Яромира. Украденная княжна

Князь Ладожский I

В гриднице было шумно, а такое случалось редко. Обычно Ярослав склок и криков в своем тереме не терпел, и к этому давно уже привыкли и дружина его, и бояре. Но нынче он сам дозволил им всласть пошуметь, чтобы схлынули враз накатившие гнев и злость. Опираясь локтем на деревянный престол, он внимательно следил за тем, что и как говорили люди.

— Княже, — воевода Будимир, стоявший ошуюю* престола, наклонился к нему и спросил негромко. — Утихомирить?

— Пущай поговорят, — Ярослав махнул рукой.

Вроде бы вести они получили скверные да тревожные, но на душе у него было спокойно. Скоро будет сговорена вслед за старшей и средняя дочка, а там, пока младшая подрастет, будет у него десять зим, чтобы передохнуть. Все же девок замуж отдавать куда сложнее, чем сыновей! Пока подыскал Мирошке доброго жениха, немало воды утекло.

Он огладил густую, короткую бороду, в которой показывалась уже первая седина, и усмехнулся. Со дня на день ждали на Ладоге жениха Яромиры — княжича Воидрага с его дядькой, воеводой Видогостом. Справят сватовство, скрепят новый союз меж двумя княжествами. Усилит Ладога свои границы, вдвое больше мужей смогут выставить против хазарского войска.

… и не токмо хазарского.

Ярослав нахмурился, растер ладонями глаза. Принесли вести, что в Новом Граде* осели дерзкие норманны. Уже заслали во все стороны гонцов: мол, покоритесь, отправьте дань, али за свое непокорство заплатите кровью.

Придется вскоре собирать княжеское вече да судить-рядить, как охальникам на их речи ответить.

Не токмо против хазар предстоит воевать Ладоге. Пришла беда, откуда не ждали, и на родном севере стало неспокойно.

Принес лихой ветер варягов из их холодной страны.

— … взад им голову посланника отправить, и точка! — предложение боярина, как поступить с гонцом, что доставил норманнское письмо из Нового Града, было встречено сдержанным, но одобрительным гомоном.

— Больно скор ты на расправу, — ответствовал ему кто-то из толпы. — Коли с миром пришел к нам, так что же мы станем голову рубить?

— Да с каким миром, побойся Перуна! — не утерпели гридни. — Сулит, что кровью мы умоемся, коли не покоримся да дань не станем платить.

— Я думал, они на ладьях токмо задницы себе отморозили. А, выходит, еще и разум! — воевода Будимир покачал головой, и его меткое замечание было встречено дружным хохотом.

Ярослав призадумался. Не шибко уж веселится его гридь да бояре? Они, знамо дело, радовались скорому союзу меж двумя княжествами, который укрепит Ладогу. Но и Новый Град недалече, и, коли осели там клятые норманны…

— Надо бы нам весть послать. Конунгу Харальду Сигурдовичу*. Может, ведает он, откуда в Новом Граде взялся варяжский хирд*, — когда Ярослав заговорил, все прочие голоса стихли.

Гридь и бояре согласно закивали. Мысль была доброй.

С дружиной конунга Харальда у Ладоги был мир. А несколько зим назад он и вовсе — дело неслыханное прежде! — побывал в гостеприимном тереме Ярослава Мстиславича. Добрых три седмицы провели он и его дружина на Ладоге, задержались почти на весь Серпень*. Расстались, почитай, добрыми друзьями, договорившись и торговых путях. С тех пор ладожские корабли да ладьи редко трепали в Варяжском море. Охранял их конунг Харальд и его хирд, а за это брал он плату товаром: медами, мехами да иными диковинками.

— Славная мысль, Мстиславич! Может, и подмоги у него испросим.

— Рано еще об этом говорить, — Ярослав покачал головой и окинул взглядом гридницу. — Ну, довольно на сегодня. Пройдет сватовство, зашлем людей, соберем князей всех на вече. Поглядим, что с Новым Градом делать станем, но ни пяди земли нашей приблуде норманнской не отдадим!

Гридь согласно зашумела, ударяя мечами о щиты, и Ярослав довольно прикрыл глаза.

Когда вышел он из полутемной гридницы на белый свет, солнце уже перевалило за половину дня. Немало времени проговорили они. Почитай, с самого утра. Но порешили все, что было нужно. Нынче оставалось приветить княжича Воидрага, скрепить сватовство и после уже созвать вече. Дерзким норманнам из Нового Града и впрямь следовало дать отпор. Совсем зарвались, охальники, князьям грозить стали! Да и чем⁈

Кровью, говорят, умоетесь.

Ярослав хищно усмехнулся. Знавал он уже таких. Все, как один, лежали нынче в земле, мертвые и безмолвные. Сами умылись тем, что другим сулили.

Он остановился на крыльце и сделал глубокий вдох. Свежий осенний воздух остудил голову и ретивое сердце.

Почитай, двенадцать зим минуло с той поры, как собрал он великую рать и надолго отвадил хазар от княжества русов. Прошло немало времени прежде, чем вновь решились степные псы покуситься на чужие земли. Постарел он, уж двух дочерей почти замуж выдал. Но в груди у него по-прежнему билось горячее сердце, и гнев вспыхивал все также быстро, и был князь Ярослав скор на расправу. Рука, держащая меч, не утратила силы, и крепко он стоял на ногах, знал за собой Правду княжескую и власть.

— Больно смурен ты лицом, князь.

Он улыбнулся, услыхав насмешливый голос жены. Звенислава шагала к нему по подворью, а за ней семенили теремные девки. Она остановилась перед мужем возле крыльца и запрокинула голову, приложив раскрытую ладонь к глазам и щурясь против солнца. Совсем забегалась княгиня с хлопотами да заботами: все же предстояло им и сватовство Яромиры, и седмица пиров-празднований, и гостей они многих ждали, и всех разместить надобно, обиходить, напоить-накормить…

— На тебя давно не глядел, вот и кручинюсь, — в тон жене отозвался Ярослав и, довольный, увидел, как у нее на щеках вспыхнул румянец.

Спустя двенадцать зим люба ему была Звенислава еще крепче, чем в самом начале. Княгиня укоризненно посмотрела на мужа и покосилась на теремных девок: те притихли в нескольких шагах у нее за спиной и старательно глядели в другую сторону.

— Ты отчего одна? Где Яромира? — уже безо всякой насмешки спросил Ярослав и спустился к жене по крыльцу.

Та не успела пожать плечами, когда вдалеке послышался девичий смех-колокольчик. Князь и княгиня посмотрели в сторону ворот: Яромира как раз вошла на подворье, а рядом с ней гордо вышагивал старший сын воеводы Будимира, Вечеслав.

Их дочка заливисто смеялась, то и дело поглядывая на высокого, ладного кметя, который изо всех сил ее веселил. Шли они совсем близко. Так, как не полагалось ходить почти-невесте; просватанной княжне.

Ярослав нахмурился, уже свел на переносице брови и приготовился окликнуть вконец зарвавшегося щенка, когда на запястье ему легла ладонь жены.

— Пустое, — прошептала Звенислава, подобно мужу не сводя взгляда с дочки и молодца подле нее. — Пусть походит, недолго уже осталось. Не сегодня-завтра ждем сватов.

Ярослав заскрипел зубами, но себя смирил. Может, и права была княгиня. Недолго Яромире осталось в девках ходить. Еще немного, и придет конец вольной девичьей доле. Уедет она из отцовского терема в чужое, неведомое княжество. Станет женой человека, которого почти не знала.

Разве ж есть какая беда, коли княжна поозорничает самую малость? Будимиров щенок с самого детства за Яромирой увивался, уж сколько раз был за то порот отцом, а к княжне не охладел. Звенислава зорко следила за дочкой, но не замечала меж нею и Вечеславом ничего, что потребно было бы пресечь. Потому и нынче мужа остановила. Ни к чему Яромиру бередить, она и без отцовских окриков тревожилась перед сватовством да ночами не спала.

Не ведала тогда княгиня, как сильно ошибалась.

А коли б ведала, сказала бы мужу, чтобы в тот же миг он услал подальше от Яромиры влюбленного мальчишку. Чтобы духа его на подворье не было.

Много горестей тогда бы предотвратила княгиня Звенислава Вышатовна.

Но, верно, на роду у них написано было иное, и потому все вышло, как вышло.

Столы в гриднице ломился от яств, а лавки — от числа гостей. Ярослав вместе со Звениславой сидел во главе одного из столов, и по обе стороны от него разместилась родня, ближняя гридь, родовитые бояре, храбрые кмети, отроки да совсем еще мальцы. Гул стоял такой, что не слышно было собственных мыслей. Тек рекой хмельной мед, поднимались кубки за здравие князя и его семьи, звучал смех, мужчины пытались перекричать друг друга. Нынче на Ладоге привечали княжича Воидрага: назавтра на утро наметили сватовство, а вечером собрали большой пир.

На почетном месте, одесную* отца, сидела княжна Яромира. Почти-уже-жених не сводил с нее жадного взгляда, но не он один любовался ею нынче. А она же, нарядная и разрумянившаяся, на княжича Воидрага смотрела редко. Но, порой, улыбалась ему — быстрой, мимолетной улыбкой, и у того все вскипало в груди.

Звенислава разгладила на груди новенькую свиту из багряного аксамита с меховой опушкой и поправила нарядную кику с высокими рожками. Она довольно улыбалась, оглядывая шумный пир и гостей. Не пропали втуне ее усилия. Не напрасно почти не спала она ночами последние две седмицы, не зря сбилась с ног, тревожась, чтобы все прошло гладко, чтобы все были обихожены, чтобы гости чувствовали себя желанными. Сердце у нее радовалось, когда замечала она, как княжич Воидраг смотрел на Яромиру. За названную дочь тревожилась она сильнее прочего, и нынче понемногу ее тревога утихала. Жених ее уже полюбил, взгляда отвести не мог, любовался непрестанно — чего еще желать?

Звенислава улыбалась, вспоминая собственное, такое далекое сватовство. И то, как непросто ей пришлось на Ладоге в первое время. Украдкой она нашла руку Ярослава и сжала ее под столом, и поймала на себе удивленный, вопросительный взгляд мужа, и сразу же почувствовала, как он бережно погладил ее ладонь в ответ.

— Здрав будь, князь Ярослав Ладожский, во многие, многие лета! — воевода Стемид, приехавший на праздник из Белоозера, где был посадником, вскочил на ноги и вскинул над головой переполненный кубок.

Следом за ним встал с лавки и воевода Будимир, и десятник Горазд, и воительница Чеслава, и многие гридни и кмети, и на какое-то время в гриднице поднялся совсем уж невообразимый шум.

Звенислава встала со скамьи, оправив подол аксамитовой свиты, и направилась на другой край стола, где сидели женщины. Старшую дочь, Любаву, вместе с мужем князем Желаном ждали завтра, но зато приехала двухродная сестрица Рогнеда, с которой не виделись они несколько зим.

С прошедшем временем Рогнеда Некрасовна стала лишь краше, и даже рождение единственного, долгожданного сына не погубило ни ее тонкого стана, ни нежного лица. Не портил ее и вдовий убор: больше зимы назад, в очередной схватке с хазарами был убит ее муж, служивший ее брату, князю Желану, воеводой.

Звенислава опустилась на лавку рядом с двухродной сестрицей, и Рогнеда сказала, не сводя с Яромиры внимательного взгляда.

— Белой лебедушкой выросла. Совсем дитем ее помню, а как расцвела.

Княгиня проследила за ее взглядом и мимолетно нахмурилась: Яромира смахнула что-то со стола и тайком, украдкой принялась рассматривать, спрятав под лавку.

— Когда сватовство-то? — Рогнеда прозорливо усмехнулась.

— По утру. Нынче уже не поспели, — рассеянно отозвалась Звенислава, думая о своем.

— Приставь к ее горнице надежного человека, — вдруг сказала Рогнеда, задумчиво крутя на запястье тяжелое обручье. — Гляжу на нее и себя узнаю.

Ладожская княгиня вздрогнула и посмотрела на сестру со смесью недоверия и испуга. Обе очень хорошо помнили, что случилось с Рогнедой, когда к ней посватался нелюбимый. Что она натворила.

— Хуже не будет, — добавила женщина.

— Приставлю, — отозвалась Звенислава решительно и свела на переносице светлые брови. — Непременно приставлю.

Какое-то время они посидели молча, наблюдая за празднеством со стороны. Столько всего промеж ними случилось, столько было вначале обиды, боли, непонимания… Но кровь все же не водица, и прошедшие зимы сблизили двух сестер, да так, что и не скажешь, коли не ведаешь, что двухродные они, а не родные.

— Стемид с тебя взгляда не сводит, — Звенислава вдруг развеселилась, позабыв на время тревогу о дочке.

Ясноокая красавица-Рогнеда подняла тонкую, темную бровь и лишь улыбнулась. Тогда сотник, а нынче воевода Стемид прикипел к ней сердцем еще двенадцать зим назад, когда вместе с братом, князем Желаном, жила она в тереме на Ладоге. Но невозможно было княжне стать женой простого ратника, и потому уехала Рогнеда вместе с братом в свое далекое, степное княжество, где подыскали ей подходящего жениха.

Она и не противилась.

Однажды гордость уже взяла над нею верх, и много горя это всем принесло.

Князь Ярослав поднялся с лавки, а следом за ним и вся гридница. Он улыбнулся, посмотрев на дочь, и ласково положил ладонь ей на плечо, и та вздрогнула — едва заметно, но все же.

— Ну, гости дорогие, пора мне честь знать. Ешьте, пейте, веселитесь! А завтра поутру жду всех на подворье, будут сватать нашу лебедушку.

Яромира зарделась, а по гриднице разлетелся радостный, оглушающий вопль. Мужчины застучали губками о столы, громко заговорили разом, выкрикивая поздравления.

Ярослав вместе с семьей ушел, следом потянулись и женщины с мужьями, и вскоре за столами остались одни лишь молодые кмети да гридни. Тем-то вольготно было просидеть на лавках до самого утра!

Ночь выдалась жаркой да душной, и князю не спалось. Чтобы не разбудить ненароком сладко спавшую жену, он поднялся с постели на рассвете, надел портки и холщовую рубаху, в которой не отличить его было от простого кметя, да вышел на подворье. Снаружи терема было тихо и спокойно. Лучи восходящего солнца золотили искусную резьбу на крыше высокого сруба, скользили по утоптанной земле, осушали выпавшую росу. Ярослав вдохнул полной грудью и с наслаждением, до сладкого хруста в лопатках, потянулся.

— Ой! — в него сзади влетел старший сын, Крутояр.

Мальчишка удивленно захлопал глазами и запрокинул голову, смотря на отца, которого никак не ожидал повстречать на крыльце в такую рань.

Ярослав тоже подивился.

— Пошто не спишь? — спросил он и нахмурился, когда сын зарделся, что красна девка.

— Я поупражняться хотел, — признался Крутояр. — Дядька Горазд сказал, что нынче ему с нами некогда, а мне неохота день пропускать! — уже увереннее договорил он и бросил на отца быстрый взгляд исподлобья: ну как похвалит⁈

— Вот что, — Ярослав усмехнулся. — Ну, коли десятнику Горазду некогда, ступай с отцом.

Крутояр подпрыгнул на месте, взвизгнув от радости. Нечасто у князя находилось время погонять по двору сыновей! Они успели зайти за терем и взять деревянные мечи — мальчишкам, по малости зим, не давали настоящие, когда внимание князя привлек какой-то шум. Крутояр обернулся вслед за отцом и разом поник: к ним со всех ног мчались два кметя. Что-то случилось, уразумел он и покосился на меч. Нынче не поупражняться ему с отцом.

— Господин! — оба кметя рухнули на колени прямо на землю, подняв вокруг себя пыль, и князь нахмурился еще шибче. — Господин, княжна Яромира пропала!

— Я задушу его, своими руками задушу! — воевода Будимир, опустившись перед князем на одно колено, отчаянно сжал тяжелые кулаки.

Рык рвался из его горла. Отчаянный рык отца, чей сын совершил нечто такое, что вовек не забудется. Вечеслав не просто ослушался строгого батьку, не просто сделал поперек. Он предал отца, предал род. Предал князя, которому клялся в верности, когда опоясали его мечом да приняли в кмети.

Он пропал из терема вместе с княжной Яромирой, и несложно было присовокупить одно к одному.

Звенислава изо всех сил зажала руками рот, борясь со всхлипами, и пришибленный, испуганный Крутояр, про которого в суете просто позабыли, неловко погладил мать по руке. Ярослав разбудил ее совсем недавно, и спросонья она не уразумела даже, о чем говорил муж. Как могла Яромира пропасть? У нее же нынче утром, вот-вот, скоро уже, сватовство будет…

Уразумев, Звенислава вскочила с постели, взметалась по горнице и толком не успела одеться, и стояла нынче в княжеских покоях на мужской стороне терема в непотребном для княгини виде. Но нынче ей не было до этого дела.

У дверей возле стены тряслись два кметя, принесшие скорбную весть. Они же охраняли горницу Яромиры и упустили княжну, перебрав с хмельным медом. А нынче дрожали, представляя, что за такое сотворит с ними князь.

Воевода Стемид и десятник Горазд, оба хмурые, встрепанные, стояли позади коленопреклонного Будимира, и не отрывали взглядов от дощатого пола. Как ни крути, а кмети — их забота, их печаль. Как и охрана княжеского терема, и ворот. Все, что на подворье происходило, их касалось. За это отвечали они своими головами.

Из ближнего круга князя не доставало лишь Чеславы, но воительницу Ярослав отправил тотчас в погоню. Может, отыщет, коли далеко не ушли. А не отыщет, так вызнает что.

— Украсть княжну кто лихой не мог? — спросил Ярослав, стараясь не глядеть на трех своих ближников.

Делалось ему тошно от одного лишь вида склоненных голов. А что до воеводы Будимира, отца щенка, покусившегося на его дочку!.. Лучше ему и вовсе головы в его сторону не поворачивать, а то совершит непоправимое. Добро, Боги оградили: рано поутру он меч свой в горнице оставил, а после с сыном намеревался на деревянных поупражняться. Палкой-то никого не зарубишь, голову сгоряча не смахнешь…

Ярослав захрустел кулаками. Гнев, что овладел им, он обуять был не в силах.

— Не мог, княже, — Стемид пригладил рыжий вихор. — Одной лошади не досчитались на конюшне. Вячко… Вечеслав ее запрягал. И в горнице у княжны все ладно, беспорядка нету…

— Добро, — с каменным лицом прошелестел князь. — Стало быть, доброй волей дочка ушла.

Слова князя падали в горнице тяжелыми камнями, гулко ударялись о дощатый пол и катились по нему. Тишина оглушала. Хотелось заполнить ее, но что можно было сказать?

— Горазд, — Ярослав позвал того, на ком видел меньше вины. — Собери людей. Отправьте погоню. По земле, по воде. Немедля, не дожидаясь возвращения Чеславы. Далеко они уйти не могли.

Десятник молча склонил голову и, повинуясь кивку князя, спешно вышел из горницы. Медлить было нельзя, в этом князь был прав. Юноша да девка, куда бы им податься? Гридь сыщет их еще до захода солнца, но вот позора Ярослав Мстиславич не оберется.

— Что княжичу Воидрагу да дядьке его скажем, господин? — Стемид встретился с князем взглядом и поспешно отвернулся.

Никогда он не слыл трусом. Никогда ничего не боялся. Но нынче посмотреть Ярославу в лютые, черные глаза он не сдюжил.

— Правду, — отрезал Ярослав.

— Может, обождем? — едва слышно предложила княгиня.

Бледная, словно первый снег зимой, она отняла от лица руки и вытянула их вдоль тела, сжав кулаки. Стройная, невысокая, перед разгневанным князем она казалась совсем малой птахой.

— Чего обождем? — нехорошим голосом переспросил Ярослав, заскрежетав зубами.

— Коли отыщут Яромиру… пошто княжича станем напрасно тревожить, — Звенислава буквально выталкивала из себя слова. — Скажем ему, мол, занемогла, в горнице лежит…

— Да как тебе такое на ум пришло⁈ — прогремел князь. — Княжичу в глаза лгать⁈ Вижу, чем ты дочерей учила! Немудрено, что Яромира всех вокруг пальца обвела да сбежала!

Княгиня отшатнулась, словно муж ее ударил, и вжалась плечами в дощатый сруб. Перед матерью мгновенно вырос Крутояр, готовый заступиться за нее даже перед отцом.

Ярослав тяжело, рвано дышал. Его грудь вздымалась, глаза метали молнии. Он пожалел о злых словах, сорвавшихся с языка, раньше, чем они прозвучали, но был слишком разгневан, чтобы объясниться с женой.

Вестимо, на нее-то он напрасно осерчал.

Яромиру упустила дружина, охранявшая терем. Быть может, упустил он, дав дочери слишком много воли. С Чеславой позволял мечи тягать. Со щенком Вячко дозволял беседы вести. Не пресек раньше. Не уберег.

— Прости меня, господин, — Звенислава закусила щеки, и скулы заострились так, что о них можно было порезаться. — За слова мои неразумные. И не серчай, — приложив раскрытую ладонь к груди, она склонила голову и медленно, плавно, словно лебедушка, направилась к двери.

Голову она держала поднятой, а плечи — расправленными.

Когда за княгиней бесшумно закрылась дверь, Ярослав взвыл. Не сдержавшись, приложился тяжелыми кулаками по деревянному срубу, содрал с костяшек кожу, и острая боль чуть отрезвила. Помогла обуздать себя. В неистовстве он собой не володел. Поостынув же малость, сразу почувствовал, как прояснился разум.

— Со всеми чернавками, теремными девками, мамками да няньками княжны поговори, — приказал он Стемиду, и тот кивнул. — Припугни, коли нужда будет, но словами. А ты же, воевода, — раздельно, едва ли не по слогам произнес он последнее слово, и Будимир, уже простившийся с жизнью, поднял голову. — Допроси кметей, с кем твой… с кем Вячко дружбу водил. Не может такого быть, что втайне ото всех они сбежать замыслили. Кто-то да проговорится. Все, ступайте.

Он махнул рукой, и мужчины поспешно покинули горницу. Проводив их долгим взглядом, Ярослав чуть ссутулился и, подойдя к столу, залпом осушил чарку с квасом. Услышав позади себя шорох, он резко обернулся. За всеми разговорами позабыл, что в горнице вертелся и его старший сын.

Нынче же Крутояр стоял от него в одном шаге и порывался что-то сказать. Губа у княжича была закушена, а взгляд пылал отцовской решимостью.

— Был у Мирошки помощник, отец, — сказал мальчишка и втянул голову в плечи. — Я.

Он опустил взгляд на дощатый пол и переступил с ноги на ногу. Стыд все же жег глаза, и смотреть на князя было больно. И самую малость страшно.

— Что ты сказал? — нехорошим, вкрадчивым шепотом переспросил Ярослав.

Зажмурившись, Крутояр пробормотал скороговоркой.

— Я Яромирке сбежать подсобил.

* Ошуюю — по левую сторону чего-либо, слева.

* Новый Град — Великий Новгород (по одной из летописных версий (в Новгородской первой летописи) место призвания варягов).

* Князю Харальду — Ярослав говорит на славянском, поэтому конунг стал князем.

* Харальд Сигурдович — опять же, на славянском Харальд Сигурдссон стал Сигурдовичем.

* Варяжский хирд — хирд название варяжской дружины.

* Серпень — август.

* Одесную — сидеть справа. Самое почетное место за столом, справа от князя.