Воображала

Глава 9

Я целовала белые цветы, которые вплетала в ее чудесные волосы.

— Ты так прекрасна, моя милая, — сказала я. Сестра засмеялась. Она сидела перед зеркалом, а я была позади нее, вдыхала запах ее волос.

— Он хороший, да? — спросила я. — Ты точно уверена?

— Милая, не так важно, хороший ли он. Важно, легко ли им управлять.

— Но разве тебе не будет противно? Ты ведь не любишь его.

— Я никого, кроме тебя, не люблю, Воображала.

Она обняла меня, и наши отражения в зеркале показались мне фотографией. Может быть, потому что я слишком желала запечатлеть этот момент. Мой милый, мне вовсе не хотелось отдавать чужому мужчине мою сестру. Мне не хотелось, чтобы он смотрел на нее и обращался с ней, как с женой.

Но тогда я не думала, что теряю ее. Мы принадлежали друг другу, и только смерть могла забрать ее у меня. Позже я сомневалась в этом, но не из-за Домициана. Совсем другой человек забрал ее у меня, и совсем в другое, намного более страшное время.

Сегодня же я была счастлива за нее, потому что она была такая красивая и, кажется, довольная.

— Представляешь, Воображала, я выйду замуж, и теперь, когда я решу завести любовника, я буду прятать его в твоей комнате. Не переживай, они не прихотливы.

— Я не буду его кормить, — сказала я.

— Я дам ему с собой сухой корм.

Пионы в ее волосах источали сладостный запах. Я обняла ее, и она закрыла глаза.

— Сегодня нам предстоит сложный день, моя милая. Придется много общаться с Домицианом.

— В таком случае тебе предстоит сложная жизнь, Жадина. Тебе еще долго придется общаться с ним. Примерно всю жизнь.

— О, не переживай, я выдрессирую его, хотя на это и потребуется время.

Сестра взяла с тумбочки стек, хлопнула себя по ладони. Я часто причиняла ей боль, когда пустота донимала ее, и я не знала, будет ли это делать Домициан, и как она объяснит ему свое желание.

Домициан был, если вдуматься, вполне неплохой партией. Старший сын в одной из самых знатных принцепских семей страны, получил отличное образование, и многие прочили ему место в Сенате через год или два. Он был только на пять лет старше нас, а нам в то время недавно исполнилось двадцать. Несмотря на свою молодость, Домициан был серьезен.

Принцепсы остаются детьми дольше, чем представители всех других народов. Когда твое тело позволяет тебе дожить до ста пятидесяти лет, тебе незачем взрослеть. У тебя есть намного больше времени, чем у многих, к тому моменту как их жизни подходят к концу, твоя минует середину.

Это очень расслабляет. Я поняла, дорогой мой, что значит быть взрослой, только после рождения Марциана, но не до конца.

В то время мы с сестрой были совсем маленькими девочками, а вот Домициан, который был не намного старше, казался мне взрослым мужчиной. В том году он как раз пил слезы бога. Вообще-то не существует правила о том, во сколько нужно причаститься к дару, но многие почему-то выбирают семнадцать и двадцать пять. Первую категорию я совершенно не понимала. Мне не хотелось бы, чтобы мое тело замерло в столь юной, рассветно-розовой точке моей жизни. Я и сейчас с трепетом ловила каждое изменение, мне хотелось превратиться из подростка в молодую девушку окончательно прежде, чем я приму дар.

Остаться подростком навечно для меня было бы все равно, что не досмотреть фильм.

Еще говорили «Чем старше принцепс — тем моложе его тело». В этой пословице была доля правды. В былые времена голода и великих войн, когда молодыми люди считались в четырнадцать-пятнадцать лет, срок жизни принцепсов все равно был примерно равен сегодняшнему, но из-за того, что считалось молодостью вокруг, принцепсы причащались к дару много раньше, чем сейчас. На сломе эпох, наверное, было странно видеть четырнадцатилетних прабабушек.

Я уверена, что чем дальше, тем позже принцепсы будут пробовать слезы бога. Мы зависим от окружающих нас народов больше, чем нам кажется, мой дорогой. Мы вечные дети, стараемся копировать настоящих взрослых.

И Домициан, впрочем, был на редкость рано повзрослевшим и серьезным, но все-таки ребенком. В нем была детская мечтательность, и его покладистое спокойствие тоже было спокойствием мальчика. Но, в отличии от нас, он относился к жизни, как к ответственному заданию. В этом было его неоспоримое достоинство и источник его небывалого занудства.

Сестра смеялась, что выбрала его за красивое лицо. Он действительно был очень элегантным и по-настоящему аристократичным. У него были тонкие, безупречно приятные взгляду черты, чуть волнистые темные волосы и изящные руки. Сестра называла его красивым, для меня же в то время мужская красота все еще оставалась загадкой. Я научилась любоваться мужчинами только года через три после того дня, но и тогда Домициан и не показался мне каким-то особенным привлекательным.

А в день свадьбы моей сестры я верила ей на слово.

Сестра поднялась, покрутилась перед зеркалом, ее пальцы скользнули вдоль тела, словно она проверяла сохранность важной вещи. Она обернулась ко мне и с девичьим, хитрым трепетом спросила:

— Сегодня я красивая?

— Ты красивая всегда, но сегодня ты — богиня.

Она внимательно посмотрела на меня, словно решала, не вру ли я, потом протянула руку и коснулась тонкими пальцами моей скулы.

— Помоги мне одеться, Воображала. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя сестра запуталась на пути к своему жениху?

Надевать тогу было, на мой вкус, намного сложнее, чем завязывать галстук, кроме того и делать это приходилось куда реже. Традиционные одеяния наших предков использовались только в свадебных церемониях, как знак уважения к нашему богу, с радостью наблюдавшему за светлыми празднествами своего народа на заре времен.

Обвязать кусок тяжелой, громоздкой ткани сложного покроя правильным образом самому было совершенно невозможно, так что мы с сестрой вместе учились делать это с помощью родственников и видеофильмов. Сначала было забавно, а потом даже интересно, насколько сильно мы можем испортить безупречную алую с золотым ткань, если будем тянуть ее в разные стороны.

В какой-то момент, однако, у нас стало получаться, и мы радостно тренировались снова и снова. Так что в самый ответственный день все вышло легко и приятно. Я обернула алую тогу поверх белой туники сестры и отошла, чтобы посмотреть на результат.

Эпоха тог давно миновала, в повседневной жизни о них напоминали разве что широкие полосы ткани идущие от плеча наискосок на официальных костюмах, однако они были пришиты и оборачивать их самостоятельно было не нужно. Я и не представляла, что подобный анахронизм может смотреться на ком-то так невероятно.

Сестра словно сделала шаг из темных эпох до великой болезни, она стояла передо мной, прекрасная, знатная римлянка, с нежными цветами в драгоценных, золотых волосах. Алый шел ей, придавал величия и опасности.

— Ты так красива, — прошептала я.

— Вот что я называю искренним комплиментом, Воображала.

Она села у туалетного столика, взяла подводку и принялась выверенным движением вести стрелку по веку, ровно-ровно над ресницами.

— Как думаешь? — спросила я. — А у меня когда-нибудь будет жених?

Не то чтобы я хотела, но меня одолело детское любопытство.

— Будет, — сказала сестра, задумчиво глядя в зеркало, словно раздумывая, рисовать ли вторую стрелку или пойти так. — Но это, конечно, должен быть очень настойчивый человек. Не думаю, что ты быстро согласишься.

— Я просто не хочу связывать жизнь с кем попало.

— Не ты связываешь жизнь с кем-то, Воображала, а жизнь с кем-то связывает тебя.

Я замолчала. Мне стало противно и жутковато, потому что я не хотела, чтобы жизнь связывала меня с кем-то, в этом было принуждение мне отвратительное, я не хотела сближаться с людьми.

Тогда, дорогой мой, я еще не знала, как жизнь свяжет меня с тобой, еще не испытала ужаса и позора, которые ты принес мне, и не догадывалась, насколько буквально буду связана с тобой — своей страной, своим ребенком. Я еще не знала, и в то же время что-то во мне уже испугалось, надломилось, как стекло и похолодело, как лед.

— Но он будет любить тебя, Воображала, — сказала сестра. — Потому что ты нежная и сама способна к любви. Она захочет добиться этого от тебя, потому что при встрече ты будешь холодна, но он почувствует, сколько тепла ты способна дать и захочет его.

Все это были пустые, девичьи разговоры, вызывающие романтическое возбуждение истории, которые никогда не сбываются, и тогда я испытала от ее слов восторг и вдохновение, а потом долгое время представляла себя героиней какой-то мутной любовной истории, где мужчина не был никем конкретным и не имел определенного лица, меняя облик вместе с моими пристрастиями к знаменитым актерам. Я и представить себе не могла, дорогой мой, тебя. Ты насмешка над мечтами маленькой девочки. Ты смел, потому что твой разумом затуманен. Ты добр, но способен на невероятную жестокость. Ты красив, но эту красоту не оценишь, потому что ты ведешь себя так, словно у тебя нет тела. Ты обаятелен, и в то же время нереален, словно актер, пользующийся эффектом отчуждения, не проживающий, но лишь показывающий.

Я рухнула на кровать, раскинув руки, словно падала с большой высоты, закрыла глаза, и именно в этот момент в комнату постучались.

Домициан уже был здесь. Скоро все должно было начаться.

Сестра привела в порядок мою белую тогу, а я поправила прическу, и мы пошли вниз. У лестницы сестра замедлилась, увидев Домициана, стоявшего внизу.

Гости, фрукты и мраморные купальни, дорогие подарки и щелчки фотоаппаратов — все это следовало потом. Таинство, которое должно было произойти сейчас дозволялось видеть лишь близким родственникам жениха и невесты.

Я быстро спустилась вниз, чтобы посмотреть, как сестра сойдет с лестницы. Она шла, чуть придерживая полы тоги, с очаровательной, вовсе не свойственной ей на самом деле беззащитностью. Сестра была очень ловкой, но сейчас создавалось ощущение, что она вот-вот упадет. Наверное, это чтобы Домициану хотелось подхватить ее.

Он смотрел на сестру восхищенно и нежно. На нем тоже была тога глубокого, синего цвета, который ему с одной стороны шел, а с другой — делал еще бледнее.

Мама и папа стояли чуть поодаль, ближе к двери. Мама утирала платком сухие глаза, папа выглядел самодовольным — еще бы, ведь он нашел сестре самого лучшего мужа.

Родители Домициана, такие же приятные, серьезные и блеклые, как он, стояли чуть ближе к лестнице, переживали, наверное, что в самый последний момент свадьба их сына с будущей императрицей сорвется. Как же они, наверное, были счастливы. Так счастливы, что от радости на каждом лица не было. Ты когда-нибудь замечал, мой дорогой, что счастье в его терминальном проявлении не отличить от страха — те же замершие черты, то же неверие в глазах.

В самое лучшее и в самое худшее мы никогда не можем поверить до конца.

Даже многочисленных братьев Домициана, в честь торжественного дня, удалось заставить вести себя прилично. Они стояли в линейку, от самого высокого к двухлетнему малышу, превозмогающему усталость и скуку.

Мне казалось, сестра спускается вниз бесконечно. И я была не против, чтобы этот момент длился как можно дольше, настолько она была прекрасна. Домициан протянул руку, помог ей преодолеть последнюю ступеньку, и она стала, как богиня сошедшая на землю. Сестра подалась к Домициану, что-то прошептала ему на ухо, и я увидела, как отчетливо он покраснел. Зато и синяя тога стала выглядеть на нем лучше.

Мама подошла к сестре. Она была чудесно одета, накрашена и причесана, выглядела младше нас сестрой, и в то же время я видела ее зависть.

В последнее время мама намного лучше общалась со мной, чем с сестрой. Я была никем, сестра же была лучшей версией мамы — еще красивее, еще знатнее, и с будущим еще более сияющим.

Мама вложила в руки сестры букет из сухоцветов и пшеничных колосьев по давней традиции, и я удивилась, насколько уродливым смотрится этот букет рядом с сестрой. Насколько уродливыми смотрелись бы любые цветы.

Сестра коснулась губами маминой щеки, но мама приняла это с обжигающим холодом, не шевельнувшись. Папа обнял сестру, бережно, но в этой аккуратности не было ничего от любви, словно она была хрустальной вещью, которую он боялся разбить.

Домициан взял сестру под руку, а папа открыл перед ними дверь. Мы, всей процессией, двинулись в сад. За забором, с другой стороны дома, ревела толпа. Они ждали, когда совершится свадьба между императорской дочерью и безвестным, безликим политиком, который с сегодняшнего дня станет звездой.

Голос толпы казался мне прибоем, и я подумала о море. Мы шли сквозь сад, насыщенная летняя зелень источала аромат вечной юности. Я сорвала с куста одну из камелий, подбежала к сестре и поместила цветок ей за ухо. Это был мой последний шанс прикоснуться к ней, пока она еще не стала женой Домициана. Сестра поймала мою руку и погладила пальцы.

Я увидела храм. Сегодня он был украшен цветами, а земля была умощена вином и медом, дух от которых поднимался и тепло окутывал меня. Мы не вступили в храм, сегодня он был только для двоих влюбленных. Я подошла ближе всех, настолько, что даже поймала укоризненный взгляд мамы.

Шаги сестры и Домициана гулко отдавались у меня в ушах, и я с неослабевающим вниманием следила за ними. Домициан нежно вел сестру, и я поняла — он будет хорошим мужем. Потому что он не видел ее настоящей. Думал, она хрупкая и прекрасная куколка.

Тем лучше.

Они остановились у статуи, встали на колени, покорные воле бога, который однажды спас наш народ.

— Бог мой, — начал Домициан. — Позволь мне взять в жены любовь моего сердца, чтобы мы были счастливы и довольны, а оттого добродетельны. Позволь нам усладить твой взор благочестивой жизнью и в мудрости твоей распорядиться властью, которую ты дал нам.

Домициан смотрел в прекрасное, каменное лицо бога, заискивающе улыбался статуе, будто перед ним был живой человек.

Бог не всегда позволял случиться свадьбе, и если он не желал ее последствия были ужасны. В последний раз подобное случилось до моего рождения — молодожены просто упали замертво. Я испугалась, что подобное может случиться и с моей сестрой, прижала руку ко рту, почувствовала под пальцами пульс на губах.

Такого не должно было случиться. Домициан казался добродетельным и искренним, что соответствовало его Пути Человека, сестра же не шла против своего желания, что было важно для Пути Зверя. Браки между последователями разных путей случались редко вовсе не потому, что были запрещены богом. Наоборот, прежде такие союзы считались священными и воплощающими двойственное начало бога. Но последователи Пути Зверя всегда были в меньшинстве и часто вели образ жизни, который отвращал от них идущих Путем Человека.

И все же, вдруг нашему богу что-то не понравится?

— Мое желание стать женой этого человека сильно и страстно, и я достигла своей цели, теперь же дай мне вкусить удовольствие выполненной прихоти, — сказала сестра. Голос ее был сладострастным, и в то же время нежным. Я не знала, насколько наиграна эта нежность и насколько обращена она к Домициану.

— Позволь ей быть моей женой, — сказал Домициан.

— Позволь ему быть моим мужем, — прошептала сестра. Она смотрела не в лицо бога, а на его звериную маску. Затем Домициан смочил пальцами слезы в чаше, коснулся пальцами висков сестры. Она сделала то же самое с ним. И если бог не покарал их за неверное решение, это значило, что они готовы, и все происходит вовремя, как и должно быть.

Платиновые кольца блеснули на ладони у Домициана, и я заплакала, сама не зная от счастья или от грусти.

Что-то закончилось, что-то началось. Теперь моя сестра была замужем за этим спокойным, милым человеком, которому прочили большое будущее. Домициан смочил кольца в чаше, и они сестрой обменялись ими.

Камелия, которой я украсила сестру, упала на каменный пол, когда она обернулась ко мне уже замужней женщиной.

А если бы ты, дорогой мой, взял меня в жены, как того требует мой бог, я клянусь тебе — мы оба были бы мертвы.