Воля владыки. У твоих ног

Глава 28

Как можно собираться на праздник дольше получаса, Лин не понимала. Умыться, одеться, расчесаться — ну, может, одежду еще в порядок привести, но здесь этим занимались слуги, оставалось взять из шкафа и надеть. Сама Лин, если бы не запрет, приладила бы еще дротики под рукава, но это тоже — минута.

Сераль собирался два дня. Были скандалы за очередь в купальне, за кремы для лица и за лучшего парикмахера. Истерики по поводу не того цвета, фасона и вышивки на праздничных нарядах. Почти настоящая драка за помаду того оттенка, который нравился владыке. Острые, завистливые и злые взгляды — если бы взглядом можно было убить, то Асиру пришлось бы хоронить всех своих анх.

Лин сразу сказала Хессе, чтобы на ее компанию не рассчитывала. Та в ответ только хмыкнула.

— И чего боялась? Сама видишь, к чему идет.

Они прятались в саду от охватившего сераль безумия, пили кофе и говорили о всякой ерунде, не касаясь больше сложных тем. И, как ни странно, Лин было хорошо. После встречи с владыкой — вернее, после того как закончила истерить, вспоминая ту встречу, — она успокоилась. Не смирилась с предстоящим, но решила — нет смысла паниковать раньше времени. После праздника Ладуш отведет ее к профессору. А пока можно расслабиться, ждать и предвкушать — так же невинно, как дети предвкушают прогулку с родителями в парк развлечений.

В день торжества градус безумия взлетел до небес. Представление должно было начаться после обеда, ближе к сумеркам, но уже с рассвета все были на ногах и в панике. И только Лин, вопреки обыкновению, задержалась в постели.

С ней случилось странное.

Сны уже снились — жаркие, полные тоски и томления сны, в которых владыка прикасался к ней, или она дотрагивалась до владыки, оставлявшие мучительную неловкость, стыд и робкую надежду. Иногда Лин просыпалась среди ночи от особенно яркого сновидения и долго лежала, глядя в темноту и успокаивая сбившееся дыхание. Но в этот раз ночное пробуждение испугало. В промежности было влажно и скользко, как будто сильно вспотела и не вымылась. И так сильно, мучительно хотелось провести там рукой, что Лин не удержалась. Пальцы легко скользнули между разошедшимися от нажима складочками и погрузились еще глубже. Во влагалище было мокро и скользко, оно легко раскрылось от прикосновения, впустило внутрь.

— Твою ж… — прошипела Лин. — Это что, уже…

Слово «течка» замерло на языке — произнести его даже вот так, шепотом и ночью под одеялом, показалось вдруг жутким. Будто окончательный приговор, которого давно ждала, но надеялась, что все как-нибудь обойдется.

Она так и не заснула — прислушивалась к себе, щупала и отдергивала руку, вытирая пальцы о простыню. К утру решила, что нет, все-таки еще не течка: как льет из течных анх, она видела, а у нее так все и оставалось — просто влажным, как будто потным. Вряд ли профессор назвал бы такое «реакцией сильнее обычной». Но вставать утром было страшно. И непонятно, как теперь вообще ходить. Штаны же испачкаются?

А хуже всего то, что дергать сегодня Ладуша не получится.

Заглянула Хесса, спросила:

— Ты чего не встала еще? Кофе, завтрак?

— Да, сейчас, — Лин села, отметив, что двигаться влажная ерундовина не мешает и, в принципе, особых неудобств не доставляет. Кроме моральных. — Давай в сад, сейчас умоюсь и приду. Спала плохо.

Она выбрала самые плотные темно-зеленые шаровары и очень широкий черный пояс, прикрывший все до середины бедер. Но совсем не была уверена, что этого хватит. Мокрые пятна видны и на темном…

И надо же было такому случиться именно сегодня!

С другой стороны… Все-таки из нее не лилось, может, повезет и обойдется без пятен? Свободные шаровары скрывали проблему, ходить, ощущая, как скользко между ног, было странно, но терпимо, а значит, можно отложить вопрос до завтра. Сегодня, в конце концов, праздник, и портить его себе из-за какой-то неведомой странности Лин совсем не хотела.

В сад она вышла почти спокойной. С Хессой решила не советоваться — не потому, что не ждала от той дельного совета, просто раз уж собралась выбросить проблему из головы до завтра, так выбрасывай сразу. В саду они просидели до обеда, прислушиваясь к доносившимся из сераля воплям и комментируя особенно пронзительные выкрики. Кажется, звание главной истерички на этот раз заслужила не Нарима, а Гания, хотя, чего уж, эти две курицы друг друга стоили.

— Хоть Сальма успокоилась, — буркнула Хесса. — Вроде блажью страдает, а все равно жалко ее, вот же.

— А ей короткие идут, — согласилась Лин. — У нее шея красивая, и лицо стало выразительней. Жаль, сама не понимает, а эти все рады заклевать, стервы. Ты за ней присмотри там, что ли.

— Это к нам?

Лин обернулась — и правда, к ним шел один из евнухов.

— Госпожа Линтариена, вернитесь к себе в комнату, вас ждут, — сказал он и, больше ничего не добавив, направился обратно.

— Что за дела? — насторожилась Хесса. Лин только пожала плечами, но почему-то сразу стало тревожно. Появись в серале владыка, там бы не стоял такой гвалт. Да и с чего вдруг ему приходить? Тогда кто? — Пойти с тобой?

— Нет, я разберусь.

Кому и зачем она понадобилась сейчас? Может, владыка передумал? Это было бы ужасно, тогда вообще не надо никакого праздника.

В комнате ждала Лалия. Сказать, что она сияла — значило бы очень приуменьшить. Лин никогда еще не видела ее в белом с ног до головы. И никогда еще Лалия не надевала столько драгоценностей сразу. Сама ткань — плотная на длинной, волочащейся по полу накидке, тонкая на прозрачной рубашке и шароварах казалась драгоценностью. В волосах тоже переливались камни, мелкие, сияющие, вделанные в тончайшую, филигранную, едва заметную глазу серебряную сеть. Самый крупный, ограненный в виде капли, отмечал середину лба. Притягивал взгляд. Пожалуй, только Лалия могла не бояться, что такое украшение затмит безупречную красоту ее лица.

Лалия с заговорщицким видом приложила палец к губам и велела шепотом:

— Раздевайся. Быстро. Ты должна выглядеть неотразимой и впечатлять любого, от придворных до последней дворняги. На владыку и на нас будут таращиться все, и завистники, и враги, и те, для кого сила и власть выражаются в этом, — она ткнула в крупный бриллиант, удерживающий на плече накидку. — Представь, что ты булавка от лучшего ювелира в шкатулке с драгоценностями, или перстень? Не знаю, выберешь сама.

Значит, ничего не изменилось, она идет! Увидит владыку… Лин оглянулась на дверной проем. На них пялились. Старались скрыть взгляды, но злое, завистливое любопытство ощущалось всей кожей. Лалия хмыкнула, слегка повернула голову и сказала, не повышая голоса:

— Брысь.

— Спасибо, — Лин передернулась. — Как вы годами без дверей живете? Ни раздеться, ни почесаться.

Представлять себя перстнем в шкатулке с драгоценностями воображения не хватало. Поэтому она сказала, скидывая с себя одежду:

— Я «неотразимой и впечатлять» не умею. Особенно с тобой рядом. Давай так — просто скажи, что надеть и что делать. И чего не делать.

Тайком проверила штаны, снимая — влажное пятно было едва заметным, но оно было. Наверное, все-таки нужно сказать.

— Эм-м, Лалия…

— Да, — рассеянно отозвалась та, раскладывая на столике драгоценные побрякушки. Лин только сейчас заметила массивный ларец, доверху набитый этим добром. — Будь собой, владыка это любит. А что до остальных — не распыляйся на них. Когда соберутся владыки других лепестков с приближенными, тогда другое дело, но пока от тебя требуется только минимум уважения. По большому счету, все они мало что значат. Хотя играть с ними иногда… забавно.

— Лалия, у меня тут… — Лин снова оглянулась на общий зал — по счастью, никто на них не смотрел, со стороны ее комнаты образовалось пустое пространство. — Да бездна! Ерунда у меня тут какая-то. Вроде не течка, но… — Тут хлестнула паникой новая мысль, и Лин спросила, обмирая от ужаса, так и держа в руках влажные шаровары: — С таким вообще идти можно?

Лалии, кажется, хватило одного взгляда, чтобы понять суть проблемы. Она приподняла брови, посмотрела с пугающей смесью изумления и жалости и закатила глаза.

— Великие предки. За что мне это? «С этим» можно идти, можно есть, можно спать, — она склонилась к Лин, сказала на ухо: — Можно даже заниматься всякими интересными вещами с кродахом, представляешь? — И отстранилась. — Мы с этим живем с самого созревания. В смазке нет ничего страшного, в отличие от ее отсутствия.

От дикой смеси смущения и облегчения закружилась голова. Лин уронила шаровары на пол и села, едва не промахнувшись мимо кровати. Спросила:

— Но ведь штаны пачкаются?

— Они не пачкаются, — с выражением вселенского терпения на лице сказала Лалия. — Она прозрачная. При сильном возбуждении может быть мокро, если это раздражает, тогда стоит подложить что-нибудь или надеть специальные нижние штаны. Как в особые дни. Есть… разные средства. Вкладки из хорошо впитывающей ткани, например. У тебя их полно в шкафу, вот в этом ящике, — она ткнула носком изукрашенного шлепанца в ящик на самом дне шкафа. — Но лучше научись радоваться тому, что сможешь принять самый большой член, не морщась. Гания, вон, исстрадалась, извела Ладуша и всех вокруг, она сухая, как пустыня, когда нет течки, постоянно сидит на отварах, мазях, маслах.

— Ты меня успокоила, — Лин попыталась ответить серьезно, но не сумела — рассмеялась. О таких причинах истеричности Гании она и не подозревала. А что проблема оказалась и не проблемой вовсе — ну и слава предкам.

Очень кстати разговор прервал вошедший слуга. Он держал на вытянутых руках что-то, завернутое в белое полотно — судя по тому, что его ноша свисала с обеих сторон чуть ли не до пола, Лин сейчас предстояло примерить… нечто.

— Госпожа Лалия, госпожа Линтариена.

— Клади сюда, — Лалия махнула рукой на кресло. — И покарауль снаружи, должен прийти мастер Эниар, кто-нибудь наверняка захочет его перехватить.

— Я проведу господина Эниара сюда, — слуга поклонился и исчез.

— Эниар — это кто? — спросила Лин.

— Тот, кто сделает хоть что-то приличное из безобразия на твоей голове. Одевайся, — Лалия откинула полотно, и Лин невольно ахнула.

Золото на черном. Так много золота, что черного почти не видно — но только почти. Достаточно, чтобы сделать выпуклыми и яркими завитки узорчатой вышивки, оттенить ее сияние. Лин приложила к себе расшитый лиф, повернулась к зеркалу. Ей шло. Кожа казалась нежнее, сияли рыжим осенним золотом глаза и волосы. Бездна, да она почти красотка! Как будто и не она вовсе.

И рядом с сияющей белизной Лалии смотреться будет отлично. Две анхи повелителя станут оттенять друг друга, а не затмевать, это правильно.

— Невероятно. Ты подбирала?

— Приятно видеть, что ты оценила мой вкус, — Лалия закончила наконец раскладывать украшения и теперь рассматривала Лин, откровенно и оценивающе. Как будто впервые видела. Словно они не пересекались в купальне по меньшей мере раз пять в неделю. Но ее взгляд не смущал, и Лин начала одеваться.

Плотные шаровары заставили вздохнуть с облегчением: если вдруг и намокнут немного, заметно не будет. Тяжелый золотистый шелк плотно обтягивал бедра, облегал ноги мягкими складками, а на щиколотках собирался в расшитые манжеты. Лиф подчеркивал грудь, добавляя объем, Лин даже удивилась — показалось, и правда больше стала. Но главное, в отличие от повседневной одежды анх сераля, этот наряд не просвечивал. Значит, сегодня никто не сможет пялиться на то, что не предназначено для посторонних взглядов.

Оставался платок — тончайший золотой шифон с плотной вышивкой по кайме, но Лалия остановила потянувшуюся за ним Лин:

— Не так быстро. Встань здесь, — обошла вокруг, обернулась к столу, осматривая мерцающую выставку ювелирки. — Руки подними. — Бедра охватил пояс, собранный, кажется, только из драгоценностей: на черной металлической основе вспыхивали гранями золотые бусины и камни, такие же, как на вышивке, но крупнее, ограненные так, что падавший на них свет казался навечно пойманным в ловушку, вокруг них мелкой изморозью сверкали камни совсем маленькие, и Лин отчего-то вспомнила закат над морем. Потом Лалия надела на ее запястья широкие браслеты, в комплект к поясу, кивнула: — Теперь серьги. Точнее — то, что ты можешь надеть вместо них, раз уж не озаботилась проколоть уши.

— А надо было⁈ — Лин невольно прикрыла мочки. — Прокалывать?

Лалия фыркнула.

— Иногда это добавляет привлекательности. Расслабься. Прямо сейчас я не собираюсь втыкать в тебя иглы. Надумаешь — скажешь клибам, они приведут мастера.

Лин была уверена, что не надумает, ровно до того момента, когда Лалия нацепила ей на уши замену серьгам. По ощущениям это напоминало прищепку, на которой держалась небольшая гиря — мочки сдавливало и оттягивало. Хотя… это ведь только сегодня. Один вечер можно потерпеть.

— Теперь сядь. Сделаем тебе лицо.

— Что сделаем? — но Лалия уже раскладывала на столе содержимое еще одной шкатулки, и Лин, осторожно присев на краешек кровати, подумала, что зря она, наверное, в прежней жизни никогда не интересовалась всякими там косметиками и макияжами. Хоть бы представляла, что ее ждет. Зачем все эти кисточки, широкие, тонкие и совсем-совсем узкие, как игла, щеточки и губки, коробочки и баночки с черным, белым и разноцветным.

— Закрой глаза и не шевелись.

От всех этих штук лицу было щекотно. Лин вдыхала незнакомые приятные запахи. Морщилась, потому что от некоторых очень хотелось чихнуть. Особенно сильно, когда Лалия щекотала какой-то кистью нос. Самый кончик. Что-то тонкое и мокрое прошлось по векам. Чем-то сухим обсыпало щеки.

— Теперь открой глаза и не моргай, — велела Лалия. — Моргнешь, придется все стереть и начать сначала.

Лин честно старалась не моргать. Таращилась на Лалию изо всех сил, но когда тебе в глаз тычут щеткой, пусть и тонкой, обмазанной чем-то черным, хочется не просто моргнуть, а сбежать подальше. Чтобы хоть немного отвлечься, она спросила:

— Владыке правда это нравится? Тут вчера чуть не подрались из-за какой-то помады, «цвет которой ему особенно по душе».

— Владыка имел неосторожность однажды сказать Миране, что у нее сочные губы. Теперь у нас есть «любимый цвет помады». Ужасный. Багровый в синеву, как перезрелая слива. — Лалия как раз перешла к губам. Обводила их по контуру, а потом что-то там размазывала. — А вот у тебя правда сочные. И сейчас станут еще сочнее.

Губы цвета перезрелой сливы — это и в самом деле было ужасно, и Лин порадовалась, что «любимый цвет» оказался всего лишь очередной глупостью, и ей такое не грозит. То, чем мазала Лалия ее губы, было приятного розово-золотистого оттенка. Хотя, конечно, она предпочла бы обойтись вовсе без этого.

— Теперь запомни. Веки пальцами не тереть, есть и пить можно спокойно. После праздника будешь все смывать специальным бальзамом и губками, оставлю на столе. С ресницами осторожней, тушь снимай аккуратно. Попадет в глаз — мало не покажется.

Лалия отошла, окинула Лин пристальным взглядом и кивнула.

— Кольца тебе не пойдут, руки неухоженные. Но и так неплохо. Иди сюда.

Взяла ее за плечи и развернула к зеркалу.

— Ну как?

— Это я⁈

Макияж не был ярким, издали, пожалуй, и не поймешь, что он вообще есть. Но преобразил ее лицо так, что Лин сама себя не узнавала. Глаза стали больше и ярче в обрамлении черных, непривычно длинных ресниц. И разрез словно изменился. Удлинился? Пожалуй, да, но не только. Уголки выглядят приподнятыми, и взгляд стал задорным и лукавым. И губы совсем другие, выразительные и… да, «сочные».

— Кроме нас двоих, здесь никого нет, — чуть слышно рассмеялась Лалия.

— Наверное, короткие волосы все портят? У вас же так не принято? — Лин, конечно, не страдала по поводу своей стрижки, но одно дело — гулять по саду или бежать в зверинец, и совсем другое — быть рядом с владыкой на празднике.

— Поздно, — Лалия фыркнула. — Надо было думать об этом, когда гуляла по ярмарке с владыкой без платка. Ты не бываешь в городе, а я вот уже видела нескольких почтенных анх с волосами чуть длиннее, чем у тебя. Анха владыки — образец для подражания, даже если ей вздумается нацепить на себя рыболовную сеть. Помни об этом.

— Может, новая мода хоть немного утешит Сальму? Хотя… она говорила, владыка любит длинные волосы, — Лин задумчиво посмотрела на себя в зеркало — именно на себя, а не на роскошный наряд и нарисованное лицо. Что видел владыка Асир в тощей невысокой анхе, по-мальчишески угловатой и почти плоской, коротко стриженной? Чем она могла привлечь или порадовать такого кродаха?

— Любит, — Лалия загадочно улыбнулась. — Во многих смыслах. Но Сальму это уже утешило, слегка. А с тобой мы еще не закончили. Где там мастер Эниар? Если его перехватили, я буду очень, очень недовольна.

Словно услышав, в комнату с поклоном вошел незнакомый клиба. Круглый, добродушный, лоснящийся, в забавных светлых кудряшках, он глубоко поклонился Лалии и спросил:

— Госпожа решила переделать прическу?

— Нет. Вы займетесь не мной. Вот ваше испытание, — и указала на Лин.

Мастер всплеснул руками:

— Великие предки! Это и правда испытание. Даже, я бы сказал, вызов! Но вы же знаете, госпожа, я люблю интересные вызовы.

Усадил Лин в кресло, обошел вокруг. Пропустил между пальцев прядь ее волос, покачал головой.

— Прекрасные волосы, но, госпожа, почему вы совсем за ними не ухаживаете? Поверните голову к окну. Так, хорошо. Теперь подбородок чуть вверх. Хм. Да. Интересно будет попробовать.

— Не сомневаюсь, что вы справитесь, — улыбнулась Лалия.

Клиба-помощник поставил рядом ящик с инструментом: расчески, гребни всех видов, устрашающего вида щипцы, от которых пахло каленым металлом и тянуло жаром, и еще куча каких-то мелочей, не считая шпилек, заколок и лент. Лин только вздохнула. Видел бы ее этот мастер, когда она только появилась здесь! Вот тогда ему точно негде было бы разгуляться, разве что закрепить чем-нибудь, чтобы не торчали во все стороны. Сколько она уже во дворце, почти месяц? Волосы отросли довольно сильно, это для здешних анх она все еще «стриженная по-трущобному», а дома уже шла бы в парикмахерскую укорачивать.

Мастер достал щипцы, помахал ими в воздухе, зажал прядь. Повел сверху вниз, натягивая почти до боли, но, что странно, это показалось даже приятным. Вспомнилось, как Асир трепал ее по голове, и почему-то страдания Сальмы. «Владыка любит волосы»…

— Да простится мне непрошеный совет, но вам, госпожа, длинные будут больше к лицу. Грешно обстригать такое богатство. Я пришлю подходящий шампунь и бальзамы.

— Я ими воспользуюсь, — пообещала Лин, — спасибо.

Мастер вытягивал прядь за прядью, те падали вдоль лица, легкие, гладкие, непривычно послушные. Кажется, даже оттенок менялся. «Теперь точно не я», — мелькнула мысль, когда Эниар провел ровный пробор, уложил волосы так, что они оставляли открытым лоб, зато почти полностью закрывали уши, и собрал сзади, на затылке, чем-то их там скрепив. Чуть заметная тяжесть легла вдоль пробора, от затылка к середине лба.

— Готово, — мастер отошел от нее, осмотрел свою работу и кивнул: — Да, готово. Это все, что я могу в таких условиях.

— Никто не сделал бы больше, чем вы, — милостиво заметила Лалия.

Мастер Эниар ушел, а Лин снова повернулась к зеркалу. Гладкие блестящие волосы лежали двумя мягкими волнами, разделенные по пробору нитью золотистого жемчуга. Большая, идеально круглая жемчужина спускалась на лоб. Лин осторожно потрогала — как она там держится? Нащупала металлические «усики» шпильки. Не на такие ли, как говорил Ладуш, можно закреплять платок? Но сейчас мастер укрепил его на затылке, почти как фату.

Подошла Лалия, отразилась рядом — белая, сверкающая, в водопаде черных волос. Они потрясающе смотрелись рядом — потрясающе контрастно, разные, как день и ночь, но обе, пожалуй, достойные такого повелителя, как Асир. Вот только…

— А почему ничего белого нет? Я думала, обязательно что-то белое, раз я анха владыки.

Лалия улыбнулась.

— Ему приятно будет узнать, что ты сама об этом вспомнила. Последний штрих.

Взяла со стола плоскую шкатулку. Раскрыла и достала, как показалось Лин, широкую короткую ленту. Она будто была частью наряда Лалии: сияюще-белая, усыпанная искрами мелких прозрачных бриллиантов. Лин только подумала, куда можно нацепить такое несуразное украшение, но спросить не успела: Лалия шагнула к ней и затянула ленту у Лин на шее — не туго, но достаточно плотно, чтобы не болталось. Скорее ошейник, чем ожерелье. Лин не смогла бы сказать, что почувствовала при этой мысли, и отчего ее отражение вспыхнуло вдруг слишком ярким румянцем.

Провела пальцами по граням камней, по белому шелку. Ни на одной анхе в серале она ни разу не видела ничего похожего. Носили браслеты, пояса, серьги, кольца. Если кто и надевал бусы, то длинные, спускавшиеся на грудь, или массивные, тяжелые ожерелья из золота и драгоценных камней.

— Это что-то означает?

— Только то, что ты не просто принадлежишь владыке, но и рада ему принадлежать, и хочешь этого. Ты ведь хочешь? — Лалия поймала взгляд Лин и пояснила вкрадчивым шепотом: — Это послание. Если ты не готова открыто признать свое желание, лучше снять. Найдем что-нибудь другое. Можно белую ленту на запястье повязать, этого хватит.

— Почему тогда весь сераль так не ходит?

Лалия тихо рассмеялась.

— Потому что они надеются. Если уж не вышло стать митхуной повелителя, сгодится любой знатный кродах. Видела же, как они встречают здесь гостей. Когда наскучат владыке, смогут найти кого-нибудь еще, создать семью, родить детей. А халасан — это знак: ты никого не ждешь, никого не хочешь, кроме владыки. Я тоже такой носила когда-то, — закончила она с непонятной усмешкой. — Но у меня были другие причины.

Лин снова провела пальцами по ошейнику-халасану. С черно-золотым, без единой белой нитки нарядом это «послание» смотрелось вызывающе броско. Или даже просто — вызывающе.

— Тоже твоя идея? — спросила Лин. — Пусть остается. Ты правильно поняла, я не хочу никого другого.