Яромира. Украденная княжна

Кметь с косой II

Яромира не нашлась.

Зато сыскался княжич Воидраг.

Его, пьяного в таком виде, что даже лыка не вязал, привели в терем Чеслава и Стемид. А нашли недалече от места, на которое указал Вячко: где случилась промеж ними драка. Рядом с вусмерть упившемся Воидрагом валялся пустой до последней капли бурдюк, от которого разило хмелем. Стемид и Чеслава решили, что княжич отправился заливать горе после того, как до полусмерти избил безоружного кметя.

Воительница свои мысли при себе держала, но не могла не думать, что словно сама Макошь отвела Яромиру от гнилого жениха. Жаль, что таким лютым способом…

Они вернулись в терем уже глухим вечером, когда давно стемнело, и на небе показалась луна. Среди пламени факелов и кметей, что стояли стражей на стене и подле ворот, ярко выделялось лишь одно светлое пятно: князь Ярослав дожидался их возвращения, забравшись на частокол. Он ушел, когда разглядел в фигуре, распластавшейся на коне, княжича Воидрага.

Чеслава вздохнула и отвела хмурый взгляд. Теперь вся надежда была на десятника Горазда, который по приказу князя отправился с отрядом по всем близлежащим деревням да поселениям.

— Доволен, щенок? — Стемид обернулся на Вечеслава.

Тот плелся позади них с Чеславой: пока искали княжича, воительница подсобила ему умыться да перевязала, наконец, рану на боку, но выглядел кметь скверно. А как стало ясно, что с княжной взаправду беда приключилась, то с его лица последняя краска сошла. Остались токмо синяки да ссадины.

— Оставь его, — Чеслава посмотрела на Стемида.

Хоть и воевода он, а не побоялась ему указать.

Мужчина скривился и дернул себя за рыжий чуб. Весь его вид говорил: баба, что с нее взять! Воительница не повела и бровью. И без него будет, кому мальчишку заклевать. Неизвестно, что князь решит. Это нынче он надеялся, что дочка вскоре сыщется… А коли нет?..

— Кого ты защищаешь? — Стемид с осуждением покачал головой. — Али забыла, что он натворил?

— А тебе легче станет, коли он на собственный нож упадет? — неласково огрызнулась воительница. — Что сделано, уже не воротишь. Об остальном не нам судить… Ему перед князем ответ держать. Да и перед самим собой.

Стемид после ее слов малость поостыл да горячиться перестал, но себе за спину косился все с тем же недовольством.

Он весь день так косился, хотя Вячко вел себя тише воды, ниже травы. Чуть ли не ползком по всему пригорку прошелся — тому, где в последний раз видел княжну. Каждую ямку, каждый выступ осмотрел, словно верил, что Яромира под землю провалилась, и вот-вот ему прямо в руки обратно свалится. Даже нашел что-то: кусок старой фибулы, застежки для плаща. Стемид сперва выбросить порывался. Желчно кривил губы да говорил, что, верно, в предыдущие разы сам Вячко и обронил.

Чеслава этот кусок себе забрала. Лучше князю отдать, и тот пусть рассудит. А у нее на душе спокойно будет. Мало ли что.

Ярослав встречал их у ворот. Брезгливым, презрительным взглядом окинул княжича, которого подоспевшие ратники из его дружины в три пары рук сняли с коня. На своих ногах Воидраг по-прежнему стоять не мог.

— Отыскалась пропажа, — скривился князь. — Напрасно, стало быть, воевода Видогост сам на поиски отправился.

— Пошто он сам сунулся? — переспросил Стемид.

— Нет у него к нам веры, — Ярослав желчно усмехнулся. — Обещался поутру уехать, коли княжич найдется.

— Стало быть, не будет союза… — начала было Чеслава и сама себя оборвала поспешно: нашла время, когда о таких вещах говорить!

— Стало быть, не будет, — жестко сказал князь.

Воительница за его спиной переглянулась со Стемидом. Вся гридь ведала, как Ярослав Мстиславич искал этого союза. Как важен он был для Ладоги.

— Княже, — Чеслава шагнула вперед, достав из мошны найденный Вечеславом обломок фибулы. Она протянула его на ладони Ярославу. — Вот, отыскали на пригорке том. А больше ничего…

— Хм, — князь взял вещицу и повертел в руках. — Чудно. Фибула-то золотая.

— Это Вячко нашел, — быстро сказала Чеслава и тот же пожалела о своих словах.

Мужчина потемнел лицом и смял осколок в кулаке. А затем бросил его на землю, словно тот жег ему руку.

— Собери поутру моих воев в гриднице, — Ярослав повернулся к Стемиду и заговорил совсем о другом. — Рассудим, что делать станем.

Дождавшись быстрого кивка, он развернулся и зашагал в сторону терема. Мимо дернувшегося к нему Вячко прошел, как мимо отхожего места, подобрав полы плаща, чтобы ненароком не коснуться. Кметь так и застыл, глядя прямо перед собой пустыми, полубезумными глазами. Когда Ярослав скрылся в тереме, от крыльца отделилась тень стоявшего там воина, и к сыну подошел воевода Будимир.

Чеслава поспешила уйти, чтобы не стать невольным видаком того, что для чужих ушей не предназначено, но не успела. Потому что воевода, так и не взглянув на Вячко, сказал.

— Ты мне больше не сын, — потом подошел и содрал с него, несопротивляющегося, воинский пояс.

Долго возился неверными, непослушными пальцами с застежкой, а Чеслава, словно к земле приросла. Ноги налились свинцом, она и хотела бы отвернуться, скрыться, чтобы не видеть эту невозможную, невообразимую кару, но не могла.

Наконец, воевода Будимир сладил с застежкой и, зарычав, напряг силы, чтобы отодрать Перунов оберег. Он сам приладил его к поясу сына, когда тот выдержал Посвящение и из мальчишки превратился в мужчину. Долго не поддавался тонкий шнурок, хотя, казалось, что в нем рвать?.. Но вот жалобно затрещала нить, и знак Перуна оказался в одной руке Будимира, а пояс — в другой. Оберег спрятал себе под рубаху, а пояс швырнул под ноги сыну. Вячко дёрнулся, но смолчал. Воевода, пошатнувшись, развернулся и зашагал прочь. Шел он так, что казалось, к каждой ноге его был привязан неподъемный груз.

Долго стояла тишина. Чеслава отчего-то страшилась пошевелиться. Краем глаза заметила она точно также замершего в стороне Стемида. Вот и воевода тоже стал невольным видаком суровой расправы. Наконец, Вечеслав отмер. Склонился и слепыми руками нашарил в пыли пояс. Бережно отряхнул его и, склонив голову, попытался застегнуть. Руки у него дрожали, не слушались.

Первым не сдюжил Стемид. В несколько шагов подошел к нему и взял — не выхватил — из рук воинский пояс, одним быстрым движением сладил с застежкой, пока кметь, не поднимая головы, разглядывал пыль у себя под сапогами.

— Есть, куда пойти? — спросил хмуро.

Вячко уразумел не сразу. Повел неуверенно плечами и махнул рукой.

— Под крыльцом посплю, — сказал он сорванным голосом.

Он не шутил и не пытался никого разжалобить. Просто разом сделалось ему все равно, где спать, что есть, куда идти. Может, случись все на берегу реки, он бы шагнул прямо в бурный поток, и все на этом.

— Под крыльцом токмо псы спят, а ты княжий кметь, — спокойно отозвался Стемид. Поймав взгляд Чеславы, вдруг подмигнул ей и улыбнулся, хотя было ему невесело. — Вот воительница наша княжей милостью одарена была избой! Пустишь к себе на ночлег мальца?

Невольно и губы Чеславы расползлись в слабую улыбку. Вот как бывает. Еще днем Вячко был для него щенком, что княжну погубил, а нынче уже малец. За ночлег его радеет…

— Вестимо, пущу, — она кивнула.

Вечеслав же стоял, словно глухой. Словно не о нем велась речь. Но когда Чеслава, чуть обождав, развернулась и зашагала к воротам, он последовал за ней неслышной тенью. Изба, которой ее ударил князь, стояла на окраине городище, одной стеной смотрела в сторону леса, и воительница прикипела к ней, едва впервые переступила порог. Раньше она, как и всякий кметь, у которого не было семьи, ночевала в клети, а вещи хранила под лавкой. Теперь же у нее был свой дом. Она проросла корнями так крепко, что не выкорчевать теперь и заступом.

Она и не собиралась.

Как всегда, изба дохнула на нее теплом и уютом. Шибко умелой хозяйкой Чеслава так и не стала, но кое-что стряпать, знамо дело, могла. Княгиня Звенислава с самого же первого дня присылала к ней чернавок из терема, и те приносили свежее молоко, сливки, сыры, караваи. Воительнице грозило растолстеть и превратиться в одного из тех дородных бояр, над которыми смеялась гридь, ведь в тереме их всех щедро кормили.

Неловко потоптавшись на пороге, Вячко поклонился сперва домовому и шагнул внутрь. Двигался он, словно деревянный, и лицо у него было каменное, совсем неживое. Покосившись на него, Чеслава указала рукой на лавку, что стояла в самом дальнем углу вдоль стены, напротив остывшей за долгой день печи.

— Ее занимай, — горло першило от неловкости, и она откашлялась.

Чтобы отвлечь себя и забить делами дурные мысли, она полезла по сундукам да ларям, выискивать, что постелись на жесткое дерево. Но когда вернулась из своего угла, отгороженного занавесью, то застыла посреди горницы у стола: Вячко улегся прямо на голую лавку — лицом к стене, подложил под щеку сложенные ладони и уже тихо сопел. Не то взаправду спал, не то притворялся.

Чеслава подавила вздох и все же подошла к нему, укрыла стареньким покрывалом. Остальное пристроила рядом с его головой. Проснется ночью — может, возьмет. Потом села за стол и, подперев ладонью щеку, долго смотрела на мерно вздымавшиеся плечи Вячко. Кажется, все же не притворялся.

Рано утром Чеслава проснулась от шума. Спросонья ничего не вспомнив о прошлой ночи, схватилась за меч, который всегда клала рядом с собой на постель. Вскочив с лавки, уже малость пообвыклась и в себя пришла. Воительница натянула привычные портки, оправила рубаху из плотного льна, пригладила тонкую косу и прошлепала босыми ногами в горницу.

— Я тебя разбудил? — заметив ее, покаянно спросил Вечеслав. Он принес в избу дрова, чтобы подтопить печь, и сложил их на полу. — Не серчай. У нас… — случайная оговорка про отцовскую избу обожгла губы, и он замолчал, пережидая острую, болезненную судорогу, — раньше по-другому заслонка открывалась. Непривычно мне.

Он умылся и выстирал испачканную кровью рубаху. Та нынче сохла на печи. Невольно Чеслава отметила, что на избитом теле не было живого места. Вячко ждал ответа, и потому она сказала.

— Не разбудил. К князю пора.

Пока она собиралась, Вечеслав сидел в сторонке, на той лавке, на которой спал. Вновь появившись в горнице, уже с воинским поясом и вдетым в ножны мечом, Чеслава посмотрела на него удивленно и малость раздраженно.

— Ну, чего расселся? Хочешь к князю запоздать?

Вячко ожег ее забитым, неуверенным взглядом. Еще пару дней назад воительница и представить не могла, что справный, статный, веселый кметь будет так смотреть.

— Но как же… — промямлил неуверенно, и Чеславе сделалось горько.

— Тебя из рода отец изгнал, а не из дружины князь. Собирайся, — сказала твердо, и впервые за два долгих, тяжких дня Вечеслав улыбнулся.

«Ништо, — подумала Чеслава, наблюдая за ним. Она пыталась понять, что скажет князю, коли он по-другому рассудит. — Ништо. Как-то будем жить».

— Чеслава, — Вячко поднял на нее взгляд. — Никогда не спрашивал досель… Как тебя по батюшке величать?

— Никак, — отрезала воительница, поджав сухие губы. — Нет у меня отцовского имени. И отца нет.

«С той поры, как он выколол мне глаз».

Кметь молчал. Ничего не спрашивал, ничего не говорил, и Чеславе это пришлось по нраву.

— Стало быть, мы вдвоем теперь будем, — Вячко натянуто, жестко улыбнулся. — Я ведь тоже больше не Будимирович.

По пути в терем они приметили нечто странное.

Из леса, где стояла ее изба, вышел воевода Видогост. И бочком-бочком, украдкой вдоль лесной опушки зашагал к терему. Вячко, также его заметивший, сперва замер, а потом уже открыл рот, чтобы позвать, и Чеславе пришлось пихнуть его в бок. Благо, стоял он не со стороны пореза.

— Тихо ты, — шикнула на него воительница и сузила глаза, смотря в спину воеводе. — Князю рассказать надобно.

Князя поджидать Чеслава отправилась на крыльцо терема. Вячко же в одиночестве пошел к гридницу, в которой медленно стягивались прочие кмети. Посмотрев ему в спину, воительница хмыкнула со странной смесью удовлетворения и гордости. Любо-дорого поглядеть было, как шагал. Распрямив плечи, подняв голову, смотря прямо перед собой. И только разбитое лицо да сиротливый, куцый обрывок веревки, на котором еще вчера висел оберег Перуна, выдавал, что случилось накануне.

«Надо бы новый парню справить, — подумала она по-женски домовито. — Негоже кметю без знамени Перуна на себе ходить».

Еще и кивнула сама себе. Мол, верно мыслишь, Чеслава!

Несмотря на раннее утро, подворье уже давно не спало. У слуг, как и у кметей, день начинался рано, и потому холопы уже бегали в терем и из терема, и расторопные служанки сновали туда-сюда.

Чеслава стоять без дела она не привыкла, да и подбирать собой крыльцо вскоре устала. Поймав теремную девку, вызнала, что князь и княгиня трапезничают. Стало быть, немного времени у нее было, и воительница зашагала к конюшне, проведать свою кобылу. Оттуда она как раз крыльцо будет видеть, и князя не пропустит. Может, следовало его в ином месте обождать. Но весть про воеводу Видогоста зудела внутри и просилась наружу, и Мстиславичу она хотела, как можно раньше все обсказать.

Внутри конюшни, окромя слуг, она встретила еще старшего сына князя, Крутояра. Наравне с холопами тот чистил стойла, таскал старое сено, ворошил новое, поил лошадей, подсыпал им овес. Заметив ее, мальчишка смутился. Но — делать нечего — вздохнул и подошел, утирая вспотевший лоб рукавов испачканной, заношенной рубахи.

Чеслава ведь не только княжон потихоньку учила ратной науке. Она и старшего княжича натаскивала, когда отец его да десятник Горазд заняты были. А случалось такое, ой, частенько.

— Ты пошто здесь? — спросила нахохлившегося мальчишку.

— Князь наказал, — буркнул он, смотря в сторону. — Я Мирошке подсоблял из терема сбегать. Стерег их, совой кричал.

— И в ту ночь? — подивилась Чеслава. Такого она в рассказе Вячко что-то не помнила.

— Нет, — еще сердитее отозвался Крутояр и помотал головой. — Но сперва я мыслил, все через меня случилось. Ну, раньше-то ведь я подсоблял… вот и пошел к отцу, повинился…

И, вздохнув, княжич дернул носом. Чеславе сделалось и горько, и смешно. Совсем в тереме все наперекосяк пошло, как Яромира пропала. Посыпалось, словно из-под ног почву выбило.

Крутояр вновь поднял руку, чтобы смахнуть со лба пот, и чересчур широкий ворот рубахи съехал чуть в сторону и вниз, обнажив плечо. С высота своего роста Чеслава приметила на нем вытянутую, красную полосу. След от удара. Заметив ее взгляд, княжич ступил назад и рваным движением поправил ворот, натянув его под самое горло.

— Ну, а ратную науку постигать батька не запретил? — улыбнулась воительница, смотря на насупленного мальчишку.

Тот вскинул удивленный взгляд.

— Нет! — воскликнул громко.

Как можно княжичу такое запретить? Ему надлежало стать воином, правителем. Он упражняться должен денно и нощно.

— Обожди меня тогда. Как в гриднице управимся, погоняю тебя.

Лицо Крутояра вспыхнуло ярче солнца в дождливый день. Он радостно закивал и впервые за весь разговор просиял улыбкой.

— Я тут разом управлюсь, осталось навоз разгрести, и…

— Чеслава? Пошто ты здесь?

Воительница выругала себе крепким словцом. Ну, как так можно заболтаться, что шаги князя позади себя не услышать? Тот ступал бесшумно, как и подобало воину, но ведь и она не пальцем делана. Должна была почувствовать его приближение.

Крутояра же при виде отца как ветром сдуло. Схватил зубчатые грабли, которые отставил в сторонку, пока говорил с Чеславой, и бочком-бочком скользнул обратно в конюшню. Чистить стойла. Занятие, вестимо, для княжича позорное, как и положено всякому наказанию.

— Княже, — воительница склонила голову. — Я сказать тебе хотела… С утра, еще до того, как солнце встало, я прямо из избы увидала, как воевода Видогост из леса выходил. Один. Шибко уж он таился, себе за спину все глядел. И по опушке в терем воротился.

Ярослав молчал. Какая-то мысль вертелась на самом краю сознания, но он никак не мог за нее ухватиться.

— Моя же изба с самого края стоит, — не дождавшись ответа, воительница заговорила вновь. — Я и порешила тебе рассказать. Чудно все же.

— Чудно… — эхом повторил Ярослав, мучительно что-то припоминая. В одно мгновение он изменился в лице. — Фибула! — воскликнул и поспешил на середину подворья.

Туда, где накануне выбросил в пыль находку, принесенную Чеславой с пригорка, где в последний раз Вячко видел княжну Яромиру.

Немало сапог прошлось по подворью за минувшее время.

Ярослав, не чураясь, сам разгребал пыль, и воительница, вестимо, последовала за ним. Наконец, он наткнулся пальцами и укололся до крови об острый край, но даже не почувствовал этого. Князь отряхнул об портки осколок фибулы и поднял его на вытянутой руке на солнце: так, чтобы на него попадали первые, особенно яркие лучи.

— Перуне, Отец небесный… — прошептал он ошеломленно одними губами.

Стиснул осколок в кулаке — вздулись жилы на предплечье — и, круто развернувшись, зашагал в терем. Чеслава поспешила следом. Происходило нечто невнятное и потому малость пугающее. Вихрем князь промчался мимо собственных воев и взлетел на крыльцо, а затем по всходу поднялся на женскую половину терема. Воительница старалась не отставать: грызла ее изнутри чуйка, что в таком состоянии Ярослав Мстиславич способен на непоправимое.

— Звенислава! — его громкий зов рокотом разнесся по горницам, и встревоженная княгиня показалась в дверях, держа за руку младшую дочь, Гориславу.

— Погляди! — князь приблизился к ней прыжком и показал осколок фибулы. — Погляди, такие ты на плащи нашивала? В дар дорогим гостям.

Княгиня посмотрела на мужа, словно впервые видела. Ее, как и Чеславу, потрясло то, как сильно князь был взбудоражен. Редко он давал волю чувствам, и того реже кто-то видел его волнение.

— Что приключилось? — Звенислава протянула руку и накрыла ладонью его предплечье, подивившись тому, какой горячей была кожа. — Ярослав…

— Погляди на фибулу и скажи: узнаешь ты ее? — князь старался говорить спокойнее, но голос его дрожал, разрывался от сдерживаемого гнева.

Вздохнув, Звенислава покорно всмотрелась в кусочек, который протянул ей муж. Она повертела его в руках, погладила пальцами шершавые края, покатала меж ладоней. И, чуть помедлив, кивнула.

— Таких всего две было. Для плащей к-княжича Воидрага и дядьки его, воеводы. Их купцы из Царьграда по моей просьбе привезли…

Князь не дослушал даже. Развернулся и рванул прочь, только и мелькнула беленая рубаха на ступеньках всхода. Звенислава проводила его рассеянным взглядом и посмотрела на Чеславу, но та, уразумев, куда направился Ярослав Мстиславич, побежала за ним.

Выскочила на крыльцо, когда князя уж след простыл. В отчаянии воительница отыскала знакомое лицо воеводы Стемида в толпе гридней и махнула ему рукой, чтобы следовал за ней.

Верно, лицо у нее было шибко перепуганное, раз мужчина, не задав ни одного вопроса и ничего не сказав, молча бросился ее догонять.

В отдельные хоромы, где разместили дорогих гостей, они поспели вовремя. Голыми руками схватив воеводу Видогоста за ворот рубахи, Ярослав швырнул его спиной в стену, и тот осел на пол, оглушенный и ничего не разумеющий. Князь принялся осыпать его ударами кулаков.

— Где моя дочь⁈ Куда подевал мою дочку⁈ — рычал он в коротких промежутках, переводя дыхание. Лицо его искривляла дикая, ничем не обузданная злость.

Застыв в дверях, Стемид и Чеслава глядели на это несколько мгновений, что показались вечностью, а потом воительница, не помня себя, бросилась к князю, ловя за руку. Очнувшись, с другой стороны подоспел и Стемид.

— Ты убьешь его, господине! — кричала она, хоть и ведала, что тщетно.

Опьяненный и разгоряченный, Ярослав ее просто не слышал.

— Что тут… дядька! — в горницу влетел княжич Воидраг, привлеченный звуками борьбы.

Он поднял шум, и на него сбежались кмети из обеих дружин. Насилу Ярослава оттащили от валявшегося на полу воеводы. Потребовалось пять крепких, дюжих мужиков, чтобы обуздать князя. У того в кровь были разбиты кулаки. Кровь же пятнами рассыпалась по рубахе и стенам над местом, где избивал он воеводу.

Видогост тяжело захрипел и продрал уже заплывшие под ударами глаза.

— Я… я… — заикаясь, первым заговорил княжич Воидраг.

— Покажи свой плащ, — Ярослав глянул на воеводу. — Который тебе моя княгиня подарила.

Когда Видогост не пошевелился, князь не выдержал и сам раскидал в разные стороны кучу тряпья, что лежала на лавке. Нашелся в ней и дорогой, добротный плащ — дар грядущим родичам от ладожской княгини. Именно в них воевода и княжич сидели на пиру в ту забытую Богами ночь.

Чеслава не сдержала потрясенного вздоха, когда князь, тряханув плащ, растянул его в руках и указал на сломанную застежку. А после раскрыл ладонь, на которой лежал осколок фибулы. Он подходил к той застежке как родной.

Он и был родным.

Стемид тем временем отдал короткий, рубленный приказ, и вскоре хоромы, где привечали гостей, окружила ладожская дружина, многократно превосходя числом людей, которых привел с собой княжич Воидраг. У того губы дрожали и зуб на зуб не попадал. Может, и не был с дядькой в сговоре.

А, может — был.

Видогост глядел по сторонам, полулежа на полу. Подниматься он не спешил. Медленно, но верно настигало его тяжелое осознание: он попался.

— Где моя дочь, воевода? — голос Ярослава Мстиславича разрезал тишину. — Я выколю тебе глаза и отрежу все пальцы по одному, а потом выпущу твои кишки и скормлю диким зверям, — пообещал он будничным, а потому еще более ужасающим голосом.

— Довольно! — Видогост разлепил окровавленные губы. — Довольно. Я скажу. Скажу.