Яромира. Украденная княжна

Княжеская дочка VI

Диво, но в Длинном доме Яромире жилось тяжелее, чем на корабле посреди бескрайнего моря. Ей нечем было себя занять. Ни к какой женской работе Тюра ее не допустила. Остальные, подчинясь негласным указаниям хозяйки, косились на княжну с враждебной прохладой и не позволяли ей ничем заниматься. Яромира не рвалась к очагу, не просилась месить хлеб: разумела ведь, что ей, чужачке, никогда такое не доверят. Но она могла бы вышивать, могла бы прясть из кудели нити.

Заместо этого Яромира неприкаянно слонялась по берегу и окрестностям поселения, где жили люди Харальда, ловя на себе чужие, недобрые взгляды. И именно там, посреди старых, подгнивших лодок нашелся старик, который был к ней добр.

Ульвар, который когда-то ходил на боевых драккарах в походы, нынче был рыбаком. Он показал Яромире, что можно смастерить из ракушек, вдоволь валявшихся прямо под ногами на песке, и княжна смогла, наконец, занять руки.

Она засела за украшения. Скоро Харальд вернет ее родне, и Яромира решила, что сделает для матушки и сестер диковинные бусы из жемчужных, переливающихся на редком солнце ракушек.

Именно там, под навесом, примыкавшем к одинокой хижине старика Ульвара, она и подслушала его разговор с конунгом.

Яромира возвращалась с берега, прижимая к груди горсть разноцветных раковин, когда увидела Харальда и кормщика Олафа, стремительно шагавших к хижине.

— … нельзя поделать? — вскоре до нее донесся раздраженный голос конунга.

— … уйдет время… залатать пробоину… — а вот старик говорил гораздо тише, и она не слышала и половины.

Не особо таясь, она прошла еще несколько шагов, подойдя к хижине вплотную. Харальд и кормщик Олаф с нахмуренными, озабоченными лицами стояли рядом со стариком Ульваром. Все втроем они смотрели в сторону берега, где медленно покачивались на волнах два боевых драккара.

— Уверен ли ты? — спросил конунг.

— Ты сам попросил меня посмотреть, — Ульвар развел руками. — Я нашел слабое место и сказал тебе. Ты можешь выйти на нем в море, и он удержится на плаву, но пойдет ко дну в первой же битве.

С Харальдом он говорил спокойно и прямо, ничуть не опасаясь его гнева.

— Локи его задери! — выругался конунг и с размаху ударил кулаком о свою раскрытую ладонь. — Как это проглядели мои люди⁈

— Они неоперившиеся птенцы, — по-стариковски желчно усмехнулся Ульвар. — Не ходи на нем, Харальд. Оставь на берегу. Обожди, пока подлатаем.

— Я вернулся за вторым драккаром. В Гардарики мне понадобятся оба.

— Тогда иди на одном, — кормщик Олаф прищурился, глядя на берег. — А я останусь. И догоню тебя, как только драккар будет готов.

Харальд поглядел на кормщика и огладил короткую, светлую бороду. Выглядел он так, словно толком не спал ни одного дня за последнюю седмицу.

— Боги наказали меня за гордыню, — он вздохнул. — Не нужно было сжигать драккар Трувора. Ньёрд не принял мою жертву.

Яромира заметила, как Олаф и Ульвар одновременно переглянулись, и пожалела, что не свернула в другую сторону, как только увидела конунга, шагавшего к хижине. Она бы ушла, коли бы знала, о чем они будут говорить, но теперь было уже поздно.

— Возьми с собой резвых молодчиков, — сказал Олаф. — Не гоже им оставаться на берегу без тебя, — помедлив, добавил, с трудом пересилив себя. — Как и Ивару. Он взбаламутит воду.

Харальд глянул на него с таким ожесточением, что Яромира невольно отпрянула. Кормщик же даже в лице не изменился.

— Я хотел оставить его на берегу. В наказание, — тяжело молвил Харальд.

— Я знаю, — Олаф кивнул. — Но теперь все переменилось, — жестко сказал он.

— Мы управимся быстро, — пообещал Ульвар, глядя на конунга с отеческой заботой. — В семь дней, а то и раньше. И старик быстро тебя нагонит.

— Кого ты назвал стариком! — оскалился кормщик, повернувшись к нему. Тот лишь хмыкнул и снисходительно поглядел в ответ.

— Будь здрав, отец, — Харальд крепко сжал плечо Ульвара и круто развернулся, зашагав прочь от берега. Плащ хлестанул его по ногам, и конунг откинул его за спину, и порывы сильного ветра подхватили его, затрепав поношенными краями.

Недовольно крякнув, Олаф заторопился следом, и, чуть выждав, Яромира вышла из своего укрытия, тотчас наткнувшись на прозорливый взгляд Ульвара.

— Лучше помалкивай, о чем слышала, — сказал он.

Княжна тотчас ощетинилась.

— Я попусту не болтаю! — воскликнула она, едва не выронив ракушки.

Чуть успокоившись, она не сдержала тоскливого вздоха. Харальд не оставит ее на берегу дожидаться, пока починят второй драккар. Он возьмет ее с собой, и ей вновь предстоит плыть вместе с Иваром…

Светлые Боги, помилуйте ее.

— Племянник конунга меня невзлюбил, — нехотя проговорила Яромира, потому что Ульвар выжидающе смотрел на нее.

Она присела на низкую лавку, срубленную из одного бревна, и разложила ракушки на коленях поверх шерстяного подола платья.

Как и сам конунг.

Мрачно произнесла она про себя. С того дня, как Харальд позвал ее врачевать свои раны, он на нее даже не взглянул ни разу!

Старик пожал плечами и уселся на поваленное бревно напротив княжны. Он достал потрепанный бурдюк и хлебнул из него пива: Яромире в нос ударил крепкий, кислый запах хмеля и ячменя.

— Ивар дурной щенок, — чуть погодя сказал он. — Мыслит, что сдюжит взлететь выше дяди, а сам же непрестанно ищет его похвалы и ласки.

— Почему Харальд не отошлет его прочь? — вопрос невольно сорвался с языка княжны. Она прикусила его, да было уже поздно.

Ульвар покосился на нее из-под кустистых, седых бровей. Его грубое, обветренное на соленом ветру лицо испещряли глубокие морщины.

— Мальчишка и Тюра — его единственная родня. Харальду едва минула тринадцатая зима, когда он рассорился с отцом и ушел из его дома.

Яромира с трудом подавила изумленный вздох. Тринадцать зим⁈ Закрыв рот руками, она глядела на старика широко распахнутыми глазами. А он, казалось, ее удивления и не замечал. Смотрел, не видя, прямо перед собой на уходящее за горизонт бескрайнее, суровое море.

— Рёрик, задери его Локи, погубил Уну. Она носила тогда ребенка…

Однажды он вырезал мое сердце.

Припомнила Яромира ответ Харальда, когда она спросила, отчего он столь исто ненавидит Рюрика.

— Много воды утекло с той поры. Мальчишке давно пора найти себе жену… пора принять свою судьбу… перестать сбегать в море… но нынче-то он не сбежит… никуда от нее не денется…

Бормотание Ульвара становилось все неразборчивее и неразборчивее. Яромира не понимала уже ни слова. Причем тут мальчишка, как старик именовал Ивара, коли говорили они о конунге?..

Когда княжна посмотрела на него, то увидела, что прислонившись спиной к хижине, Ульвар спал. Крепкое пиво срубило его за считанные мгновения.

За вечерними трапезами, когда за длинными столами собирались все домочадцы конунга, Яромира по-прежнему сидела по левую руку от него.

Только теперь все изменилось.

Харальд избегал на нее смотреть, и княжна, лелея задетую гордость, не пыталась искать его взгляда. Она не понимала, в чем провинилась, да и провинилась ли. И бессильно злилась на саму себя за то, что тревожилась.

Из-за кого⁈

Из-за чужого конунга из чужой, ледяной страны.

Харальд был груб, резок в словах и поступках. Не знал ни жалости, ни слабости.

И все же, каждый раз, когда его взгляд скользил по ней, сердце начинало биться быстрее, а тепло разливалось по всему телу.

Это пугало её.

Ее не пугал Харальд, ее пугала собственная слабость; пламя, которое бушевало в сердце. Как могла она, княжна, поставить свои чувства выше долга и разума?

Не этому ее учили.

Но глупое сердце не слушалось разума, и теперь Яромира считала дни до отплытия домой. Скоро она вернется в ладожский терем. И больше никогда не увидит сурового, непреклонного конунга.

Княжна опустила голову, чувствуя, как тяжесть собственных мыслей давит на грудь. И взмолилась, вот бы побыстрее окончилась трапеза, потому что нынче ей было особенно тяжело.

Утренний разговор с Ульваром разбередил то, что она так тщательно сдерживала последние дни. Ее учили быть сильной и гордой; но огонь, который Харальд зажег в её душе, был неукротимым.

И теперь Яромире было больно.

Княжна сжала руки в кулаки. Она злилась на саму себя. Зачем только полезла к викингам со своими россказнями о целебном отваре⁈ Зачем навязала свою помощь⁈

Зачем Харальд позвал ее в тот вечер…

С той самой минуты сердце Яромиры не знало покоя. Ее бросало то в холод, то в жар. Она заливалась ярким румянцем и остужала щеки ледяными ладонями.

Она сидела к конунгу так близко тогда и, даже не касаясь, чувствовала его силу. И пламя костра отбрасывало на них причудливые тени, и уютно потрескивали горящие поленья, и вокруг разливался терпкий, опьяняющий запах…

Ее тело трепетало при одном только воспоминании.

Конунг был воплощением силы, железа и льда, но его холодный взгляд светло-лазоревых не вызывал у княжны страха. Напрочь. В нем было нечто, что тянуло ее к нему, заставляло сердце стучать быстрее.

Яромира закусила губу. Ее чувства… ее слабость была словно шторм, который грозил разрушить ее привычный мир. Это было что-то дикое, неизведанное, и она боялась утонуть в нем.

Она знала, что не может.

Знала, что не должна.

Но внутренний голос, тихий и неумолимый, шептал ей обратное.

Она вновь услышала за спиной шепотки и злобный смех и поджала губы. Людская молва тянулась за ней, словно плащ, и сопровождала всюду, куда бы Яромира ни пошла.

Утешало одно: завтра рано утром первый драккар отправится в Гардарики, и она навсегда покинет эти мерзлые, мрачные земли.

Всего лишь день минул с подслушанного ненароком разговора, а Харальд уже приказал своим воинам завешать все дела. Совсем скоро они отплывут на родину княжны. Конунг торопился, словно что-то дышало ему в спину. И Яромира смутно догадывалась, что.

Его собственные люди. Которые не приняли ни ее саму, но об этом она мало печалилась; ни решение Харальда заключить союз с ее отцом и выступать против Рюрика единой силой. Она мало смыслила в том, что происходило на землях викингов, и многого не понимала. Кто кого ненавидел, кто кого поддерживал. Но в одном Яромира была уверена: воинам Харальда претила мысль о союзе с ладожским князем.

Они были не прочь убивать свою кровь, своих людей. Но русы… сговариваться с русами против Рюрика⁈

Это им постичь было тяжело.

И потому Яромира спала вполглаза и всегда держала кинжал под рукой. А Ивара старалась обходить десятой дорогой. Ей предстояло долгое плавание с племянником конунга и она не хотела напрасно испытывать судьбу.

Только вот он сам, словно обезумевший, искал с ней встречи всякий раз, когда Харальд отпускал его с берега, где воины готовили драккар к грядущему пути.

В последний вечер он подстерег Яромиру на тропинке, ведущей к Длинному дому от хижины старика Ульвара: она приходила проститься с ним и набрать с собой еще немного ракушек. Племянник конунга увязался за ней, перемежая привычные поддевки с кое-чем новым. Поначалу княжна словно и не слышала думая лишь, как бы побыстрее добраться до Длинного дома. Но потом уловила.

— … гордячка, дроттнинг! — в запале и отчаянии бросил ей Ивар, устав встречать равнодушный, холодный взгляд княжны на все, что он говорил.

— … мог бы тебе дать многое… — донеслось до нее, и Яромира запнулась, сбившись с шага.

И впервые за долгое время посмотрела племяннику конунга прямо в лицо. Глаза у Ивара светились пугающим, полубезумным светом. От волнения он облизывал непрестанно губы, и этот жест заставил княжну содрогнуться и поморщиться.

Ивар тотчас взвился, словно спущенная тетива.

— Что нос воротишь⁈ Не гожусь для тебя⁈ — воскликнул он.

Яромира осторожно поглядела себе за спину. Но на тропинке они были лишь вдвоем, и всюду, куда бы она ни смотрела, видела лишь припорошенную первым снегом мерзлую землю.

— Не красив⁈ — Ивар распалялся. Он уже почти кричал, то ли забыв, то ли устав себя сдерживать. — А он красив? Со вдовым стариком готова миловаться⁈

Слова еще не отгремели в воздухе, а княжна уже догадалась, о ком говорил Ивар. Уразуметь было несложно. И племянник конунга углядел по ее чуть смущенному, беззащитному лицу, что Яромира подумала о том самом человеке.

Он прорычал ей это больше из злости, нежели из ревности али другого глупого чувства. Хотел побольнее поддеть. Задеть. Так же, как она задела его. Засела занозой глубоко внутри: не вырвать, как он ни пытался.

А угодил ровнехонько в цель.

Угадал все верно.

Смешно.

Только отчего ему не хотелось улыбаться? Отчего к глазам прилила ослепляющая, кровавая злость?

Ивар стиснул кулаки, шагнув к несносной, спесивой девке.

— Не подходи! — молниеносно Яромира достала кинжал, направив лезвие ровно ему в грудь.

Давно сошедшие синяки от его хватки заныли на шее застарелой болью.

— Не подходи ко мне! — зажмурившись, она бросилась вперед и проскользнула мимо Ивара, увернувшись от его раскрытых рук.

Еще и полоснула его куда-то лезвием, и на руку брызнула теплая кровь.

Этой увертке ее научила давным-давно Чеслава. Со злым смехом воительница рассказала, что все парни, когда хотят позабавиться да порезвиться, ловят девок одинаково. И даже умелые воины становятся похожими на огромным, неповоротливых кабанов. Они ведь видят перед собой слабую девку-неумеху и не мыслят даже, что та может воспротивиться. Может попытаться убежать.

Не мыслил и Ивар. Потому Яромира и проскользнула мимо его пальцев, потому и оставила у себя за спиной. А оказавшись чуть впереди, княжна подобрала подол платья и тяжелого плаща и побежала вперед, что было мочи. Задыхаясь от волнения, она постоянно оборачивалась назад: не настиг ли ее Ивар.

Но все, что Яромира услышала, был лишь его обиженный, разочарованный рев.

Харальд вырос посреди тропинке из неоткуда, из густой темноты вокруг, и княжна налетела на него, когда в очередной раз обернулась поглядеть за спину.

— Дроттнинг? — удивился Харальд, перехватив Яромиру в считанных пальцах от своей груди, в которую она едва не врезалась.

Непременно что-нибудь себе сломала бы. Шибко уж спешила, не разбирая перед собой дороги.

Он скользнул по ней взглядом, мгновенно подметив, что княжна зажимала в кулаке кинжал, а на лезвии и руке виднелись капли крови и багряные разводы.

— Что приключилось? — он нахмурился.

Яромира забилась в его руках, желая вырваться из хватки, и когда он отпустил — больше от удивления, чем поддавшись ее усилиям — отскочила на несколько шагов в сторону. Глаза у нее сверкали испуганным, диким огнем.

— Ничего! — звонко соврала она ему, глядя прямо в глаза.

Еще и нож за спину спрятала! Кого надеялась этим обмануть⁈

Харальд рассвирепел в мгновение ока. Княжна измотала его душу, и он был сыт по горло. Прежде всего — самим собой.

— Не смей мне лгать, — низким, едва ли не рычащим голосом пригрозил он, а сам скользил и скользил взглядом по лицу, одежде и рукам Яромиры, пытаясь понять, что приключилось.

Выглядела девка испуганной и встревоженной, но невредимой. Платье нетронуто; волосы заплетены в толстую, змеящеюся по спине косу; лицо без единой царапинки, лишь щеки пылают румянцем.

От сердца отлегло, и конунг витиевато выругался, кляня себя за слабость. Обещал ведь!..

Яромира прижала ладонь к шее, словно что-то мешало ей дышать, и чуть оттянула тугой ворот платья с чужого плеча. Злость схлынула, словно ее и не бывало, и остался лишь испуг.

— Чья кровь на ноже? — Харальд не собирался отступать.

Она не хотела говорить ему правду. Сердце билось в груди испуганной пичугой, запертой в клетке. Не хотела, чтобы конунг знал, какие именно слова бросил его племянник в лицо княжне. И отчего те столь сильно ее задели.

Но и лгать ему Яромире было тяжело. Ее собственный обман завел ее очень далеко от родного терема.

— Я не скажу тебе, — сказала она, глядя на свои башмачки, чуть выглядывающие из-под длинного подола.

И уловила едва слышный, раздраженный вздох прямо над своей макушкой: волосы погладил поток теплого воздуха. Княжна подняла голову: Харальд смотрел на нее недовольными, потемневшими глазами.

Он резко потянулся вперед, и Яромира невольно отпрянула, зажмурившись. На мгновение ей показалось, что конунг ее ударит. Но Харальд лишь взял ее за локоть поверх платья и заставил вытянуть руку, в которой она продолжала отчаянно сжимать нож.

Сердце рухнуло в пятки, когда конунг накрыл ее запястье своей большой, шершавой ладонью и сместил на рукояти кинжала большой палец так, чтобы он лег сверху, близко-близко к лезвию.

Яромира забыла, как дышать.

Второй ладонью он коснулся ее запястья, ровно над бледной жилкой, которая выдавала княжну с головой: так быстро билось ее сердце.

— Когда так держишь, рука подвижнее, — тихо пояснил Харальд. — Замах сильнее. И глубже.

Конунг даже не смотрел на свои ладони. Он не отрывал тягучего взгляда от лица княжны, и она глядела на него снизу вверх широко распахнутыми, изумленными глазами, в которых бушевало пламя. Она стояла перед ним, подняв голову, и, казалось, едва дышала.

Харальд крепко держал ее руки в своих больших, грубых ладонях, привычных к мечу. Его прикосновение было теплым, почти нежным, что совсем не вязалось с его суровым обликом. Он чувствовал, как ее тонкие пальцы слегка дрожат, но не отпускал. Он словно боялся, что стоит ему отпустить — и она исчезнет, растворится в ночном тумане.

Они стояли так долго, будто мир вокруг них замер. Яромира должна была сказать что-то — вырвать руки, сбежать — но не могла. Она не желала признавать, но понимала, почему ее сердце так бешено стучит в груди, почему его прикосновения приносят большее тепло, чем огонь в очаге.

Всхлипнув, Яромира резко выдернула руки из его теплых ладоней, словно обожженная. Она отшатнулась на шаг, и ее глаза на миг встретились с его взглядом — тем самым, что приковывал ее к земле, заставлял сердце биться слишком быстро. Харальд стоял неподвижно, он молчал.

Не оглядываясь, княжна развернулась и побежала прочь, чувствуя, как в груди всё сжимается от тревоги. Ее ноги, будто сами собой, несли ее вперед по узкой тропинке, и она не замечала ничего вокруг. Ее прерывистое дыхание и стук сердца заглушали все остальное.

Но даже когда Яромира скрылась от взгляда конунга, ее образ, ее дыхание, ее дрожащие руки остались с ним. Харальд неподвижно стоял на месте, сжимая воздух там, где только что были ее ладони. Он молча смотрел, как она исчезает в темноте, скрываясь среди деревянных построек. Тишина поселения казалась гулкой, а воздух пропитался ее запахом — так пахла весна.

Яромира добежала до Длинного дома и забилась в свой привычный угол, отгородившись ото всех занавеской. Она хотела спрятаться от самой себя, от того, что зародилось в ее сердце в тот момент, когда его руки сомкнулись вокруг её пальцев. Только вот она, княжеская дочь, ведала, что от самой себя убежать у нее не выйдет. От взгляда Харальда, от его прикосновений, от собственных чувств.

Она обхватила себя руками, сдерживая дрожь, и всхлипнула снова, на этот раз от осознания: она не сможет больше не замечать того, что чувствует рядом с Харальдом.

Викинг, которого ей было впору ненавидеть, стал тем, кем ее мысли были полны до краев.

Харальд долго стоял на месте, вглядываясь в темноту. Он знал, что дроттнинг не вернется. Он и не ждал.

Но была мысль, что не давала ему покоя: в следующий раз он не сможет ее отпустить.

Ранним утром первый драккар отплыл в Гардарики.

— Ньёрд на нас гневается.

Гуннар, викинг, который дерзил конунгу еще на приветственном пиру в Длинном доме, щурился, смотря на небо вдали.

Темные, низкие облака парили над водной гладью, и море казалось таким же серым и же мрачным, как небо.

Надвигался шторм.

— На тебя точно разгневается конунг, коли продолжишь нести эту дурь, — посулил ему Вигг.

Яромира нарочито отвернулась от них, стараясь никак не показать, что подслушивает разговор двух мужчин. Они стояли на палубе в нескольких шагах от скамьи, на которой она привычно заняла свое место в утро, когда они покинули недружелюбные северные земли. Минувшие два дня прошли спокойно, даже слишком. Лишь порой до нее долетали шепотки, но она перестала обращать ни них внимание еще в Длинном доме.

Ивар пытался выжечь ее взглядом, но и к нему она привыкла.

И даже к гнетущей тишине между нею и конунгом.

Но первые зачатки шторма, который углядели еще утром, развязал многим языки. И разговоры стали острее, будто бы жестче. Яромира невольно ежилась порой, когда ловила на себе очередной взгляд, полный ненависти и неприятия. Многие винили ее.

Гуннар отошел, и она решилась спросить у оставшегося у борта Вигга.

— Будет шторм?

Викинг отвернулся от моря, по которому мелкой рябью скользили волны одна за одной, и сдержанно кивнул.

— Будет.

Он был кормщиком на драккаре, ведь Олаф остался в поселении, чтобы проследить за починкой второго корабля. Яромира не знала, но то был первый раз за многие зимы, когда Харальд вышел в море без своего старого, верного кормщика.

Вигг оказался прав, и шторм действительно грянул.

Княжна и глазом не успела моргнуть, как небо потемнело, затянулось тяжелыми черными облаками. Ветер усиливался с каждым мгновением, и вот уже первые крупные капли дождя застучали по палубе. Где-то вдали молнии осветили горизонт, и море показалось Яромире бездной, готовой поглотить все вокруг.

Волны хлестали борта драккара, а весла с трудом пробивали поверхность воды, и мужчинам приходилось наваливаться на них грудью изо всех сил и упираться спиной в лавки, чтобы удерживать корабль на плаву.

Яромира почувствовала, как холодные потоки ливня обрушились на ее плечи, и тяжелый плащ мгновенно набряк, пропитавшись водой. Он сделался еще тяжелее, а она сама — неповоротливее. Ветер рвал ее волосы, бросая их в лицо, и дождь хлестал по щекам.

— Ярлфрид!

Харальд, еще мгновение назад стоявший вместе с Виггом у рулевого висла, вырос перед ней. Его мокрая одежда прилипла к телу; рубаха обтянула крепкие плечи и грудь; волосы влажными прядями спадали на лицо. Конунг пытался перекричать ветер, и потому его голос звучал хрипло, надорвано.

— Идем! — в одной руке он держал веревку, второй схватил Яромиру за локоть.

Он потащил ее за собой, не церемонясь, и несколько раз она поскользнулась на скользкой палубе, запутавшись в мокром подоле платья. Порывы ветра были настолько сильны, что сбивали с ног, и Яромира стояла на ногах лишь потому, что Харальд шагал впереди нее и закрывал своей грудью.

Вокруг стоял страшный шум: поскрипывая, шаталась высокая мачта; ветер гудел парусом и рвал с креплений канаты; волны с грохотом ударялись о борта драккара, и вода выплескивалась под ноги; воины срывали глотки и кричали, чтобы слаженно грести на счет.

— Раз! Раз! Раз!

Харальд привел Яромиру на корму и указал на борт, к которому крепились толстые канаты, удерживающие мачту.

— Садись, я привяжу тебя, — приказал конунг, и она послушалась, не задав ни единого вопроса.

Колючий, словно мелкий снег, дождь хлестал по спине и затылку. Ее-то укрывал плащ, а вот Харальд подставлял жалящим каплям едва ли не голую спину: рубаха-то давно промокла насквозь и ничуть не защищала.

Яромира уселась на палубу, прижавшись к креплению, и конунг склонился над нею, пропустил веревку за ее спиной. Она почувствовала его теплое, согревающее дыхание своими ледяными щеками и вздрогнула. На глаза упало несколько прядей его волос, но Харальд тотчас отстранился и принялся вязать мудреный узел.

Закончив, он присел перед княжной на корточки и стиснул ее ладони в своих руках.

— Не бойся, дроттнинг, Один нас сохранит, — посулил он хмуро, без малейшей улыбки. — Сиди здесь и не вздумай даже отойти от борта. Разумеешь? Не вздумай ослушаться.

Яромира поспешно закивала.

— Береги себя, — всхлипнув, прошептала она замерзшими, посиневшими губами.

Она глядела на конунга раненым зверенышем: тоскливо и безысходно. У него от ее взгляда что-то жарко застучало, царапнулось, защемило в груди.

— Конечно, сберегу, — пообещал он, и суровая улыбка показалась в уголках губ. — Коли ты просишь…

Договорив, он поспешно поднялся и ушел, и Яромира проводила его долгим взглядом. Без него буря ощущался как будто бы злее. Ветер сильнее кусал щеки, ледяные потоки дождя, проникая под платье и плащ, обжигали кожу своим холодом.

Она вцепилась в веревку, которой была привязана, чувствуя, как драккар качался из стороны в сторону. То и дело волна переливалась за борт и с шумным шипением растекалась по палубе.

Страх сводил судорогой горло. И помыслить было невозможно, что вокруг них, на многие версты, простиралось лишь суровое, бушующее моря. Ни клочка земли, ни островка, ни берега. Лишь крошечный драккар посреди бескрайней воды. Если он пойдет ко дну…

Шторм продолжал бушевать. Огромная волна, накатив с левой стороны, окатила корабль с верхом. Яромира жалобно, слабо вскрикнула.

— Убирайте паруса! — ее отвлек громкий крик Харальда, пронзивший шум вокруг.

Несколько викингов во главе с конунгом бросились к мачте, принялись ослаблять канаты, которые тянулись к мачте. Кто-то взялся за поперечные брусья, на которых держались паруса. Ветер рвал у них из рук веревки, бросал в лица тяжелую, влажную ткань.

Задержав дыхание, Яромира пристально следила за Харальдом. Она боялась даже моргнуть. Казалось, отведи она взгляд, и с конунгом непременно произойдет что-то дурное.

Драккар ухал по волнам вниз, и тут же мощный порыв подбрасывал его вверх. У княжны всякий раз душа уходила в пятки.

— Держать! Держать! — ревел Харальд, пытаясь перекричать ветер.

Где-то вдали сверкнула молния. Содрогнувшись, загрохотало небо.

— Перуне, Отец небесный… — замерзшими губами забормотала княжна молитву, которую слышала от отца, наблюдая, как Харальд отчаянно боролся с ветром, по чуть-чуть сматывая паруса.

У княжны перехватило дыхание. Конунг сам был похож на грозного Перуна: посреди бушующего моря, в промокших до последней нитки рубахе и кожаных штанах он твердо стоял на палубе и зычным, громоподобным голосом раздавал приказания, пока порывы ветра и волны пытались сбить его с ног…

— Расселась тут!

Едкий голос Ивара выдернул ее из видения. Яромира моргнула, не поверив своим ушам. Но племянник конунга и впрямь оказался неподалеку: Харальд велел гребцам сесть на другие весла, чтобы выровнять драккар, и злобный Ивар выбрал скамью подле нее.

— В море все равны! — сердито бросил он, наваливаясь на весло всем телом.

К своему стыду Яромира заметила его стесанные до крови ладони и порванную на локтях рубаху: кажется, он не удержался на скользкой палубе и протер собой влажные доски.

— Что я могу поделать⁈ — воскликнула княжна, неловко пытаясь оправдаться. — Харальд велел мне быть здесь!

Злые слова Ивара укололи ее сильнее, чем она могла помыслить. Она ведь и впрямь отсиживалась в углу, пока мужчины рисковали всем, сражаясь со стихией.

Она дочь князя, а отец никогда не скрывался за спинами других… И ей негоже.

— Воду вычерпывай! Все горазды прятаться за словами конунга! — огрызнулся Ивар и громко выругался, когда очередная волна опрокинула его, швырнув лопатками на скамью позади.

Жар вспыхнул внутри, и Яромира моргнула, осознавая, и, стиснув зубы, принялась пилить ножом веревку. Та подалась, но не сразу, и княжна тотчас вскочила на ноги, бешено оглядываясь. Она искала любое ведро или котел, которым смогла бы черпать воду. Заметив один, она бросилась к нему наискосок через всю палубу.

Ивар, обернувшись в очередной раз к ней, выпучил глаза, не веря тому, что видел: угол, где сидела Яромира, был пуст.

— Вернись! Вернись, дурная!

Он не ждал, что безумная девка его послушает! Не ждал, что его поддевки зайдут так далеко. Ивар, позабыв, что должен грести, завертел головой, выискивая княжну. Конунг убьет его, коли узнает, что он подстрекал ее. Задушит голыми руками…

… и будет прав.

Схватив котел, Яромира принялась зачерпывать воду с палубы. Она выливала одну часть, а новая волна приносила в дюжину раз больше. Княжна не думала об этом. Племянник конунга оказался прав: она должна делать хоть что-то. Все лучше, чем сидеть в углу сложа руки да дрожать, когда зуб на зуб уже не попадал от страха. И потому раз за разом она склонялась над палубой, черпала воду, разгибала спину и выплескивала полный котел в море.

Руки давно занемели. Одежда промокла до последней нитки. Яромира не чувствовала ни холода, ни ветра. Она и собственных ладоней не чувствовала и где-то на кромке сознания дивилась, как она до сих пор в силах удерживать котел. Плащ давно потерялся где-то на палубе, а шерстяное платье, потяжелев от воды, тянуло вниз.

Не замечая ничего вокруг, Яромира черпала и черпала воду. А штор, меж тем, постепенно сходил на убыль. Первым стих ветер. Затем — ливень. Его косые струи уже не хлестали лица и руки подобно тонким веткам; вскоре он и вовсе сменился мелким, накрапывавшим дождем. Отгрохотали и ушли к горизонту черные тучи, и вспышки молнии перестали разрезать небо. Затих и свист, и плеск, и крики.

Установилась такая тишина, которая бывает лишь после бури. Волны уже не били, а с мягким шипением ласкали борта удержавшегося на плаву драккара.

— Ярлфрид?.. — надсаженный голос позвал ее, и княжна словно очнулась от ведовского наваждения.

Она выпрямилась, и руки безвольно, бессильно рухнули вдоль тела. Занемевшие, скрюченные пальцы разжались сами по себе, и котелок упал на палубу, покатившись прямо под ноги конунга.

Слабость разом заполнила ее от макушки до пяток. Яромира хотела открыть рот, хотела заговорить. Она попыталась сложить губы, которых не чувствовала, в улыбку, но получилась лишь жалкая гримаса. Она сделала шаг, и ее глаза закатились, и она без сил рухнула прямо в руки вовремя подоспевшего мужчины.