить в конце концов. Но не во дворце владыки. Здесь она была не просто вещью, не просто анхой — мусором, пылью под сапогами и сандалиями, ничтожеством. Вторая ночь во дворце только начиналась, а у Хессы уже резало в глазах от недосыпа и идиотских подступающих слез. Она боролась с ними как могла, презирала себя, даже ненавидела, но во время течки справиться с желанием, засунуть поглубже трижды проклятую похотливую суть анхи никогда не получалось. Пока еще соображала, могла держаться, пусть и из последних сил. Не подвывать, не скулить, не бросаться на дверь в надежде, что хоть кто-нибудь услышит, сжалится и войдет. Стражник, пробегающий мимо слуга из клиб — плевать, уже плевать, лишь бы почувствовать чужой запах, лишь бы притупить жажду.

Из маленького, забранного решеткой окошка под потолком лился лунный свет. Хесса смотрела на него, привалившись спиной к холодной стене. Лежать она больше не могла, только ежиться, неловко подтягивая связанные колени к груди, и стискивать зубы от злости и бессилия.

Разряженный петух Ладуш не причинял боли, когда расковал утром, а потом вязал по рукам и ногам, наоборот, будто нарочно издевался — прикасался мягко, стягивал не слишком туго, но все равно не развяжешь — Хесса пробовала. Ободрала в кровь запястья, чуть не вывихнула плечи — не помогло. Тонкие тряпки, в которые ее вырядили вместо привычных домотканых штанов и рубахи, щекотали ставшую чересчур чувствительной кожу, раздражали мягкими, незнакомыми ощущениями. Шаровары давно промокли и теперь облепляли задницу, так что при любом даже намеке на движение Хесса вздрагивала и морщилась.

Она не знала, что ей уготовано — может, свихнется к утру, а может, швырнут на потеху стражникам. Соберется привычная толпа с подначками и улюлюканьем. Будут смотреть, жадно капая слюной, или даже поучаствуют в забаве. Какая, к бестиям, разница, где она — посреди трущоб или во дворце? Кродахи везде одинаковые — наглые похотливые твари, которым плевать на всех, кроме себя. С Рыжим можно было договориться хотя бы на полноценную вязку, пусть и со зрителями, здесь договариваться не с кем. Значит, будет много кродахов и много боли. От одной мысли к горлу подкатывала тошнота, но в голове уже мутилось. Желание с каждой минутой становилось все острее, а значит, скоро станет все равно с кем, как и сколько раз.

Дверь открылась, когда Хесса наконец сдалась и позволила себе закрыть глаза, отдаваясь ощущениям, проваливаясь в вязкое, жаркое томление. В ноздри ударил запах кродаха — сильный, яркий, свежий, как глоток ледяного воздуха. Знакомый. Только раньше от него не заходилось так сердце и все внутри не орало оглушительно: «Хватай! Держи! Выпроси, вымоли хоть немного близости. Вперед!»

Она с трудом приподняла тяжелые веки. В первую секунду даже не разглядела ничего: все плыло, как в густом тумане. Только запах вел, направлял, подталкивал. Хесса жадно втягивала его носом, хватала пересохшим ртом. Ее уже трясло, клацали зубы, как у припадочной. Первый советник владыки. Подлец, скотина каких поискать, проклятый Сардар, склонялся над ней — паршивой анхой из трущоб, как будто так и надо. Как будто пришел не проверить пленницу, а зачем-то еще. Хотя с какой стати ему проверять трущобную анху? Вчера уже напроверялся. Хесса до сих пор чувствовала жесткую хватку в волосах, колено на спине и мягкий ковер, в который ее тыкали мордой, как обделавшегося щенка.

— Сейчас развяжу, — сказал Сардар. — Вздумаешь беситься — вырублю.

Голос его звучал низко и раскатисто, посылая нервную дрожь по всему телу. Хесса хотела заорать, рвануться подальше, врезать головой под челюсть, но все силы уходили на то, чтобы сдерживать рвущиеся из глотки стоны. Текло уже неостановимо, тонкая промокшая тряпка впивалась в промежность не хуже дерюги, даже, пожалуй, сильнее.

Сардар не развязывал, просто располосовал кинжалом веревки и подхватил на руки.

— Какого… плешивого… мерина? — с трудом выдавила Хесса. По слову, еле ворочая языком. Получался какой-то убогий хрип вместо нормального возмущения. — Я сама могу!

— Заткнись. Будешь волочиться по коридорам до утра, соберешь всех встречных или свалишься по дороге.

— Куд-да ты меня тащишь, ур-род? — Хесса старалась совладать хотя бы с руками, но без толку — они тянулись схватить, удержать. Под тонкой рубашкой Сардара было тело — горячее, гладкое, сильное, чтоб ему провалиться, тело кродаха, и тянуло к нему со страшной, выворачивающей душу и мозги силой.

— Есть варианты? — выплюнул тот. — Трахать, психичка недоношенная.

— Убью, — пообещала Хесса, вцепляясь в его плечи сильнее.

— В другой жизни. Последний раз предупреждаю — не выделывайся.

— А то что?

— Оглушу и разберусь в бессознанке.

По глазам ударил яркий свет. Хесса зажмурилась, почувствовала под собой мягкое — наверняка кровать.

— Отцепись, — велел Сардар, но Хесса уже не могла. Пальцы будто свело и заморозило намертво. — Отцепись, сказал! Не денусь никуда.

Кожи коснулось ледяное лезвие. Сардар вспарывал тряпки так же, как веревки. Хесса выворачивала шею, елозя щекой по подушке, старалась не смотреть ни на себя, ни на него, особенно на него.

— Вяжи уже, — сказала, наконец справившись с руками, сжала их в кулаки и свела над головой.

— Зачем? Веревки нравятся?

Хесса не знала, что ответить. Сардар нависал над ней — разгоряченный, подозрительный, от него тянуло жаром и возбуждением, от него плавились мозги, и он, кажется, и вправду не собирался ее связывать. Почему?

— Не нравятся, — кивнул он. — Какая еще бредятина у тебя в голове?

— Рот заткни.

— Орешь громко? — ухмыльнулся этот ублюдок. — Ори на здоровье.

— Покусать могу от боли, — выдавила Хесса, снова зажмурившись, — слишком светло, слишком близко его глаза. Она даже знала откуда-то их цвет — серые. И плевать, что сейчас черный зрачок расползался почти на всю радужку, она все равно знала.

— Совсем двинутая? Какой еще, в бездну, боли?

— Лучше заткни, — повторила Хесса. Сардар не слушал, ну и пошел он. Сам виноват.

— Как любишь? На коленях? На спине? Сверху?

— Никак! Отвали и вставь уже, урод! — вот теперь прорезался голос. Запершило в горле, а рот вдруг наполнился слюной, потому что Сардар скинул рубашку и теперь стягивал с себя штаны. У Хессы сдавило в груди — большой. Больше, чем у Рыжего. Больше, чем у Мархана и Силача Пинта. Будет больно.

Но он хотя бы один здесь. Пока.

Без веревок и кляпа было странно и страшно. Дополнительное издевательство — иллюзия, надежда, что сможешь защититься, сделать хоть что-то. Непривычно. Некуда девать руки, чтобы не тряслись, нечего стиснуть зубами, чтобы не стучали безостановочно сейчас и чтобы не орать от боли — потом. Никакой возможности сохранить хотя бы тень достоинства. Проклятый ублюдок!

Сардар замер, разглядывая ее — взгляд скользил по телу, ощущаясь горячей волной выматывающей душу похоти. Хесса, кусая губы, смотрела тоже. Не могла рассмотреть лица — в глазах плыло от слез, но ясно видела качавшийся прямо перед ней тяжелый, толстый член с крупной побагровевшей головкой. Ноги у Сардара были бледными, и казалось, что член приставлен от кого-то другого. От какого-нибудь горного великана или ракшаса.

Он протянул руку, мягко провел кончиками пальцев по щеке, снимая слезы.

Из горла рвался позорный скулеж. Чего он хочет, тварь? Чтобы его умоляли? Чтобы она сама выпрашивала каждый удар, каждое унижение?

— Чего пялишься? — не выдержала Хесса.

— Пересчитываю синяки и следы от побоев. — Сардар коснулся шрама поперек живота, и Хесса выгнулась дугой, уходя от прикосновения. — Это что?

Отвечать не хотелось, но от желания подчиниться и не перечить жгло гортань.

— Цепь.

Тяжелая, сидела крепко, сначала просто натирала, потом от кожи остались лохмотья, а проклятая цепь въедалась еще глубже, в мясо. Рыжий не давал одеться. На жаре запах крови становился невыносимым, на него летели мухи.

Сардар обхватил ладонями за пояс, придавливая к кровати, спросил хрипло:

— Рыжий?

Хесса скривилась: какая, к бестиям, разница, кто. Все вы такие, похотливые мрази. А Сардар вдруг склонился и прижался губами прямо к центру безобразного шрама, над пупком.

— Что ты… — вскрикнула Хесса и осеклась, когда кожи коснулся язык. Горячий, влажный, он проходился широкими мокрыми мазками — так зализывают детенышей анкары и кошки. Перехватило горло, от потрясения снова отказал голос. Хесса могла только беззвучно разевать рот и сжимать кулаки, дрожать, изгибаться, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на его затылок, на неровно, как-то по-дурацки, небось по последней моде подстриженные светлые, еще светлее, чем у самой Хессы, волосы. Те касались живота, щекотали и тоже изводили, но не так, как его паскудный язык. До тех пор, пока одна из прядей не проехалась по промежности, заставив взвыть.

Ублюдок довольно ухмыльнулся и сместился вниз. Теперь вылизывал ее между ног, а Хесса орала не переставая, ругалась, выла, кляла Сардара на чем свет стоит — и все больше тонула в жарком, незнакомом наслаждении. Было хорошо, было, бездна все побери, настолько хорошо, что впервые в жизни хотелось не отключиться скорее, а держаться, как можно дольше держаться за эту гробанутую реальность. Чувствовать.

Она сорвалась, когда язык Сардара толкнулся внутрь. Это было уже чересчур. Безропотно открывать рот, подставляться горлом под член самых смелых идиотов, не испугавшихся, что откусят, к бестиям, в процессе, думать только о том, как бы не блевануть — нормально, привычно, а так — чересчур. Тело, безвольное, непослушное, радовалось, заходилось от счастья, а Хесса смотрела, как Сардар ухмыляется, облизываясь, и пыталась высмотреть, угадать хотя бы намек на расплату. Рыжий бы за одно подозрение в таких желаниях вывозил лицом в дерьме, вытрахал в хлам, до крови и разрывов, и отдал кому-нибудь из своих безмозглых агрессивных уродов. Но Сардар сам полез! И сейчас не злился. Даже запах не изменился, только стал еще гуще и слаще. Хотя куда уж больше — Хесса и так тонула в нем, захлебывалась, растворялась, уже совсем не понимая, что происходит. Зачем и почему именно так?

— Душистая, — сказал он, стирая смазку с лица. Весь измазался, пока… — Расслабься и не смотри так. Не загрызу.

— Катись в бездну! — Хесса поджала губы, отвела взгляд. Она все равно не верила, потому что так не бывает. Не с ней. И уж точно не здесь, где на каждого конюха по десятку чистеньких изнеженных анх.

Сардар расхохотался, громко, заразительно, так что снова невыносимо захотелось посмотреть на него. На влажную полоску белых зубов, на твердую линию скул и губы.

— Ты серьезно хочешь, чтобы я укатился? А ничего другого не хочешь?

— Хочу! Знаешь же, что хочу, зараза! Издеваешься?

— Даже не начинал.

— Так начни. Сколько можно?

— Чего? Чего можно? — ухватил пальцами подбородок, приподнимая, заставляя смотреть на себя вот так — близко, нос к носу, губы к губам. И что-то сломалось в Хессе. Она рванула Сардара за плечи, опрокидывая на себя, сжимая коленями. Вцепилась в волосы, притираясь всем телом, вжимаясь мокрой от смазки и горящей от невыносимого желания промежностью, скалясь от злости на себя и на этого напыщенного, богатого, знатного ублюдка, который не понимал или не хотел понимать.

— Вставь уже, — выдохнула, прикусывая зубами прохладную мягкую мочку, цепляя языком ухо. — Давай, сволочь! Перина твоя промокнет к шайтанам.

Сардар извернулся, просовывая руку вниз, и Хесса захрипела, почувствовав в себе пальцы. Сжалась от удовольствия, пытаясь вобрать их глубже. Мало. Мало-мало-мало! Еще чуть-чуть — и станет много. Вытерпеть бы.

— Расслабься, бестолочь, — Сардар обхватил свободной рукой ее затылок, ероша волосы. — Больно не будет.

Какое там «расслабься»! Тело сводило судорогой, колотило дрожью, и было уже почти плевать на боль, на все, лишь бы вставил наконец, лишь бы перестал изводить, дразнить, обещать небывалое, невозможное — удовольствие вместо боли, а не вместе с ней. Первую в ее гробанутой жизни нормальную вязку и нормальное утро после вязки — без мучительного стыда и ненависти, залечивания побоев и вытряхивания заначки ради обезболивающего зелья ублюдка Сального.

Ладонь надавила на затылок, губы прильнули к губам. Хесса напряглась — вот сейчас… — но и целовал Сардар неправильно, не как Рыжий, прокусывая губы и язык до крови, а… мокро! Так же, как лизал. Влезал языком в рот, обводя губы изнутри, проводя кончиком по деснам, а пальцы тем временем перебирали волосы — перебирали, чтоб это все изогнулось и нахлобучилось! Нежно! Как будто он и в самом деле ласкал, а не готов был, чуть что, сжать кулак и рвануть, едва не сворачивая шею.

За этими мокрыми, неправильными поцелуями Хесса даже не заметила, как Сардар вынул из нее пальцы. Спохватилась, лишь ощутив, как входит член — медленно, невыносимо, издевательски медленно! Всхлипнув, рванулась навстречу… попыталась рвануться, но Сардар будто ждал — прижал к кровати, вмял в перину всем своим весом, лизнул ухо и выдохнул прямо туда, во влажное:

— Спокойно. Не дергайся, дурища.

И продолжал входить неторопливо и осторожно, давая притерпеться, привыкнуть. Хесса чувствовала, ясно, отчетливо чувствовала, как крупная головка проходит все глубже, но больно не было. Не было больно!

— Как? — шептала она, сама того не замечая. — Как, бездна тебя забери, сволочь, почему, — но тут Сардар вошел до конца, помедлил, поцеловал еще раз и плавно, размашисто качнулся.

Хессу подбросило от удовольствия. Она взвыла, цепляясь за него — руками, ногами, прижимаясь всем телом, готовая умолять — еще, больше! Но умолять не пришлось, тот двигался, придерживая ее за плечи и пристально вглядываясь в лицо, бездна его знает, зачем, — двигался, и с каждым толчком она выла, скулила и ругалась, но не от боли, а от сладкого, такого сладкого, что рыдать хотелось, наслаждения. Разум ждал подвоха, но тело стонало и просило еще, таяло и плавилось, подстраивалось под заданный ритм, под этого неправильного, сволочного кродаха, и перед тем, как снова сорваться, Хесса ужаснулась последним незамутненным краем сознания — впервые в жизни она хотела не просто вязки, любой, как угодно и с кем угодно, лишь бы не сдохнуть, а хотела вот этого конкретного кродаха. Хотела, чтобы тот брал ее снова и снова, чтобы не отпускал и оставался рядом, хотела дышать его запахом, густым и сладким, чувствовать в себе его семя, как сейчас, или слизывать со своего лица — если захочет и так тоже.

— Легче? — спросил Сардар, слегка отстранившись, но не вынимая член. — Еще сейчас хочешь, или спать?

— Спать, — Хессу наконец перестало колотить и корежить, и глаза закрывались сами. — Потом еще.

— Хорошо, — он что-то добавил, вроде про еду и умывальник, но было уже плевать. Хесса спала.