Воля владыки. У твоих ног

Глава 9

Злость ворочалась внутри, подкатывала к горлу сдерживаемым рыком. Бороться со своим зверем Асир учился с детства — сложная, почти непосильная задача, когда ты кродах с привилегиями. Но отец-владыка был непреклонен. Он ломал, давил, старательно, день за днем делал из сына — наглого, избалованного сопливого щенка — матерого зверя. Учил держать в узде инстинкты, доверять чутью и думать, бесконечно много, постоянно думать. Принимать решения, руководствуясь не повадками кродаха, которому можно все, способному убить без сожалений, а тем, что было внутри человеческого — совестью, возможно, мягкой, всепрощающей сущностью матери. Ее Асир сначала презирал за слабость с пылкой юношеской непреклонностью, а потом — любил всем своим не слишком мягким и чувствительным сердцем. Может, эта крошечная часть, которую не убил в себе до сих пор, и не давала сорваться в ярость, как в бешеную скачку или буйное пламя схватки.

Она прислушивалась, она волновалась, она тянулась к этой ущербной пришлой анхе, пытаясь разобраться, а не сломать одним непоправимым движением. Не подмять под себя, не отправить в казармы к изголодавшимся кродахам, чтобы до нее дошло — от себя не сбежишь. Чем-то она задевала, не давала плюнуть и забыть, просто вытрясти знания о другом мире и выкинуть с глаз долой. То ли гордостью, то ли непреклонной уверенностью в своей правоте, так напоминающей детскую уверенность самого Асира. С чужой неправотой смириться легче, чем со своей, но нужно ли смиряться?

В паланкине Лин всю дорогу таращилась в шторы. Была сосредоточенна и напряжена до предела. Выглядела даже отстраненной, но Асир чуял — никакой отстраненностью не пахло. Внутри нее кипело раздражение, тоже злость и даже обида, глухая, будто неосознанная. Запах был слабым, едва уловимым, наверняка из-за той дряни, которой Лин пичкала себя, похоже, всю сознательную жизнь. Приходилось расчленять на составляющие совсем незаметные ноты, втягивать их ноздрями по капле. Это тоже злило, но одновременно немного отвлекало, не давало сконцентрироваться на собственном гневе.

Паланкин оставили далеко от переулка, ведущего в трущобы. Дальше пошли вдвоем. Оцепление Дар устроил такое, что и впрямь ни муха, ни мышь бы не просочились. Стражники сидели даже на крышах, наверняка недоумевая, что за блажь взбрела в голову владыке и его советнику. Асир шагал впереди, не оглядываясь. Лин плелась сзади, под ноги не лезла. Шарканье тапок по брусчатке раздражало. За притоном Рыжего — самым большим и добротным зданием в трущобах, выделявшимся здесь, как рысак благородных кровей среди заезженных полудохлых кляч, Асир остановился, пропуская ее вперед:

— Веди.

Лин сделала несколько шагов, огляделась. Опущенные плечи развернулись, выпрямилась спина, сменился запах — злость и обида никуда из него не делись, но теперь главной составляющей стала напряженная готовность. Качнула стриженой головой — сегодня была без платка, явный признак, что Ладуш не застал ее ухода, а Лалия решила оставить как есть.

— Здесь я не была. Осмотреться надо, — не дожидаясь разрешения, скинула тапки и оказалась на крыше так быстро, что не всякий кродах угнался бы.

Асир махнул рукой, успокаивая напрягшихся, похватавшихся за сабли стражников. Сам смотрел с любопытством. Одежду после таких упражнений можно будет только выкинуть. Тонкие тряпки уж точно не пригодны для обтирания изгаженных стен и ползанья по изъеденным древоточцами деревянным крышам, застеленным кое-где гнилой соломой. Но о тряпках Асир не волновался, должен был бы волноваться о другом — но в голову даже не закрадывалась мысль, что Лин может попытаться сбежать. Не сбежит. Он не смог бы объяснить, на чем основана уверенность, но не сомневался в этом так же, как и в том, что Лин не кинется вперед в отчаянной попытке нащупать щель в свой мир, не станет проверять на прочность здешние булыжники, бросившись на них с самой высокой крыши, не сделает ничего такого, за что полагалось бы казнить на месте. Не оттого, что боится последствий, а по какой-то другой, непонятной пока причине.

— Туда, — окликнула сверху та и, вместо того чтобы спуститься, перемахнула на соседнюю крышу. На какой-то миг оказалась против солнца, и одежда словно растворилась в ярких лучах, открыв всем взорам тонкий, слегка угловатый силуэт совсем еще юной анхи. Хотя юной она не была, в двадцать пять многие вынашивают уже далеко не первого ребенка. — Два квартала и налево!

Асир следил за тем, как она бежит по покатой крыше, как рассыпается под босыми ногами давно отслужившая свой век черепица — нет, не под ногами, а позади. Как почти не проминается под ее весом гнилая солома, а Лин то останавливается, то прыгает вперед, вбок, на край стены, на кривую, покосившуюся трубу… Так мог бы бежать молодой, не заматеревший еще анкар, и это сравнение неприятно дернуло, заставило отвести взгляд и ускорить шаг.

Два квартала, налево и еще два, потом — извилистый, узкий переулок, пропахший кровью и нечистотами, череда развалившихся, полусгнивших сараев, несколько относительно приличных лавок…

— Здесь, — Лин спрыгнула прямо перед Асиром, приземлилась на корточки, коснувшись рукой неровных камней, и тут же, словно продолжая движение, встала на ноги. Дар оценил бы подготовку. И даже не запыхалась, голос ровный: — То есть проход — там, немного дальше. Здесь мне навстречу Рыжий вылез.

Асир мимолетно подумал, не позвать ли кого-то из стражников, но пошел вперед сам, медленно, перетекая из шага в шаг, принюхиваясь и прислушиваясь. Воняло страхом и отчаяньем слабых, азартом и похотью сильных, воняло трущобами, но трущобы наверняка везде пахнут одинаково. А еще тянуло опасностью, будто ею был пронизан сам воздух. Не той, привычной опасностью, от которой по венам струится жажда действий, драки, боя — другой, холодной и по-настоящему пугающей. Асир остановился в самом эпицентре, поднял голову, глядя в ярко-голубое небо, знакомое, родное небо Им-Рока, и протянул руку ладонью вверх.

— Подойди.

Лин шла почти так же, как он сам — медленно, в напряженном ожидании… чего именно? Неважно, решил Асир, когда та остановилась рядом, без колебаний вложила в его ладонь свою и точно так же, как он сам, задрала голову, глядя в небо.

— Чувствуешь что-нибудь?

— Да, здесь, — в едва слышном шепоте, в ставшем чуть ярче запахе странно смешались тоска и страх.

— А теперь? — Асир выпустил ее руку.

Несколько мгновений ничего не менялось. Потом от Лин плеснуло ужасом, она отпрыгнула вбок, исхитрившись в прыжке дернуть за собой Асира. Он устоял, конечно, притянул ее к себе:

— Что такое?

Сердце у Лин колотилось так, будто она только что чудом выбралась из ямы с голодными саблезубами.

— Ну? — поторопил Асир. Встряхнул за плечи и тут же почувствовал крепкую хватку — на этот раз Лин стискивала его руку так, будто цеплялась за нависшую над пропастью ветку. Асир опустил свободную ладонь ей на спину, прикрывал собой, по привычке отгораживал собственным запахом от всего мира. Так можно было успокоить даже спятившую анху, поделиться уверенностью, внушить правильное: ты в безопасности, ты под защитой, ты — со мной.

Когда дыхание Лин слегка выровнялось, Асир спросил:

— Что произошло?

Та отстранилась — слегка, совсем немного, чтобы не потерять телесный контакт, но посмотреть в глаза.

— Водопад. Я его услышала. Сначала совсем слабо, решила, просто чудится, а потом — так ясно, рядом, как будто вот сейчас на голову упадет. — Она глубоко вздохнула, на мгновение опустила веки: — Я испугалась. Простите.

— Испугалась водопада? — переспросил Асир. Как можно бояться падающей на голову воды, он не понимал. Потому уточнил: — Или ты чувствуешь опасность, исходящую от этого места?

— Смертельную опасность, — Лин стискивала зубы, отводила взгляд, будто одновременно стыдилась своей вспышки и пыталась пересилить неконтролируемый страх.

— Ее много, да. Тебе нечего стыдиться, но и бояться нечего. Печать не разрушена, она всего лишь повреждена, моя кровь отзывается. У этого мира есть время. — Он не понимал, откуда все это знает — будто кто-то нашептывал в ухо едва слышно. Может, кровная память предков, может — магия хранителей, а может, и то, и другое.

— Печать? — во взгляде Лин плеснулось любопытство. — Какая печать? Мне показалось, будто… не знаю, как точно сказать, будто вода размывает с той стороны. Как дамбу. Опасно стоять под плотиной, если она вот-вот может рухнуть. — Снова вздохнула, уже свободнее, и вдруг попросила: — Давайте уйдем отсюда. Пожалуйста. Хоть немного в сторону.

— Уйдем, — согласился Асир. — Здесь больше нечего делать. Выхода нет, теперь ты знаешь наверняка. А если вдруг появится, ничего, кроме гибели, обоим мирам не принесет.

Он медленно пошел вперед. Лин на этот раз не отставала, шла рядом, будто все еще неосознанно пряталась в его запахе, как вчера в пыточной. Если бы в ее стриженой голове не было столько бреда, сейчас наверняка пристраивалась бы ближе, может, даже сама попыталась обнять или хотя бы прикоснуться: простые, абсолютно нормальные инстинкты, с которыми незачем бороться ни одной анхе. Но агент Линтариена из другого мира зачем-то боролась. Наверняка считала это непозволительной слабостью безвольного и безмозглого ничтожества, которое предпочла убить, вместо того чтобы попытаться принять.

— Ты слышала что-нибудь о Великом Крахе? Помнит ли ваш народ о Последней войне, рассказывает ли о ней сказки и небылицы так, как делают здесь? — спросил он.

— Война — да, — Лин кивнула. — Крах? Я говорила вчера, есть теория, но неподтвержденная. Те легенды, из которых ее вывели, как раз объясняют страхом после Последней войны. Нас тогда осталось очень мало. Кродахов — особенно, их слишком много погибло. Анх, в общем, тоже не хватало, — она хмыкнула, — но недостаток кродахов это скрадывал. Наверное, еще немного, и мы вымерли бы. То время в наших учебниках называют «Век хаоса». Время, когда клибы учились брать на себя ответственность, а анхи — сражаться и защищать. Вам, наверное, диким покажется, но одно время даже начали спорить, нужно ли обществу много кродахов, или оставить их только для оплодотворения. Слишком агрессивны. Это уже потом открыли зависимость от запахов, разобрались, что чем меньше кродахов рядом с анхами, тем чаще анхи сходят с ума.

— Ты не сошла? — не удержался Асир.

— У нас начальник управления кродах, — как будто даже обиделась Лин. — Сильный. На вас чем-то похож, — ее голос потеплел, и тут же, словно устыдившись этого, она вернулась к прежней теме: — А война с тех пор под запретом, за разжигание вражды казнят на месте.

— Хоть в чем-то наши миры похожи, — Асир вспомнил собственное детское недовольство: как так — никакой войны, что за блажь трусов, не способных удержать в руках оружие? — Всеобщая война — недопустима. Сейчас наш мир поделен на семь лепестков, в каждом — свой владыка. Вражда между ними запрещена. Это закон, который никогда не нарушался. Разумеется, хватало слабоумных, которые пытались, но мы — семеро — связаны обязательствами и общей тайной. Наша кровь хранит печать. Не станет ее — не станет этого мира. Мы тоже были близки к вымиранию. У нас не осталось анх. Кродахи гибли, сражаясь, а анхи гибли без кродахов. Мы боролись за каждого ребенка, за каждую анху так, как не боролись бы и за собственную жизнь. Плохое было время — время смерти и выживания. После Краха эта часть мира — наша многоцветная Ишваса — погибала. Бунтовала природа, с неба падали горящие камни, земля тряслась, извергались вулканы, суша уходила в море, а море слизывало с берегов города и деревни, кипело и испарялось.

Асир говорил, почти дословно вспоминая то, что когда-то услышал от отца. Сказка-не сказка, легенда-не легенда, но то, что никогда не сотрется из памяти, пока жизнь продолжается.

— Неполноценный мир, обломок мира был обречен. Нарушенное равновесие невозможно было восстановить. И тогда пришли Хранители. Странные, пугающие, иномирные создания. Призвали семерых сильнейших и наложили печать. С тех пор потомки свято чтят традиции. Мы не хотим повторения Краха. Мы больше не нарушим равновесия. Погибнем сами, если придется, но наше место займут другие, достойные, и ничего не изменится.

— Значит, вы сможете все исправить? — Лин мгновенно ухватила суть, в голосе вспыхнула надежда и что-то еще… странное для нее, неожиданное, отчего-то позабавившее. Благоговение? Нет, не настолько, но близко. Очень близко.

Захотелось вдруг потрепать ее по волосам и посмотреть, что будет. Но Асир не стал.

— Мы обновим и укрепим печать. Пока я правлю Имхарой, никакие водопады не имеют права обрушиваться на мои трущобы, — сказал он с улыбкой.

— Хорошо, — серьезно ответила Лин.

Асир думал о шестерых владыках, которые должны будут приехать, о том, как на время их приезда сохранить порядок в Им-Роке, о том, что отрекшихся придется окоротить сейчас, не дожидаясь неопровержимых доказательств измены. Думал о печати и о том, как по-разному выживали два мира. Анхи, защищавшие кродахов! Сумасшествие, но что еще делать, если кродахов и правда почти не осталось?

Может, отсюда и пошла та дрянь, которая делает из нормальной анхи вот такую, как Лин — ловкое, быстрое, умеющее сражаться и защищать убогое недоразумение? А как еще уберечься от сумасшествия, если рядом нет ни одного кродаха?

— Владыка, — тихо сказала Лин. Асир вынырнул из захвативших его целиком мыслей, и оказалось, что они уже почти вышли из трущоб, впереди маячат стражники оцепления, в дальнем конце чисто выметенного переулка ждет паланкин.

— Да, — рассеянно отозвался он. И тут же спросил, уловив идущую от Лин неуверенность: — Ты хотела что-то?

— Попросить.

— Говори.

— Сегодня четвертый день, как меня нет на работе. Ребята встревожатся, будут искать. Если вдруг дойдут сюда, не убивайте. Они вам не враги, жизнью клянусь.

— Если твой начальник — кродах с головой, он зачистит трущобы.

— Знаю. Но все же.

— Если кто-то появится, его не станут убивать на месте, приведут ко мне. Большего обещать не могу.

Он вообще не обязан был ничего обещать, но анха Лин впервые о чем-то просила и делала это не для себя. Поэтому Асир не собирался ей отказывать.