Яромира. Украденная княжна

Кметь с косой VII

Чеслава замерла в дверях, украдкой заглянув в просторную, светлую горницу. Княгиня Звенислава, сидя за столом, перебирала разложенные перед ней сорока* черных соболей. Княжна Яромира притворялась, что вышивает рушник, но чаще вздыхала и замирала с тканью в руках, смотря прямо перед собой невидящим взглядом. Под чутким присмотром нянек училась управляться с иглой маленькая Горислава, а подле нее вертелась и Даринка, которую Звенислава Вышатовна сама предложила брать к терем подружкой к младшей дочери, пока Чеслава стояла в дозоре и несла службу в дружине.

Воительница с неимоверным облегчением тогда согласилась, и вот уже какую седмицу оставшаяся без родных и дома сирота играла в тереме с княжеской дочерью, делила с ней трапезу и наряды, игрушки, занятия и всяческие утехи.

Чеслава сама никогда в жизни не осмелилась бы попросить о таком княгиню. Всю голову сломала, как быть с Даринкой, коли она целыми днями и ночами в избе бывать не станет. И когда Звенислава Вышатовна предложила, все получилось так просто и легко, словно так было всегда. Словно девчушка, спасенная воительницей, провела с ней всю жизнь и с рождения играла с княжеской дочерью.

Вот и нынче она пришла за воспитанницей. Заметив ее, Даринка подорвалась со скамьи, на которой сидела, болтая ногами, и подбежала к двери.

— Чеслава! — девочка прижалась к ней, ухватившись ладошками за воинский пояс.

Ростом она была совсем невелика. Видно, жила в небогатой семье и никогда не ела в достатке.

Тут воительница не печалилась. В тереме Даринка быстро наест румяные щеки, а как лето настанет, да будет играть на свежем воздухе, и она, Чеслава, станет учить ее, как себя оборонять да бить промеж глаз, то и вытянется, и окрепнет, и взгляд заблестит.

Воительница поглядела на другую свою воспитанницу. Ту, которая совсем недавно прибегала к ней плакаться на нежеланную помолвку, а нынче звалась невестой совсем другого человека.

А вестей от конунга Харальда они не получали всю зиму. И вот уже миновал первый месяц весны, а ничего не изменилось.

Поймав ее взгляд, Яромира бегло улыбнулась, и у Чеславы кольнуло сердце. За долгие седмицы княжна уже столько рубах да иного приданого нашила жениху, что конунгу за всю жизнь не сносить.

… это коли он объявится…

— Оставайся, повечеряешь с нами! — приветливо предложила княгиня Звенислава, оторвавшись от своего занятия. — Князя с мальчишками только к завтрашнему вечеру ждем.

Чеслава переступила с ноги на ногу и улыбнулась.

— Благодарю, государыня. Мы уж сами…

Звенислава Вышатовна кивнула, и воительница подтолкнула Даринку в спину. Та развернулась и поклонилась княгине и княжне Яромире.

— До завтра, госпожа! — прощебетала девчушка, а потом ухватила Чеславу за руку, потянув за собой из терема.

Когда они спустились с крыльца и ступили на подворье, Чеславу окликнул голос, заставивший все нутро сжаться от волнения. Воевода Буривой стоял, широко распахнув дверь в клеть, и смотрел прямо на нее. Притвориться, что она не услышала, у нее уже не выйдет, ведь воительница перехватила его пристальный, острый взгляд. И пройти мимо она уже не сможет.

Ноги сами развернулись и понесли ее к воеводе.

Буривой опирался на палку-костыль. Он давно привык с ней управляться и ловко, быстро ходил на одной ноге. Он даже упражнялся на мечах. Руки не утратили силу, и его удары по-прежнему разили воинов направо и налево. Но в битве ему больше никогда не бывать. Никогда не сражаться, никогда взаправду не разить врага.

Одноногий воевода не потребен никакому князю.

Все об этом ведали, все об этом думали.

Но никто не смел говорить вслух.

Чеслава так и вовсе избегала воеводу с того дня, как войско вернулось на Ладогу.

Потому что стыдилась.

Саму себя.

— Здравствуй, воительница, — без улыбки сказал ей воевода.

Его лицо осунулось и похудело. В бороде стало гораздо больше седины. Из глаз ушел прежний смешливый блеск, и от этого делалось хуже всего.

— Дядя Буривой! — Даринка кинулась к нему как к родному, крепко прижалась со стороны уцелевшей ноги.

Мужчина усмехнулся и опустил ладонь, чтобы потрепать ее по макушке.

Чеслава отвела взгляд, почувствовав, как заалели щеки. Сколько седмиц они уже не говорили? Две, три?..

— Мы уезжаем домой, — сказал ей воевода. — Дождусь возвращения князя Ярослава, прощусь с ним и поедем.

— Скатертью тебе дорога…* — выдохнула Чеслава.

В груди вновь больно кольнуло. Она так сроднилась с тем, что воевода Буривой стал частью ладожского войска, что уже и не представляла без него дружину. Позабыла, что служил тот изначально чужому князю, а на Ладоге так задержался, потому что зима выдалась лютой на морозы да суровой на снедь. И рана его очень долго не хотела затягиваться. Он спешил встать на ноги и лишь напрасно ее тревожил, и нога начинала болеть и кровить, и приходилось звать лекарей, а Буривою — откладывать в сторону палки да костыли.

Но нынче настало время уезжать.

— Как твоя рука? — спросил он.

Чеслава невольно прижала к груди запястье, которое не так давно зажило.

— Хорошо все с ней, благодарствую, — отозвалась она степенно.

Смотреть на воеводу было неловко, говорить с ним — еще хуже. Но молчать и вовсе невыносимо.

— Дядя Буривой, зачем же ты уезжаешь? — Даринка задрала голову, всматриваясь в лицо мужчины. — Останься!

Воительница покачала головой. И когда только сдружились…

Воевода добродушно усмехнулся и молча погладил ее по макушке. Потом его пронзительный взгляд вновь обжег Чеславу сильнее каленого железа.

— А ведь давненько я тебя не встречал, воительница. Ужели избегаешь калеку? — горько и хлестко спросил он.

Если бы Чеслава не носила столько зим меч за князем Ярославом да не была умелым воином, непременно подскочила бы на месте. Невольно она посмотрела на его ногу — ту, которой не было — и Буривой это заметил. Хмыкнул и отчего-то сильнее навалился на костыль.

— Я виновата перед тобой, но не в том, в чем ты меня обвиняешь, — Чеслава сделала глубокий вдох и посмотрела ему в глаза. — Я… мне давно следовало прийти и повиниться… но… — залепетала она, словно дитя, и жгучий стыд опалил лицо.

— О чем ты? — вот и Буривой не уразумел, что приключилось с воительницей.

Отчего та начала заикаться и дрожать, и говорить полнейшую несуразицу. Какая вина, за что повиниться?.. Перед ним?..

— Я не успела тогда тебе подсобить, — сглотнув, промолвила Чеслава.

И отвела взгляд, опустила голову.

— У ворот детинца… ты окликнул меня, и я избежала смерти. А сама к тебе не поспела… коли раньше бы подсобила, может, и нога у тебя осталась бы…

Она стиснула кулаки и вытянула вдоль тела руки. Притихшая Даринка молчала, опасливо глядя то на воительницу, то на воеводу. Девчушка прежде не помнила, чтобы у храброй Чеславы дрожал голос.

Буривой смотрел на нее, не разумея, о чем она говорила. Его брови сошлись на переносице, а взгляд стал напряженным, мрачным.

— Вот оно что… — медленно произнес он. — Ты потому меня дальней дорогой обходила?

Чеслава подняла голову, но взгляда его избегала. Ее лицо пылало, и она, казалось, готова была провалиться сквозь землю.

— Да… — едва слышно ответила она. — Не такая уж я и сильная… коли раньше не решилась прийти к тебе да во всем повиниться.

— И не такая уж разумная, коли вбила себе в голову эту дурь! — в сердцах воскликнул Буривой. — Сама еле жива тогда осталась! Отбивалась, пока от усталости не свалилась, когда половина дружины уже лежала на земле!

Чеслава прикусила губу, ее плечи дрогнули.

— Но тебе не подсобила… — упрямо повторила она.

Буривой нахмурился, и в его взгляде зажглась какая-то странная смесь укора и нежности.

— Дурная ты девка, Чеслава, — проговорил он с тяжелым вздохом, но в этих словах не было злобы. Он протянул руку и легко коснулся ее подбородка, вынуждая поднять голову. — Ужель и впрямь ты мыслишь, что я тебя виню?

— Не ведаю, воевода… может, и не винишь. Но я себя виню…

Буривой на миг закрыл глаза, борясь со злым весельем, гневом, раздражением и нежностью одновременно.

— А я мыслил, тебе глядеть на меня, без ноги, тошно.

Чеслава вскинулась на него так, словно он ее ударил. Словно обозвал самыми злыми и жестокими словами, какие только смог отыскать.

— Пошто ты меня обижаешь, воевода? Ты славный воин, и твое ранение… сражаться рядом с тобой было для меня великой честью, и любой кметь…

— А замуж за меня пойдешь?

Даринка пискнула, а Чеслава замерла. Воевода перебил ее на полуслове, и она не сразу сдюжила закрыть рот. Его слова вышибли из нее весь дух.

— Что? — наконец выдавила она, растерянная и ошеломленная.

Воевода, напрочь, выглядел совершенно спокойным.

— Замуж за меня пойдёшь, Чеслава? — повторил он, словно речь шла о чем-то самом обыденном.

Словно говорили они о том, пойдет ли завтра дождь, да что надобно прикупить на торгу.

Воительница резко втянула носом воздух и прикусила губу.

— Не смейся надо мной, господин.

— Я не привык бросать слова на ветер, Чеслава.

У нее закружилась голова.

— Так что скажешь?

Чеслава открыла рот, чтобы ответить, но слова все еще не шли. Ее руки дрожали, мысли путались.

— Я… — начала она и запнулась.

Буривой ласково усмехнулся.

— Ты подумай, коли нужно. А я к лету вернусь, сватов зашлю.

— К лету? — выдохнула она, не веря собственным ушам.

Буривой склонил голову набок, усмехнувшись еще шире, в его глазах мелькнули теплые искры.

— Ну, а чего тянуть? — ответил он рассудительно и спокойно. — Немало ты мне душу уже измотала, воительница. Дольше лета не дотерплю. Вон, сколько терпел. Лишь глядел тебе вслед да молча твои колкости сносил.

Чеслава ахнула, словно была глупой, молодой девчонкой, едва вскочившей в поневу.

— А если… если я пойду за тебя?

Буривой замер на мгновение, а затем ловко шагнул вперед. Его голос понизился до шепота

— То за все денечки моего тягостного ожидания я с тебя спрошу.

Чеслава почувствовала, как дрожь пробежала по телу. Она не могла понять, пугали ее его слова или… радовали.

Он вновь отступил на шаг и добавил с мягкой усмешкой.

— Жди меня к лету, воительница. Будешь мужней женой!

Прежде Чеслава даже не мыслила, что время может так… тянуться. Напрочь, казалось ей, что слишком мало времени отмерено от восхода солнца до заката. Всех дел, что у нее намечены, переделать она не успевала, приходилось откладывать на завтра и на послезавтра, и потом на другую уже седмицу. День бежал за днем, они сливались в месяц, а там уже, глазом не успеешь моргнуть, как закончилась весна и пришло лето. Еще мгновение — и вот уже макушки деревьев окрасились в багряные и золотые цвета.

Но той весной все было иначе.

И вроде бы дел у нее меньше не стало, а с Даринкой — так даже и больше, но почему-то казалось, что седмицы шли неимоверно долго. А месяцы так и вовсе никак не желали сменять один другой.

Как случается всегда, слухи о том, что черноводский воевода Буривой вернется на Ладогу свататься к Чеславе, разошлись по терему и дружине за несколько дней. Кто, как, откуда — неведомо. Но только немало минут провела воительница со смущенным румянцем, гоняя в хвост и гриву гоготавших кметей. Не одна седмица минула, прежде чем бесстыдники унялись. И то пришлось Стемиду вмешаться и припугнуть особо говорливых.

Князь Ярослав не говорил ничего, хотя о том, о чем болтали в дружине, не мог не знать. Верно, ждал возвращения воеводы Буривоя. Звенислава Вышатовна крепко обняла ее, словно все было уже решено и оговорено, и вздохнула.

— Вот ты и уедешь от нас. Я и представить себе не могу ладожский терем без тебя. Крепко буду по тебе тосковать.

Княгиня сказала, и Чеславу в тот миг словно обухом по голове ударило.

Как уедет⁈

А ведь и впрямь выходило, что придется ей уехать. Вслед за мужем. В Черноводское княжество…

Девка уходит в другой род, в другую избу. Покидает родные места и начинает новую жизнь там, где укажет муж.

Прежде Чеслава об этом не мыслила. Она вообще не мыслила, что к ней когда-либо кто-то посватается!

Слова княгини Звениславы так ее поразили, что седмицу напролет воительница ходила, как в воду опущенная. Садилась на скамью в избе, которую ей князь Ярослав пожаловал, смотрела по сторонам, гладила теплый сруб, вздыхала и чуть не плакала. Потом шла в терем, бралась привычно за копье, меч али лук — и сызнова глаза на мокром месте были. Гоняли обоих княжичей по подворью, ездила с Яромирой верхом в лес, ходила на торг, смотрела, как Даринка играет в тереме с Гориславой — и обнаженная душа выворачивалась наизнанку.

Она не может уехать.

Не сдюжит.

Она пришла на Ладогу много-много зим назад. Потерянная, одинокая.

Несчастная.

Она не шибко надеялась, что князь дозволит ей остаться в дружине, возьмет ее в кмети. Но он дозволил и взял, хотя немало нашлось тех, кто возражал. Да что говорить? Его пестун, воевода Крут, пуще всех противился. Долго, очень долго бросал на Чеславу косые, непримиримые взгляды и кроме как «неразумной девкой» по-иному ее не величал.

А потом князь Ярослав привез в терем молодую княгиню Звениславу. И диво, но именно благодаря ей со временем воительница почувствовала себя в тереме как дома. А дома-то ведь у нее не было уже давно, и нигде прежде она надолго не задерживалась. А на Ладоге ей захотелось остаться. Пустить корни. Стать своей.

И она стала!

Ее приняли все. Даже те, кто прежде кривился и воротил нос, кто советовал князю прогнать девку из дружины. Мол, это к беде, это к несчастью.

Ярослав Мстиславич не мог назвать ее ни сотником, ни воеводой, но Чеславе этого было и не нужно. Хватало с избытком того, что он ставил ее рядом со Стемидом и Будимиром. Доверял ей и сыновей, и дочерей. И звал с собой в гридницу, когда говорил со старшей гридью.

Да как же она все это бросит?

Как она оставит позади дюжину зим, проведенных на Ладоге⁈

Уж коли так, лучше не идти замуж!

Жила же она прежде как-то. Спокойно, славно жила. Хватало ей меча, хватало дружины и тех, кто смотрел на нее с уважением.

Обойдется и на сей раз.

Так провела Чеслава добрую часть весны. В терзаниях и дурных мыслях. Самой от себя плеваться хотелось! Вот уж и впрямь впору было девкой неразумной назваться. Но только что проку себя ругать да посыпать голову пеплом, коли болело да болело упрямое сердце?..

Страшно такое молвить, но едва ли не жалела воительница, что весна выдалась мирной!

Ярослав Мстиславич с воеводой Стемидом и старшим сыном седмицами пропадал в Новом Граде. Все никак не могли рассудить и с боярами договориться, как дальше быть. Нужно было избирать нового князя, созывать вече, но слишком много нашлось желающих.

Вестимо, Ярослав злился и уступать не хотел. Его-то немногие поддержали! Но вот завоеванное чужой кровью и по́том добро все были горазды делить.

А без князя в тереме дружина скучала. Чеслава так и вовсе готова была волком выть.

— Ты совсем с лица спала.

Так в один из дней на исходе Травня* сказала ей княжна Яромира. Чеслава наблюдала за потасовкой, затеянной младшим княжичем Мстиславом и Желаном, сыном Рогнеды. Мальчишки сражались на деревянным мечах, а она следила, чтобы ненароком друг друга не покалечили.

Яромира застала ее врасплох. Стыдно сказать, а не услышала воительница ее поступи. Слишком сильно задумалась.

Чеслава поглядела на княжну. Она тоже не шибко много румянца нагуляла себе за весну. Скорее, напрочь, осунулась и похудела, как и она сама.

«Хороши невесты!», — горечью пронеслось в голове.

— Не хочу уезжать из терема, — вырвалось у Чеславы прежде, чем она опомнилась.

Мальчишки, извалявшись в пыли, довольно смеялись. По воздуху плыл теплый аромат цветов и трав. Где-то жужжали проснувшиеся после долгой зимней спячки букашки и жучки.

— Матушка по тебе каждый день вздыхает, — отозвалась Яромира со слабой улыбкой.

Она замолчала, поджав губы. Верно, хотела сказать что-то еще, но передумала.

— А ты, княжна? — затаив дыхание, спросила Чеслава. — Каково тебе?

— Я его люблю. Я знала, за кого иду замуж.

Голос ее самую малость дрогнул, и у воительницы болезненно сжалось сердце. Яромира все свои переживания носила в себе. Ни с кем не говорила. И не позволяла себе усомниться.

— Конунг Харальд говорил с князем, чтобы остаться в Новом Граде…

— Я знаю, — Яромира прикрыла глаза. — Хорошо, что не сладилось. Конунг должен править там, где живет его народ.

Чеславе захотелось как-то утешить казавшуюся несчастной и одинокой княжну, но она осеклась. Не стоило лезть, коли ее не спрашивали.

— А ты поговори с женихом-то, — Яромира подняла на нее лукавый, просветлевший взгляд. — Он тоже знает, кого берет в жены! Ты воительница, а не девка теремная, носишь меч за моим отцом, по праву надеваешь воинский пояс.

Княжна оживилась и повернулась к Чеславе, схватила ее за руку обеими ладонями.

— Поговори, обязательно поговори!

Воительница кивнула. И как только сама до этого не додумалась?

— Стало быть, осенью сразу две свадьбы отпразднуем здесь.

Чеслава покосилась на вновь сделавшуюся задумчивой княжну. Неужто та про себя говорила?

Но оказалось, что нет. Яромира, заметив ее удивление, ухмыльнулась и доверительно прошептала, склонившись к уху.

— Не слышала ты? Воевода Стемид посватался к Рогнеде Некрасовне. Матушка говорит, та согласилась!

Мудрого совета княжны Яромиры Чеслава послушалась. Воевода Буривой, как и обещался, приехал под самый конец Травня. Оставив Даринку на попечение княгини Звениславы, воительница прямо в тот же день направилась в часть терема, которую выделили для гостей из Черноводского княжества.

Воевода и немногие сопровождавшие его воины только-только попарились с дороги в бане да расселись за стол, когда Чеслава появилась на пороге. Буривой сперва улыбнулся, но, повнимательнее ее рассмотрев, переменился в лице. И коротким жестом прогнал прочь нескольких кметей.

— Так ли следует привечать жениха? — спросил он, безуспешно пытаясь скрыть за насмешкой волнение, охватившее его.

А ведь давно уже не юнец!

Чеслава вздохнула и переступила с ноги на ногу. Воевода окреп со дня, как они виделись. Ушли с лица серость и болезненность. В плечах вновь стал широк, как и был до ранения. С палкой управлялся, как с родной ногой. Двигался ловко и свободно, даже садился за стол и вставал со скамьи легко, словно и не случилось с ним ничего.

Лишь седые волосы в бороде напоминали: случилось. Много чего с ним случилось.

— Гляди, привез тебе, — заговорил вновь Буривой, нарушив тишину, что камнем повисла между ними.

Чеслава молчала, глядя на него исподлобья. Она отчаянно пыталась собраться с мыслями, чтобы что-то сказать, но слова всё не находились.

Воевода же подошел к переметным сумам и вытащил из одной… ножны!

Чеслава ахнула, увидев их.

Ножны были сделаны из темной, гладкой кожи, украшенной тиснением в виде замысловатых узоров. По краям серебрились металлические накладки, искусно вычеканенные.

— Красота какая… — выдохнула она, не в силах скрыть удивления.

— Ладно сделаны, — довольно кивнул Буривой, протягивая их ей. — Как раз для твоего клинка. Он у тебя славный, а ножны не те.

Ее пальцы невольно дрогнули, когда она взяла ножны из его рук. Они оказались тяжелыми, но крепкими. Будут служить верой и правдой долгие зимы.

— Воевода… — заговорила Чеслава, поднимая на него растерянный взгляд.

— Зови меня по имени! Не чужие ведь друг другу, — Буривой усмехнулся.

Но смотрел он на воительницу настороженно.

— Я не хочу уезжать из терема! — выпалила она, зажмурившись.

Она подле стен Нового Града так не боялась, как в тот миг.

Буривой застыл, словно его ударили. Его взгляд, до этого настороженный, стал холодным и пронзительным. Он долго молчал, и тишина, что повисла между ними, казалась невыносимой.

— Не хочешь, значит, — наконец проговорил он.

Чеслава сжала кулаки.

— Ладога — мой дом. Я здесь прожила столько зим… Это все, что у меня есть, все, что я знаю!

Ее голос дрожал, но она продолжала.

— Я… я привыкла быть здесь, привыкла быть нужной. Я служу князю в дружине… А там, в твоем тереме… я буду чужой.

Воевода крепко задумался. Чеслава изо всех сил стискивала ножны, стараясь на него не глядеть. Внутри нее все сжималось и учащенно билось, ухало в пятки и вновь взлетало, крутилось и царапалось.

— Добро, — ухмыльнулся Буривой.

— Ч-что? — переспросила она.

— Сыновья у меня уже сами отцы, — он пожал плечами. — Батька им давно не нужен. Князю своему я с честью послужил, — и он косо глянул на ногу, которой не было.

— В-в-воевода, — вновь запнулась Чеслава, которая не верила тому, что слышала. — Ты останешься на Ладоге?..

— А что? — вновь ухмыльнулся он. — Ты никак сызнова передумала?

Воительница прислонилась спиной к деревянному срубу и прижала к груди ножны. В глазу, не скрытом повязкой, отчаянно защипало. А когда моргнула, поняла, что по щеке скатилась слеза.

Она расплакалась впервые за столько зим, сколько не могла даже упомнить.

Ухмылка воеводы исчезла, стоило ему заметить ее слезы. Он подошел ближе, шагнув так тихо, что половицы даже не скрипнули.

— Чеслава…

Она отвернулась, стиснув ножны еще крепче, как будто они могли защитить ее от нахлынувших чувств.

— Чего еще хочешь, чтобы я сделал? Ты скажи! Только не плачь. Я утешать совсем не умею…

Чеслава ошеломленно посмотрела на него, не зная, как ответить. Но в следующий миг она просто шагнула вперед и прижалась к его груди, крепко обхватив плечи руками.

— Ну так что, пойдешь за меня? — спросил Буривой шепотом, склонив голову к ее уху.

Она кивнула и сильнее прижалась к нему, так ничего и не сказав вслух.

Но воевода понял.

Через три долгих месяца, прямо к Осенинам, на которые наметили сразу две свадьбы — Стемида и Рогнеды, Буривоя и Чеславы, к берегу реки, над которым возвышался ладожский терем, пристали сразу четыре корабля: два драккара и две круглобоких ладьи.

Над всеми развевались знамена конунга Харальда.

* Травень — май.

* Сорока соболей — единица счёта пушнины (особенно соболей): связка из 40 шкурок или мешок, вмещавший 40 шкурок. Например: «Обоим Послам дано было 11 сороков хороших соболей, прочим по одному сороку…»

* Скатертью дорога — пожелание доброй, мягкой дороги. Изначально выражение имело совсем не такой смысл, который мы вкладываем в него сейчас.