Яромира. Украденная княжна

Суровый конунг VI

Харальд смотрел на Ярлфрид, забывшуюся тревожным, некрепким сном.

Умаялась…

И он, дурень, хорош!

Когда прикидывал, сколько дней им потребуется, чтобы добраться до людей, совсем позабыл, что идти он будет не со здоровыми, крепкими хирдманами, а с девкой! Которая, к тому же, была упряма невероятно, и ни словечком не обмолвилась, что устала, что тяжело ей поспевать за широким шагом конунга, что натерла ноги, что прихрамывала, что ушибла на камнях лодыжку…

И он, который позабыл уже, как с девками порой бывает… тяжко… сам у нее ничего не спрашивал.

В ушах явственно звучал насмешливый голос кормщика Олафа: дурень, ой, дурень!

Нынче же, когда остановились на ночлег в небольшой рощице недалеко от берега, Харальд заметил, что дроттнинг от него все норовила отвернуться. Усесться бочком, отгородиться спиной. Словно что-то хотела спрятать. Заподозрив неладное, он заставил ее показать, и тогда-то увидел стертые в кровь ступни, со старыми и новыми ранками, покрасневшие и распухшие пальчики на ногах.

Дурень — это он еще ласково себя назвал.

Ярлфрид было больно, а она молчала и шла за ним. Не то боялась сказать, не то не хотела тревожить, не то мыслила, что осердится на нее, выругает.

А сердиться ему было впору лишь на самого себя.

Харальд согрел воды, оторвал от своей рубахи несколько длинных полос на повязки, смыл кровь с ее ступней и крепко их перемотал. А теперь сидел у медленно догоравшего костра и смотрел на спящую Ярлфрид.

Они и половины из намеченного им не преодолели, а ведь прошло ни много ни мало пять дней. Оставалось еще столько же, если не больше, а время утекало сквозь пальцы.

В том, что старый кормщик Олаф будет ждать его в условленном месте столько, сколько потребуется, Харальд не сомневался. Но он спешил, потому что не хотел упустить гаденыша Ивара. Но чем медленнее они шли, тем больше у племянника было шансов ускользнуть от возмездия.

Пока ускользнуть.

Харальд запаздывал уже на день. Олаф прождет его и седмицу, и больше, и рано или поздно, но он настигнет часть своего хирда.

Он сжал и разжал кулаки, неслышно выдохнув, вспомнив ту стрелу, вонзившуюся в скамью, на которой он сидел с дроттнинг. Племянник перехитрил его, и Харальду некого было винить, кроме самого себя.

Ивар подговорил зеленых молокососов, которые до той поры лишь несколько раз ходили с конунгом на драккаре, поднять против него оружие. Они связали и оглушили хирдманинов, которые был по-настоящему верны Харальду, и тот страшный шторм сыграл им на руку. Кормщик Вигг, как и многие, не оправился до конца от полученных ран. И никто из них не ожидал нападения и потому не был настороже каждую секунду.

А стоило бы.

Тогда бы у Ивара не вышло связать верных людей конунга, которые могли бы за него вступиться. Не вышло бы уболтать сопливых щенков, ослепленных жаждой наживы. Что он им посулил?..

А коли бы сам Харальд, первый среди всех, был настороже, то та стрела не вошла бы в лавку между ним и девкой, по которой иссохся Ивар.

Задним умом все были хороши. Но уже было поздно пенять на себя.

Он обещал конунгу Ярислейву привести за собой два драккара. Но кого он приведет за собой теперь?.. Измученную девку, не похожую на саму себя? Тень от прежней дроттнинг? Он намеревался выступить против Рёрика, отверг его руку на тинге, убил его молодшего брата, сжег чужой корабль, а сам оказался выброшен на берег, словно тяжелый тюк. Без верного хирда. Без взятого в походах серебра. Без меча!..

Харальд взвился на ноги и свирепо зашагал из стороны в сторону, чувствуя, как глухо стучит сердце. Эта рана никогда не заживет. Воспоминания о собственном позоре будут преследовать его до последнего вздоха, до огня и костра.

— Харальд? — сонно заморгав, Ярлфрид открыла глаза, вглядываясь в темноту.

Она пошевелилась, и пушистая сосновая ветвь сползла по ее плечу, открыв кусок шерстяной, мужицкой рубахи.

Конунг сердито выругался и ступил вперед, чтобы на него упали последние, слабые отсветы костра.

— Не спишь… — она печально улыбнулась и ни о чем не спросила.

Дроттнинг стала очень неразговорчивой, очень тихой после того дня, когда с губ Харальда сорвалось нечаянное признание.

— Что тебя терзает? — она смотрела на него ясным, прямым взором, и конунгу казалось, что ее колдовские глаза проникали прямо в душу.

— Я обещал твоему отцу привести за собой драккары и хирд, — нехотя отозвался он и сел рядом с ней, на сваленные в кучу сосновые ветви. — Но сейчас я не богаче раба.

— Ты все себе вернешь, — с непоколебимой уверенностью сказала Ярлфрид.

— Я не должен вернуть. Я должен получить больше… — он покачал головой, и дроттнинг нахмурилась, не понимая. — Спи, — конунг посмотрел на складки, залегшие у нее на лбу, — спи и не тревожься.

Он должен получить гораздо больше, если хочет забрать себе Ярлфрид.

Гораздо больше, чем Длинный дом, в котором ее не приняли. Куда он привезет ее? Под косые взгляды сестры и старух? К шепоткам рабов?

Он был всем доволен на берегу, проводя месяц за месяцем в море, в бесчисленных походах и набегах. Но теперь все переменилось. Он хотел посвататься к дочери конунга Гардарики, и он должен дать больше, чем то, что имел сейчас.

Или отступиться от нее.

Утром, едва проснувшись, Харальд не поверил своим глазам. Вскочив, привычно потянулся к ножнам на поясе и в тысячный раз сжал кулаком воздух. Его взгляд был прикован к морю, и он прищурился, моргнул несколько раз, провел ладонями по лицу, стряхивая морок.

Но силуэты, которые он увидел, никуда не исчезли.

Два драккара медленно шли вдоль берега, достаточно близко, чтобы он мог разглядеть паруса. В первом он узнал свои знаки. А вот второй был ему совсем не знаком, и Харальд, как ни силился, не мог вспомнить, видел ли он его прежде.

Тихий шорох вырвал его из оцепенения. Круто развернувшись, он встретился взглядом с настороженной Ярлфрид. Она тоже смотрела в сторону моря.

— Ступай в лес, — едва шевеля губами, велел ей Харальд.

Ему казалось, что за ним наблюдала сотня чужих взглядов. Он чувствовал их спиной, чувствовал загривком, на котором дыбом встали короткие волоски.

— Я тебя не… — торопливо, захлебываясь словами, начала возражать Ярлфрид.

Опустившись на землю возле нее на одно колено, Харальд взял ее за запястья и чуть сжал, заставив замолчать.

— Ярлфрид, — позвал настойчиво и строго. — Не смей перечить. Ступай.

Дроттнинг закусила губу, колеблясь, но он знал, что она послушается. Дочь конунга, она хорошо различала, когда можно было спорить и упираться, а когда следовало сделать, как велено.

Опустив ресницы, дроттнинг нашарила свой кинжал и крепко его сжала. Прихватив только его, торопливо поднялась и окинула конунга умоляющим, тоскливым взглядом, но он непреклонно покачал головой, и, вздохнув, Ярлфрид смирилась и торопливо, как могла, зашагала к лесной чаще. Ступать ей было все еще больно, и Харальд видел, как она хромала.

Далеко не убежит, коли придет нужда.

Не придет, мрачно подумал он и оскалился. Не придет, потому что во второй раз он не позволит застать себя врасплох. Не совершит ошибку.

Драккары приближались к берегу, и Харальд, притаившись за валунами, наблюдал за ними из укрытия. Подойти вплотную они не могли, иначе рисковали сесть на мель.

Но как они здесь очутились?

Сперва, подавшись инстинкту, требовавшему оберегать и защищать, он отправил Ярлфрид подальше от берега, потому что почувствовал беду. Но прошло немного времени, и Харальд задался вопросом: откуда взялся драккар с его знаками на парусах? Его привел Ивар?

Который опомнился, разглядел карту и понял, что конунг мог выбраться на берег. Мог выжить.

Но второй драккар — чей он?.. Мелкий морской вождь, столь незначительный, что Харальд даже не помнил его знаков? Откуда бы ему повстречать Ивара посреди бескрайнего моря, вблизи берегов Гардарики?

Или же племянник предал его гораздо, гораздо раньше?

Продал Рёрику и вознамерился убить не только потому, что жадно присох к Ярлфрид, но и повинуясь приказу своего нового господина?..

Харальд негромко зарычал. Будь он один — вышел бы из укрытия и подал бы знак. Кто бы ни был на драккарах, он бы показал себя. Не стал бы прятаться.

Но он был не один. За его спиной стояла Ярлфрид, и никакая ущемлённая гордость не возьмет вверх над его разумом. Он не позволит едкому чувству стыда завладеть им и толкнуть навстречу драккарам.

Но боги в то утро рассудили иначе.

На драккарах, один за другим, стали поворачиваться щиты: белой стороной наружу. Затем, когда ветер чуть стих, и волны перестали шуметь, до Харальда впервые донеслись людские голоса. Кто-то долго, надсадно выкрикивал его имя, и он узнал этого человека.

— Олаф! — во всю мощь глотки взревел уже сам конунг. — Олаф!

Он вышел из-за валуна и заспешил к берегу, размахивая зажатым в ладони кинжалом. Встречный ветер заглушал его голос, и с драккара, верно, Харальд сливался с серыми камнями, но его услышали.

Его все равно услышали.

— Конунг! — рев его людей разнесся над волнами и над берегом.

Не помня себя, Харальд побрел вперед, словно слепой. Сердце безумно колотилось, и ему казалось, оно вот-вот пробьет грудь и ребра. В ту минуту для него не существовало ничего; все было забыто, кроме двух драккаров, от которых он не в силах был отвести взгляд.

Морской конунг без корабля — это как воин без рук.

Харальд чувствовал себя так, словно у него выбили из-под ног почву. А нынче опора вернулась.

Он очнулся, уже оказавшись по пояс в ледяной воде. Он по-прежнему стискивал в поднятой руке кинжал. Один из драккаров, с его знаками на парусе, развернулся и стал медленно править в сторону берега.

И вскоре Харальд разглядел кормщика Олафа.

Тот вел его корабль твердой рукой.

Олаф завел драккар в каменистую бухту: чуть дальше от того места, где Харальд впервые увидел свои корабли. Там кормщик мог близко подойти к берегу и не бояться, что нос застрянет в илистом, вязком дне.

Конунг ждал его на суше. Сердце по-прежнему колотилось, словно бешеное, но внешне Харальд казался спокойным. Ярлфрид, что стояла рядом с ним, тревожилась гораздо сильнее. Она то и дело подносила ладонь к глазам и щурилась, словно не могла поверить тому, что и впрямь видит на драккарах знакомые лица.

И не видит Ивара.

Кормщик Олаф сошел с борта первым и угодил в воду почти по грудь. Довести драккар до самого берега он не смог из-за выступающих над водой валунов. Один такой мог легко повредить днище, и тогда бы им пришлось бросить корабль. Следом за ним палубу покинуло еще несколько воинов, включая Вигга. Все они, вымокнув по горло, медленно пробиралась к берегу, где их дожидался конунг.

— Харальд! — Олаф вскинул руки, ступив на сухую землю.

С его одежды водопадом стекала ледяная морская вода. Конунг шагнул вперед, и старый кормщик стиснул его в крепких, медвежьих объятиях, стуча ладонями по спине и плечам.

— Слава Одину… Слава Одину… — бормотал Олаф себе под нос. — Я уж мыслил, не свидимся больше…

— Не ворчи, не старуха, — мягко усмехнувшись, попенял ему Харальд.

Голос у него едва заметно дрогнул.

— Ты прости старого дурня, сынок, — с трудом заставив себя разомкнуть объятия, Олаф отступил на шаг и виновато поглядел на конунга. — Напрасно я тебя уговорил взять Ивара с собой на борт. Лучше бы я сам за ним приглядел.

Он шумно вздохнул, махнул рукой и выругался.

— Где он? — вроде бы спокойно спросил Харальд, но от его слов повеяло лютым холодом.

— Жив он, — кормщик отвел взгляд. — Тебе его оставили. Твое право решать, — и он сплюнул себе под ноги. — Его же не я…

Но Олафа перебили на полуслове, и он не договорил.

— Конунг! — Вигг, добравшийся, наконец, до берега выглядел так, словно был готов на небывалый для викинга поступок: броситься Харальду в ноги.

В хирде у викингов все было устроено иначе, чем в княжеской дружине, и потому хирдманы, которые ходили с вождем в походы, которые служили ему много зим, редко склоняли голову перед своим конунгом. Еще реже гнули спину. Власть опиралась больше на силу, нежели на верность. И потому один вождь, победив в поединке другого, мог получить и его драккар, и его людей, и даже его жену.

В ноги Харальду Вигг все же не бросился, но поклонился ему ниже, чем когда-либо.

— Виноват я… — сказал он с отчаянной злостью, оправив мокрую, облепившую телу одежду. — Коли прогонишь — я уйду. Я подвел тебя.

Кормщик Олаф громко, недовольно цокнул языком.

— Какой день ему талдычу, а все бестолку! Куда уходить собрался, глупец? Кто тебя отпустит?

Позади Вигга с понурыми лицами стояли еще несколько хирдманинов, которые оказались в числе тех, кого связал Ивар перед тем, как пустить в конунга стрелу. Они тоже чувствовали за собой вину. И мыслили, что покрыли себя позором, когда не смогли вступиться за вождя. Валялись, оглушенные и беспомощные, словно пойманная в сетях рыба… Только и оставалось им, что биться о палубу.

Харальд усмехнулся. Если так судить, то он виноват сильнее всех. Он за родной кровью недосмотрел. Он не догадался, что замыслил его собственный племянник. Он дал слабину, и его хирд мог усомниться в его удачливости как вождя. А заместо этого они пришли к нему виниться. Повесили головы, нехотя смотрели в глаза. Мыслили, что подвели его.

— Я никого не стану прогонять, — сказал Харальд. — Кроме тех, кто поднял против меня меч.

— Четверо уже рыб кормят, — хохотнул Олаф.

Пока конунг говорил с Виггом, он все искоса поглядывал на замершую чуть в стороне дроттнинг. Кто бы помыслил, что старый кормщик будет искренне рад ее видеть! Ему рассказали, как прыгнула Ярлфрид с драккара следом за Харальдом в ледяное море, не пожелав остаться подле Ивара. А нынче, когда он смотрел на нее, все никак не мог уразуметь, что в ней переменилось. Ну, окромя мужских порток и рубахи, в которых она тонула.

Дроттнинг стала неуловимо другой, и Олаф призадумался. А потом он перехватил недовольный взгляд Харальда. И конунг подался влево, встал между старым кормщиком и Ярлфрид, еще и грозно свел на переносице брови.

Тогда-то Олаф все и уразумел. И ясный, сияющий взгляд дроттнинг. И легкую, едва заметную улыбку на ее губах. И утомленное, уставшее лицо, от которого, несмотря ни на что, разливался теплый, мягкий свет.

Харальд, предостерегая, качнул головой, но кормщик и не намеревался ничего говорить. Закряхтел про себя, да и только. Не совсем же он разума лишился.

— Довольно трепать языками, — конунг вскинул руку. — Нужно торопиться. Негоже заставлять конунга Гардарики ждать.

И вновь кормщик подивился сверх меры, когда дроттнинг, вроде бы и улыбнулась при упоминании отца, но телом ненамеренно подалась ближе к Харальду, словно искала защиты.

Устыдившись, Олаф отвел взгляд. Вел себя хуже старой бабки!

Конунг прошелся по берегу вперед и остановился в шаге от кромки воды. Он поглядел на драккар, мягко покачивающийся на волнах, и повернулся к кормщику.

— Ближе подвести сдюжишь?

Тот провел ладонью по седой бороде и развел руками. Мог бы — не заставил бы спрыгивать в ледяную воду других. И сам бы не стал.

— Больно острые камни выпирают. Нужно идти сейчас, пока не начался прилив. Пока воды всего лишь по горло.

Харальд, заведя руки за спину, перекатился с пятки на носок. Решив что-то, он посмотрел на Вигга.

— Нужны будут топоры да веревки. Смастерим плот.

Тот, если и хотел что-то спросить, то не стал. Кивнул и, поведя плечами, зашагал к воде.

— Давно ли ты боишься замочить сапоги? — сострил Олаф.

Но, наткнувшись на взгляд Харальда, замолчал и проглотил издевку.

— Я могу потерпеть, — Ярлфрид, внимательно прислушавшаяся к их разговору, ступила вперед и вопросительно посмотрела на конунга. — И доплыть тоже могу. Сюда же доплыла.

Харальд резко качнул головой.

— Больше ты не будешь мерзнуть в ледяной воде, — сказал он.

На щеках у нее вспыхнул румянец: вот уж чего старый кормщик никогда прежде не видывал! Он рассеянно провел ладонью по загривку. В последний раз он видел конунга и дроттнинг еще дома на берегу, когда все жители собрались, чтобы проводить драккар. И они даже смотреть друг на друга избегали, это Олаф запомнил хорошенько. У Харальда на переносице всякий раз залом появлялся, стоило кому упомянуть Ярлфрид. Да и та косилась на конунга диким волчонком и старалась не оставаться с ним наедине.

Нынче же…

Кормщик поджал губы, чтобы не ляпнуть лишнего. Как бы ни был рад и благодарен ему Харальд, а за длинный язык он всегда спрашивал строго.

Пока дожидались хирдманинов с топорами и веревками, вновь развели костер. Олаф вскинул брови, но и тут смолчал, наблюдая за конунгом, который сам натаскал хвороста и высек искру. А потом усадил напротив огня дроттнинг, и та благодарно улыбнулась ему и протянула к пламени покрасневшие, замерзшие ладони.

— Посидишь тут? — спросил у нее Харальд, когда на берег вернулся Вигг: еще хлеще вымокший и потому безрадостный.

Спросил, а не приказал. Старый кормщик закряхтел и отвернулся. Может, подменили их конунга? Или все же прибрал его к себе грозный Бог Ньёрд?

Да только глазищами тот сверкал точно так же, как и прежде. На всех глядел с привычной суровостью, кроме Ярлфрид.

Взяв топоры, они ушли подальше от берега к лесу. Вместе с дроттнинг Харальд оставил у костра Вигга, но прежде отвел его в сторону и что-то коротко сказал, и тот поспешно закивал, а после покосился на дроттнинг.

Да-а.

Совсем чудные времена настали.

— Как ты Ивара настиг? — спросил Харальд, когда они дошли до опушки, и двое хирдманинов принялись рубить невысокие, молодые сосны.

— Не я, — Олаф хмыкнул. — Хотел бы сказать, что я, да только, когда я их повстречал, было все уже кончено. Его предали предатели.

Кормщик рассмеялся невеселым, хриплым смехом.

— Ты у Вигга спроси, он лучше расскажет. Это он на твоем драккаре подговорил всех, кого смог, против Ивара. Ну, а тех, кто не переметнулся обратно, они уже добили.

— У Вигга? — Харальд посмотрел в сторону берега, где оставил Ярлфрид под присмотром хирдманина. — Чего же он тогда винился, словно родича у меня убил?

— Мы мыслили, что ты мертв, — тихо сказал Олаф.

И вроде голос его был спокойным и ровным, но страшные слова пробирали до глубины души. В них звучала обреченность и горечь осиротевших воинов, оставшихся без вождя, которого они не смогли сберечь.

— Когда я настиг твой драккар, минуло уже три дня, как Ивар тебя скинул за борт. Как раз в то утро Вигг всех и подговорил, и они скрутили паршивца. И отправили на корм рыбам тех, кто не одумался. И мы решили вернуться, чтобы тебя отыскать.

— Я думал, что встречусь с тобой в условленном с конунгом Ярислейвом месте, — помолчав, медленно отозвался Харальд.

— Я торопился. Подгонял, чтобы побыстрее палубу починили. И потом уже в море на гребцов наседал, сам на скамью садился. Неспокойно мне было. Хочешь — назови старым дураком, растерявшим всякий ум, — Олаф развел руками. — Но вот тут, — он указал на грудь, — жгло что-то, свербело. И порой казалось, что твой голос слышу.

Он резко оборвал себя и замолчал, смутившись. Принялся нарочито насвистывать что-то веселое и упер в бока ладони.

— Ты кто угодно, но не старый дурак, растерявший ум, — Харальд похлопал его по плечу, и кормщик усмехнулся.

И тайком провел ладонью по лицу, растер глаза, перед которыми все подозрительно размылось.

— Ты с Виггом потолкуй, — сказал он спустя время, когда пришел их черед сменить тех, кто орудовал топорами. — Сожрет себя вконец.

— Потолкую, — Харальд кивнул, — непременно потолкую.

С рубкой деревьев и плотом они провозились почти до самого вечера. Но никто не сказал ни слова. Не нашлось тех, кто осмелился бы возразить конунгу. На драккары они вернулись с последними лучами заходящего солнца, которое как раз на миг выглянуло из-за туч и вновь скрылось из вида.

Харальд сам усадил Ярлфрид на плот, проследив, чтобы та не замочила сапоги, и сам придерживал его, пока они брели в воде к драккару. И он же, забравшись на борт первым, сам взял ее на руки и перенес на палубу, и придержал за плечи, пока та заново привыкала к шаткой поверхности и качке. Первым делом конунг набросил на ее плечи поданный кем-то плащ и лишь затем сменил свои вымокшие до последней нитки рубахи.

А едва тот надел сухую, теплую одежду, его хирдманы, с трудом дождавшись, подняли своего конунга на руках над палубой и загремели мечами о кованные края щитов. Их свирепый, яростный крик разнесся далеко над водой, напугав чаек, круживших над драккарами.

— Харальд, Харальд, Харальд! — вопили они, и их голоса тонули в оглушающем металлическом скрежете и звоне.

Вжавшись в борт драккара, Ярлфрид наблюдала за ними во все глаза. Конунг стоял на чужих руках уверенно и ровно, словно и не шаталась под ним палуба и люди. У нее дух захватило от увиденного, и неосознанно она прижала к груди ладони, пытаясь понять, отчего же так громко и быстро стучит ее сердце. Да отчего румянцем покрылись щеки.

Она вздрогнула и опустила взгляд, когда Харальд на нее посмотрел. На этой палубе, в одежде с чужого плеча, после долгих скитаний, уставший и мокрый, он показался ей величайшим вождем и воином. И дроттнинг даже устыдилась того разговора… того нечаянного признания, которое она у него вырвала. И стало ей стыдно за свою одежду. За то, какой растрёпанной распустёхой выглядела она.

Гомонящие, радостные воины опустили, наконец, конунга на палубу, и Олаф, ступив из толпы, почтительно протянул ему меч в ножнах рукоятью вперед. По лицу Харальда пробежала тень, а губы плотно сжались, когда он взял оружие. Без верного меча на поясе он не чувствовал себя ни конунгом, ни воином.

А потом его взгляд упал на привязанного к мачте Ивара. Подле него, также связанные по рукам и ногам, сидели на палубе трое молодых хирдманов. В двух из них он узнал тех, кто стоял рядом с его племянником, когда тот пустил стрелу в лавку между ним и дроттнинг.

— Здравствуй, дядя, — прошепелявил Ивар, разомкнув губы, все в засохшей крови.

У него недоставало нескольких передних зубов, и говорил он теперь с тихим свистом. Харальд пожалел, что Олаф подал ему меч. Искушение отрубить паршивцу голову было столько велико, что он сунул ножны в руки первого попавшегося на пути к мачте хирдманина. К Ивару он подошел уже без оружия.

Конунг остановился, заведя руки за спину, и один из привязанных, не выдержав, жалобно заскулил. Харальд не помнил, был ли он среди тех, кто тащил его к борту. Или же он держал сопротивлявшуюся Ярлфрид?..

Он подумал о сестре, которую оставил в Длинном доме. Ивар был ее единственным сыном, единственным дитем.

Быть может, это паршивца и сгубило.

— Ньёрд тебя сохранил… — не дождавшись ответа, Ивар запрокинул голову. Под носом у него, как и на губах, запеклась кровь. Вся правая сторона лица выглядела как один большой, вспухший синяк.

Вигг не сдерживал себя, когда добрался до предавших конунга людей.

— Меня сохранила твоя глупость, — Харальд думал, что не сможет заговорить с Иваром, что, едва увидев, тотчас снесет ему голову.

Но все оказалось иначе.

— Ты скинул меня за борт недалеко от берега, — он усмехнулся. — И ты мнил себя достойным конунгом?..

— Не я продался ради девки, дядя, — беззубо огрызнулся Ивар и метнул на Ярлфрид горький, отчаянный взгляд, разом обнажив все свои чувства.

Он хотел поддеть Харальда, хотел вывести из себя.

Но конунг не стал его даже бить и требовать, чтобы племянник закрыл свой грязный рот.

— Не тебя она полюбила, — сказал он, понизив голос и склонившись близко-близко к лицу Ивара. Так, чтобы услышал лишь он.

Племянник дернулся всем телом, и веревки впились в его плечи, когда он завозился, напрягая последние силы, чтобы освободиться. Харальд смотрел в его полубезумные глаза, но видел перед собой мальчишку восьми зим отроду. Каким тот был, когда сбежавшая от мужа Тюра вместе с сыном появилась на пороге дома младшего брата. Студеной, долгой, темной зимой.

Харальд принял их. Воспитывал Ивара, как умел. Верно, умел он плохо, раз племянник вырос таким.

Он моргнул, прогоняя видение. И выпрямился, вновь убрал за спину руки и ступил на шаг назад. Взгляд его обратился к застывшим в пугливом оцепенении воинам, которые примкнули к Ивару и подняли против конунга свои мечи. К ним у него жалости не нашлось ни капли. Посмотрел на них и словно в чане с дерьмом искупался. Захотелось умыть чистой водицей лицо и руки.

— Этих, — брезгливый кивок в их сторону, — за борт, как от берега отойдем. А этого, — поморщившись, Харальд указал на племянника, — я буду судить, когда вернемся домой.

— Конунг… — заговорили сразу несколько мужчин, среди которых и старый Олаф, и Вигг.

Они жаждали крови Ивара. Они ведь намеренно оставили его в живых, чтобы Харальд сам придумал ему казнь.

— Я все сказал, — он нетерпеливо взмахнул рукой. Свое решение обсуждать он не намеревался.

— Мне не нужна твоя жалость! — взъярился Ивар, брызжа слюной на палубу. — Слышишь, конунг⁈ — он в бешенстве подался вперед, повис грудью на веревке, и та натянулась до скрипа.

— Закройте ему рот тряпкой, — не повернув к нему головы, велел Харальд.

Оставить племянника в живых он, может, и решил. Но его визги слушать не намеревался. Когда он развернулся, взгляд ненароком зацепился за парус. Теперь, разглядев его поближе, Харальд понял, что Ивар пытался нанести на жесткую, истрепанную ветром и солью ткань свои знаки. Прямо поверх знаков дяди. Немудрено, что на берегу он никак не мог припомнить, какому они принадлежат конунгу.

Никакому.

Он раздраженно цыкнул. Заставить бы Ивара оттереть эти багряные разводы голыми руками в ледяном море… Может, и заставит, когда вконец устанут глаза смотреть на изуродованные паруса.

Потом было много всего: Харальд прошелся по драккару, с наслаждением чувствуя под ногами привычное покачивание. Погладил борт, словно живое существо; подержался за тугие канаты, посидел на скамье, подержал в руках весло. Поговорил с каждым гребцом, с каждым своим хирдманом. С Виггом — дольше, чем с прочими. Прав был старый Олаф, крепко у того в голове засела мысль, что он подвел конунга.

Как ни спешили они нагнать упущенное время, Харальд, поразмыслив, приказал передохнуть. Второй драккар, который вел кормщик Олаф, не попал под шторм, и потому в целости и сохранности на нем была и припасенная из дома снедь, и питье. Вскоре в воздухе разлился крепкий запах вина франков. Кислятина али нет, а тело оно согревало и туманило голову не хуже питейного меда.

После нескольких глотков Харальд почувствовал, как по жилам разлилось приятное, давно позабытое тепло. Вполуха он прислушивался к смеху и громким разговорам, звучавшим нынче повсюду. Стоило задрать голову, и взгляду открывалось бесконечное, черное небо с россыпью ярких звезд.

Нигде он не чувствовал себя дома, кроме как на драккаре.

Ярлфрид, тихая и задумчивая, сидела на дальней скамье. Он нашел ее взглядом и твердым шагом направился к ней. Не родился еще тот конунг, который запнется на палубе своего корабля.

Вино горячило кровь, и Харальд оттянул ворот рубахи, усевшись на скамью рядом с дроттнинг. Опустив длинные ресницы, она искоса посмотрела на него и перевела взгляд на сложенные на коленях руки.

До Гардарики оставалось совсем немного.

Ярлфрид переменилась за то недолгое время, как они вновь очутились на драккаре. Харальд порой глядел на нее и дивился про себя. Дроттнинг, которая скиталась вместе с ним по незнакомому берегу, казалась смелее и отважнее той, которая умостилась на скамье поодаль ото всех.

Харальд улыбнулся уголками губ.

— Почему ты пощадил его? — он не ожидал, но Ярлфрид заговорила первой.

Конунг пожал плечами. Объяснять было долго. Да и не хотел он говорить нынче о Иваре. К чему бередить то, что уже отболело?

— Скоро я привезу тебя к отцу, — сказал вместо этого.

Ярлфрид неуловимо поежилась и бросила на него быстрый взгляд. Она даже словно отодвинулась малость, повела плечами и поджала губы. Харальд выругал себя за косноязычие и растер ладонями глаза. С девками беседы вести ему всегда было тяжко. Куда проще врага на шаткой палубе зарубить.

— Пойдешь за меня, Ярлфрид? — и потому он решил обойтись без сладких речей.

Знал где-то в глубине души, что дроттнинг они не нужны.

Она зарумянилась и принялась пальцами теребить край рубахи, скручивая и раскручивая ткань.

— Пойду, но… — она запнулась, а потом вскинула голову и впервые посмотрела Харальду в глаза. — Но попроси еще раз. В тереме… И чтобы все видели и слышали! И чтобы я, как положено, надела бы поневу и вышитую рубаху, и нарядную свиту, и венец, и усерязи… Я и тебе рубаху вышью! — спохватилась она. — Так полагается. Подарок жениху от невесты…

Харальд слушал ее торопливое бормотание, и в голове у него все смешалось. Какая понева, какие усерязи? Он и слов-то таких не понимал. В его языке их не было, и Ярлфрид назвала их на своем.

— Харальд? — а потом она замолчала, смущенно прикусила губу и прикоснулась к его запястью. — Что ты?.. — позвала уже едва ли не испуганно.

А его голове снова сделалось легко.

— Как захочешь, так и сделаю, — посулил он и сам подивился, что такое обещание выговорил.

Ярлфрид вспыхнула быстрой, радостной улыбкой. Но тотчас ее лицо омрачилось, и она тяжело вздохнула.

— Ты ведь уйдешь с моим отцом, — проговорила она негромко, и ее голос звучал тускло и тоскливо. — Я буду тебя ждать.

Дроттнинг вскинула руки и нашарила на шее шнурок, надежно спрятанный под обеими рубашками. Она сняла его через голову, и Харальд увидел на нем серебряный полумесяц, с набитым узором.

— Это моя лунница, — Ярлфрид снова заговорила на своем языке. — Она будет хранить тебя.

Она заставила конунга склонить голову и надела шнурок ему на шею, и погладила полумесяц ладонью поверх его рубахи. Харальд перехватил ее руки и крепко сжал. Ему не нужны были слова, чтобы понять.

Кусая губы, Ярлфрид стояла на носу драккара, неосознанно поглаживая ладонью свирепую голову дракона. Она знала, что они сильно припозднились, и намеченный Харальдом день встречи давно прошел.

Но когда она увидела всадников, которые уходили все дальше и дальше от берега и поселения, ее сердце разбилось, а из глаз сами по себе хлынули злые, горючие слезы.

Она готовилась к тому, что они могут не застать отца. Но к тому, что она лишь поглядит на спины княжьего отряда, она оказалась не готова.

Харальд, молчаливый и мрачный, сам взялся за весло, подгоняя своих людей. Но как они ни спешили, а догнать всадников было не под силу даже им.

Одинокая Ярлфрид, съежившаяся на холодном ветру, заставляла его стискивать зубы, чтобы не зарычать от злости. Он непременно вскочит на первую попавшуюся на берегу лошадь и настигнет конунга, но какая от этого польза, когда дроттнинг уже размазывала по щекам горькие слезы?..

— Они развернулись! — закричал Вигг, самый зоркий из них. — Развернулся конунг Ярислейв!

Харальд налег на весло грудью и краем глаза заметил, что Ярлфрид пошатнулась на подогнувшихся коленях и впилась в голову дракона обеими ладонями.

«Запру, — подумал он с глухой, сердитой злостью, которую и сам не мог объяснить. — Моя будет — запру».

Такую запрешь…

К берегу они успели первыми. Он снес Ярлфрид на землю и сам отступил назад, переговорить с Олафом. Дроттнинг ходила из стороны в сторону, ломая сцепленные в замок пальцы, и не сводила взгляда с единственной дороги, на которой вот-вот был должен показаться отряд.

Вскоре заржали лошади, зазвучали громкие, незнакомые голоса. Конунг с трудом удержал себя на месте. С еще большим трудом — дозволил Ярлфрид пройти вперед, навстречу чужакам.

Потом Харальд увидел конунга Ярислейва. Он бы узнал его, даже если бы прежде никогда не встречал. На ходу соскочив с коня, мужчина мчался к берегу сломя голову, словно у него под ногами горела земля. Следом за ним, чуть поотстав, бежал мальчишка, похожий на отца как две капли воды.

— Батюшка! — дроттнинг не могла ступить и шага. Застыла на месте, потому что ноги больше не держали, и лишь вскинула руки.

— Яромира! — высокий мужчина подхватил ее, словно пушинку, прижал к себе, как самое величайшее сокровище, укрыл своим плащом и закружил по берегу.

Подскочивший к ним мальчишка поднырнул отцу под руку, и вскоре до ушей Харальда донесся надрывный, но счастливый девичий плач.