Яромира. Украденная княжна

Князь Ладожский II

— Я должен ехать.

Заложив руки за спину, Ярослав стоял в горнице у небольшого оконца и наблюдал за тем, как на подворье сотник Стемид дурачился с Мстиславом, младшим княжичем, и Жданом — сыном Рогнеды, названным в честь ее молодшего брата, убитого хазарами много, много зим назад. Крутояр в их забаве участия не принимал и бродил неприкаянной тенью вдоль частокола, волоча за собой по земле деревянный меч.

— Я должен ехать, — повторил он и услышал за своей спиной лишь тяжелый вздох.

Он обернулся через плечо: Звенислава сидела на лавке, глядя в пол.

Минула почти уже седмица, как пропала Яромира.

В заброшенной, гнилой землянке, на которую указал воевода Видогост, они никого не нашли, хотя тот божился Перуном, что лишь прошлой ночью оставил в ней княжну с каким-то мужичьем. Князь велел пустить по следу своих охотничьих лаек, но беглецы то ли были удачливы, то ли не так глупы, и перешли вброд несколько ручьев.

Псы их потеряли.

Тогда Ярослав снарядил людей и поставил в их главе десятника Горазда, которому доверял, как себе. И вот уже который день они вдоль и поперек прочесывали лес, ища в глубоких расщелинах и оврагах, забираясь на холмы, утопая по пояс в болоте…

Ладожское княжество было велико, и впервые на своей памяти Ярослав проклинал необъятные просторы, что достались ему от предков. За такую лютую неблагодарность он заслуживал любую из кар, на который был щедр громовержец Перун, но он не боялся ни одной из них.

Боги уже забрали его дочь.

Вздохнув, Ярослав потряс головой, сбрасывая с себе морок, и подошел к жене. Присел перед ней на одно колено и сжал безжизненные, ледяные пальцы в своих ладонях. Звенислава подняла голову и неумело улыбнулась, смотря на него. Ее зеленые, болотные глаза выцвели за последнюю седмицу из-за пролитых слез. Лицо похудело, а меж бровями залегла новая складка, которой Ярослав прежде не помнил.

Раньше жена часто улыбалась, но теперь уголки ее губ были печально опущены.

— Поезжай, — ровным голосом сказала Звенислава. — Коли будут вести… тотчас пошлю за тобой.

Два дня назад, ранним утром, в ладожский терем примчался гонец: созывалось княжеское вече. Угроза из Нового Града, над которой Ярослав седмицей раньше лишь посмеялся, оказалась много серьезнее, чем он мыслил.

Да. Тогда он улыбался, читая послание варягов. Склонитесь, покоритесь, откупитесь данью… Он много и часто тогда смеялся, размышляя над скорой дочкиной свадьбой. Над новым союзом для ладожского княжества.

Нынче все было иначе.

— Я потребую голову Видогоста, — сказал он глухо и хрустнул кулаком. — Голову и великую виру.

На княжеском вече они поговорят не только про требования какого-то безвестного Рюрика из Нового Града. Ярослав привезет воеводу Видогоста, чтобы тот сознался в содеянном и рассказал, как злоумышлял против ладожского князя и своего брата — залесского князя. Как задумал расстроить грядущее сватовство, и случай подвернулся сам собой. Он проследил за Воидрагом, который следил за Яромирой и Вячко, и похитил княжну, когда оба юноши сцепились меж собой, позабыв обо всем. Посулил какому-то мужичью серебра и велел стеречь Яромиру в землянке. Пока все не уляжется, не успокоится.

Сильно, очень сильно чаял Видогост увидеть свою дочь женой княжича Воидрага. Так сильно, что решился пожертвовать чужой дочерью.

За деяния его брата Ярослав потребует от залесского князя и виры, и обещанного союза.

И тогда, быть может, он вернет княжича Воидрага отцу. А пока погостит тот в Ладожском тереме.

Как ценнейший заложник.

Из злых своих мыслей Ярослав вынырнул, когда ладонь жены ласково огладила его щеку, изборожденную старым шрамом.

— Возьми с собой Крутояра. И… Вячко. Увези его из терема.

Князь и при имени сына вскинулся недовольно. А уж когда услыхал про кметя, на которого до сих пор спокойно глядеть не мог, и ладони сами собой в кулаки сжимались, когда тот попадался ему на подворье…

Но маленькая рука жены удержала его на месте, не позволив взвиться на ноги и отскочить в сторону. Звенислава смотрела на него настойчиво и непреклонно, и Ярослав вздохнул. Он уже знал, что уступит ей.

— Вячко за свое ребячество и глупость заплатил сполна, — тихо произнесла княгиня.

Он не мог с нею спорить.

Он собственноручно высек мальчишку, а потом по подворью расползлись слухи, что Будимир выгнал сына из рода, и того у себя в избе приютила воительница Чеслава. Ярослав сперва мыслил поговорить со своим воеводой. Слишком уж круто тот рубанул с плеча… Руки отсечь — и то было бы меньшим наказанием для щенка, чем стать безродным. Но, обдумав, ничего говорить не стал. Собой он худо тогда володел, в самые первые дни.

— И потом… а коли… — Звенислава перешла на сбивчивый шепот и ненадолго замолчала, пережидая, пока горло и рот отпустит спазм из-за подкравшихся рыданий. — А коли нашей Мирошке нынче помощь нужна… и никто ей не подсобит… помысли только!

Ярослав кивнул, хотя до конца не разумел, о чем говорила жена.

Женщины.

Он и Чеславу, приютившую этого щенка, не понимал.

— Не горюй, ласточка, — Ярослав вновь стиснул ладони жены в руках. — Всех возьму, кого велишь. Говори еще, кого брать.

Блеснув влажными от слез глазами, Звенислава улыбнулась. Князь встал на ноги и, подхватив жену на руки, прижал к себе. Она обняла его за шею и устроила щеку на плече, зажмурившись. На несколько коротких мгновений на сердце поселился покой, которого в тереме не ведали уже больше седмицы.

— Береги себя, — сбивчиво шепнула княгиня и уткнулась носом мужу в шею, опалив кожу горячим дыханием. — Я буду тебя ждать.

Прошло уже двенадцать зим, как Звенислава переступила порог ладожского терема и стала княгиней. Двенадцать зим она провожала мужа в походы и битвы, из которых он мог не вернуться. И двенадцать зим она говорила ему одни и те же слова, словно заклинание, словно заговор, надеясь, что ее любви будет достаточно, чтобы оборонить его и отвести беду. И верила, что с ним ничего не случится.

Оставив повеселевшую жену в тереме, Ярослав вышел на подворье и велел собрать своих воевод и сотников в гриднице: отправиться на княжеское вече он хотел, как можно раньше.

Мелькнула странная мысль: чудно все сложилось. Старшая дочка с мужем, князем Желаном, приехали на сватовство Яромиры, а теперь выходило, что Желан Некрасович отправится вместе с ним на вече, а Любава будет дожидаться мужа в отцовском тереме.

Заметив на крыльце князя, Стемид снял с шеи заливавшегося смехом Ждана и оправил задранную рубаху.

— Еще, еще! Еще, дядька Стемид! — малец требовательно вскинул руки.

— Довольно, Ждан, — Рогнеда Некрасовна возникла на подворье, словно из ниоткуда.

Проплыла по пыли лебедушкой и подошла к воеводе с детьми, чтобы взять сына за руку.

— Довольно, совсем ты Стемида Ратмировича загонял, — сказала, не глядя на мужчину, который, напрочь, на нее смотреть не переставал.

— Мне в радость, княжна, — по старой памяти позвал ее воевода, и Рогнеда все же улыбнулась.

Но, непреклонно покачав головой, увела слабо сопротивляющегося сына в терем.

Вздохнув, Стемид провел пятерней по затылку. Он встретился взглядом с князем Ярославом, и выражение лица у него изменилось. Из благодушного стало хищным, настороженным. Он был одним из немногих, кому князь рассказал о пришедших из Нового Града вестях и о созыве первого за много зим веча.

— Идем в гридницу, — сказал Ярослав и махнул рукой. — Потолкуем.

Он окинул взглядом подворье и нашел старшего сына, который по-прежнему без дела шатался вдоль стены наперевес с деревянным мечом. Может, Звенислава была права. Тут он тоже взял лишку…

— Крутояр! — позвал князь, и мальчишка тотчас встрепенулся. — Ступай сюда, послушаешь.

Когда с разных концов ладожского городища в терем стеклись воеводы и сотники, в гриднице Ярослав и Стемид уже раскатали на двух лавках начертанную карту, на которой были обозначены все княжества с границами.

Крутояр, которого отец впервые позвал с собой в гридницу как равного, как взрослого, стоял в углу тихо-тихо, словно мышь, и не мог поверить нежданно свалившейся на голову удаче. Разгребание навоза в конюшне и прочие наказания были позабыты мгновенно.

— От Нового Града нас отделяет лишь Древляндское княжество, — Ярослав указал на карте на узкую, вытянутую полосу.

— Да хранит их светлый Перун, — негромко, себе под нос сказал Стемид.

По гриднице разнесся сдержанный смех, и лишь одна Чеслава посмотрела на сотника с укоризной.

— Там непроходимые леса, — Ярослав продолжил говорить без улыбки. — С этой стороны нападения мы можем не опасаться.

— Они могут достать нас по воде, — хмуро сказал Будимир.

После того, что натворил его сын… натворил Вячко, никто не видел на лице прежде веселого воеводы и тени былой улыбки.

— И пробить насквозь тут, — подойдя к карте, он ткнул пальцем в небольшой круг: маленькое Велеградское княжество. — Они пропустят варягов, лишь бы не погибать самим.

Ярослав кивнул. Он и сам так мыслил.

— Нам нужна объединенная рать. Иначе по одному они сожрут всех, — сказал князь и провел ладонью по глазам.

Убедить князей на вече, чтобы каждый выставил войско, будет нелегко. Почти немыслимо. Кто-то струсит, кто-то захочет отсидеться за спинами других, а кто-то и вовсе сбежит Рюрику под крыло. Но сделать это нужно, иначе варяги подомнут их всех под свой сапог, и никто уже не сможет править на своих землях так, как любо лишь ему.

— У тебя есть моя поддержка, родич, — сказал Желан Некрасович, до того мгновения молчавший.

Его голос из далекого, южного княжества будет не столь весом, как голоса из северных земель. Но один лучше, чем ничего.

— И залесский князь тоже, — озвучил Стемид то, о чем все и так думали. — В обмен на сына.

Уперевшись ладонями в теплое дерево, Ярослав навис над картой, вглядываясь в начертанное.

— Я отправлюсь завтра, возьму с собой немного людей, — обдумав все, он поднял голову и окинул своих воинов взглядом. — Будимир, поезжай в Белоозеро. Испытай дружину; убедись, что посадник не лукавит и меня не обманывает. Коли что случится, у нас должен быть надежный тыл.

— Да, княже, — воевода склонил голову, никак не показав своего недовольства.

Ярослав усылал его. В иное время он поехал бы на вече вместе с князем. Нынче же… тот отправил его подальше от терема.

И поделом.

Не Будимиру тут роптать на князя. Мог бы и вовсе сослать навечно, подальше от своих глаз…

За то, что такого сына воспитал.

— Стемид, отвечаешь за Ладогу головой, — продолжил Ярослав. — Дружина, запасы к зиме, корабли, торг и купцы — все должно быть сделано. И поиск моей дочери. Коли вернется десятник Горазд — сразу отправь весть.

Воевода молча кивнул.

— С собой на вече возьму Чеславу, — князь вдруг лукаво улыбнулся. — Сдюжите тут без нее?

— Уж как-нибудь, князь! — хохотнул Стемид, и в гриднице стало повеселее.

На следующее утро Ярослав со старшим сыном на рассвете отправился на капище к идолу Перуна: принести дары, чтобы на вече ему сопутствовала удача.

За минувшее со дня пропажи Яромиры время жертвы богам приносились каждый, каждый день. Молили и Перуна, отца всех воинов, и Сварога, чтобы Бог огня зажег для заплутавшей княжны свет, и Великую Макошь, покровительницу всех женщин. Не осталось идола, в землю возле основания которого не пролилась бы жертвенная кровь.

Но Боги оставались глухи к мольбам людей.

Ярослав опустился перед высоким идолом на оба колена и задрал голову, всматриваясь в суровый, грозный лик божества. Справа от него колыхнулся воздух, и вот уже рядом с отцом занял свое место Крутояр.

Нашарив под рубахой оберег, князь крепко стиснул его, пока острые края не впились в ладонь, и что-то горячо зашептал.

На его шее оберег Перуна висел на потрепанном от старости кожаном шнурке. Такой же, лишь чуть поновее, носил и его старший сын, доказавший минувшей весной, что достоин держать в руках настоящий воинский меч, а не деревянную палку. Они давно могли бы сменить неприметные шнурки на цепи из серебра, но Звенислава сама сплела их для своих мужа и сыновей, сама шептала над ними заговоры и заклятия, пока руки скручивали тонкие, прочные жгуты.

Не существовало на этом свете силы, которая заставила бы Ярослава отказаться от потрепанного шнурка, в который его жена вложила всю свою любовь.

Откинув за спину припыленный подол плаща, князь закатал рукав рубахи и достал нож из голенища сапога. Не дрогнув, прочертил лезвием полосу на предплечье, от запястья до локтя, и сжал кулак, чтобы хлынула кровь. Он поднялся с колен и подошел к идолу Перуна вплотную, и поднес к нему руку, хорошенько окропив влажную землю у деревянного основания.

Прогремевший посреди безоблачного, лазоревого неба гром заставил вздрогнуть даже умудренного зимами князя. Крутояр же подскочил и метнулся к отцу, прижавшись к левому боку. Звук был оглушающей мощи, а налетевший следом ветер склонил могучие макушки деревьев к земле. Раскат прошел несколькими волнами, и каждая следующая была сильнее предыдущей. Ни отец, ни сын не удивились бы, подними они головы и увидь, что небосвод раскололся на две половины, и по нему проползла глубокая трещина.

Но небо оставалось таким же безоблачным и чистым, и лишь дрожь земли под ногами напоминала о прозвучавшем грохоте.

— Батюшка… — прошептал Крутояр, рассеянно оглядываясь по сторонам.

Ярослав накрыл ладонью светлые кудри сына и повелительно шикнул.

— Тихо. Молчи.

Второй рукой — той, из которой на землю все еще стекала кровь — он нашарил на поясе ножны и чуть вытащил меч, обнажив священное железо — лучший щит против любого морока. Он оглядел капище, но не заметил и не услышал ничего. Лишь ветер протяжно завывал меж деревянных изваяний.

Князь поднял голову, вновь вглядываясь в грозный лик Бога-Громовержца.

Был ли гром ответом на его мысли?..

Когда отошли от капища на сотню шагов, Ярослав остановился посреди тропы и терпеливо дождался, пока Крутояр замотает его порез чистыми тряпицами. Руки у сына подрагивали, и узел он смог затянуть далеко не с первого раза.

Князю и самому было не по себе. Никогда прежде такого с ним не случалось. Никогда прежде он не получал столь явного ответа на свои помыслы.

— Отец, — Крутояр тронул его за руку, — то был добрый знак?

Он посмотрел на побледневшего, встревоженного сына, который был его отражением. Он словно в водную гладь всматривался всякий раз, когда видел лицо Крутояра. В тереме шептались: вот это уж расстаралась княгиня Звенислава так расстаралась. Не просто родила первым мальчика, старшего княжича и наследника, так еще и на отца похожего, что капля воды.

— Добрый, — князь соврал, и мальчишка заметно повеселел.

Ему все было внове, и все было волнительно. Никогда прежде отец не брал его на капище и всегда ходил один, коли не собиралась на жертвоприношение вся гридь. И никогда прежде он не выезжал с отцом никуда дальше границ княжества. Нынче же он отправится вместе с ним на вече… Крутояр и помыслить о таком не смел. Думал, что навлек на себя гнев князя аж до самой зимы, а то и дольше — за то, что подсоблял Яромирке и Вячко. Но вышло иначе, и княжич старался особенно широко не улыбаться, хотя улыбка сама просилась на лицо.

— Никому о том не сказывай, — уже возле ворот в терем предупредил Ярослав, соскочив с коня.

Крутояр, взяв у него поводья, открыл рот, чтобы спросить, и почти сразу же захлопнул, клацнув зубами. Он молча кивнул.

— Особенно — матери, — поразмыслив, добавил князь, и на лице сына вспыхнула обида.

Он же пообещал уже! Пошто отец ему, словно мальцу, сызнова велит?

Ярослав нахмурил брови, и обиду словно ветром сдуло. Крутояр прикусил язык и еще раз кивнул, и князь довольно хмыкнул.

Подворье, как и всегда перед скорым отъездом, было охвачено суетой. Слуги и отроки снаряжали сразу два отряда: один — княжеский, на вече, и второй — во главе с воеводой Будимиром, в Белоозеро.

Проводив взглядом умчавшегося в терем мальчишку, Ярослав вздохнул. Не в первый раз пожалел он, что не было рядом старого пестуна, дядьки Крута, в честь которого его сын получил первую часть своего имени. Уж тот бы всенепременно растолковал бы ему, что своим знамением хотел сказать грозный Перун.

Он соврал сыну.

Он не верил, что знак был добрым, ведь в тот миг Ярослав не только просил Перуна об удаче на княжеском вече. Нет. Он думал, что было бы славно договориться с Новым Градом миром. Выставить против варягов единую рать, чтобы те осели в княжестве, которое распахнуло перед ними ворота, да так бы там и остались, увидав, что прочие земли перед ними не склонятся.

Было бы славно этой зимой не умывать землю кровью. Не оплакивать отцов, братьев, мужей, сыновей…

Кажется, Бог-Громовержец осерчал на Ярослава за такие мысли. Перун был Богом воинов, Богов кровавых битв и сеч. Немудрено, что чаяния князя не пришлись ему по нраву.

Мужчина провел ладонью по глазам. Он знал, что среди его собственных людей нашлись бы те, кто назвал подобное трусостью. Но Ярослав также знал, что сражения, идущие одно за другим, одно за другим, истощали княжество. А он хотел для Ладоги процветания. Спокойствия. Он хотел для Ладоги мира. Довольно они умывались кровью — столько зим подряд.

Никто не скажет, что ладожский князь бежит от битвы. Никто не посмеет обвинить его в трусости. Хотеть, чтобы твои люди жили — это не трусость. Это мудрость, которая не к каждому приходит.

Свои терзания Ярослав всегда скрывал умело.

Ни воеводы, с которыми он провел остаток дня в беседах, ни прочие кмети, ни жена, ни младшие дети — никто не заметил, что отныне князь носил на сердце тяжесть. И только Крутояр порой искоса поглядывал на отца, не решаясь заговорить о том, что его терзало. Неужто мальчишка ему не поверил? Когда сказал он про добрый знак?..

Но в сыне текла та же кровь, что и в его жилах. Ему с рождения было начертано стать однажды князем, и все поколения предков незримо стояли за его спиной. Быть может, по хребту Крутояра пробежал холодок, который почувствовал и сам Ярослав тогда на капище. Быть может, сын почувствовал куда больше, чем мог постичь.

На другой день провожать князя на вече собралось почти все городище. Пришел и простой люд, и бояре, и жрецы, и купцы. Звенислава, как и каждый раз, стояла на крыльце, держа за руку маленькую дочь. Младший сын, Мстислав, названный так в честь деда, отирался подле отцовской лошади и изо всех сил завидовал старшему брату, которого Ярослав брал с собой, пока он оставался в тереме с матушкой!

— Ну, носом-то не хлюпай, — Крутояр, начисто лишенный злобливости, утешал его, как мог. — Вот выдержишь Посвящение, батька и тебя возьмет.

— Праа-а-авда? — протянул Мстиша уже не так обиженно, но носом все-таки дернул.

— Правда-правда, — закивал старший княжич, косясь на расхаживающего по подворью отца. То-то ему не нужно видеть, что у младшего сына глаза на мокром месте.

В сторонке, чуть сбоку от них, также стояли двое: кметь Вячко и его молодший брат. Старший что-то говорил — убежденно, горячо, быстро, а другой лишь кивал понуренной головой и, кажется, всхлипывал.

Вячко положил ладонь на шею младшего и притянул к себе, уткнувшись лбом его в лоб.

— Ты теперь у отца старший, — сказал он, потрепал брата по волосам, резко убрал руку и зашагал прочь, не оглядываясь.

Тот рванул следом, но вышедшая из-за теремной стены Чеслава вытянула руку, преградив ему дорогу. Глядя в спину Вячко, она сказала:

— Оставь его. Он должен уйти сам.

Почувствовав на себе взгляд княжича, который внимательно наблюдал за происходящем, она улыбнулась и подмигнула ему единственным глазом.

— Гляди веселее, Крутояр Ярославич. В долгий путь нужно отправляться с легким сердцем.

Когда настала пора прощаться, Звенислава расцеловала обоих: и мужа, и старшего сына. Крутояр, который мнил себя уже взрослым, попытался увернуться — негоже, чтобы матушка прилюдно его тетешкала! — и заслужил от отца подзатыльник. На мгновение ему стало совестно: отец никогда рук своей княгини не отталкивал. Пришлось виниться и самому целовать и матушку, и сестренку Гориславу в щеку.

Подворье они покинули под громкий, радостный гомон и крики. Все ждали, что князь привезет им с веча добрые вести.

И лишь на сердце у князя было тяжело.