Акт бунта

ГЛАВА 17

ПРЕС

Я нечасто бывала в Бунт-Хаусе — всего несколько пьяных ночей, когда они устраивали одну из своих печально известных вечеринок, — но я точно знаю, где находится спальня Пакса: на втором этаже. Вторая дверь справа.

Пересекаю огромный холл и направляюсь к лестнице, пытаясь успокоить свой очень напряженный мозг. В нем много мыслей и чувств по поводу того, что я нахожусь здесь прямо сейчас, и ни одна из них не является особенно хорошей. Я не могу заставить себя заботиться, или слушать, или делать что-то еще, кроме как продолжать идти вперед по этому безрассудному пути.

Когда поднимаюсь по лестнице, до моих ушей доносится громкий, грохочущий дэт-метал в сочетании с резким грохотом пулеметной очереди. Стена звука доносится из спальни Пакса. Подхожу и останавливаюсь перед его дверью, размышляя о том, как сильно мне придется стучать, чтобы парень меня услышал. Я пробую довольно громко и твердо постучать, но сделать это вежливо, постукивая костяшками пальцев по дереву. У меня болят запястья. Мои ребра действительно чертовски болят, но я стою на своем. Агрессивная музыка и оглушительная стрельба не прекращаются. Время для более решительных мер.

На этот раз вместо того чтобы использовать костяшки пальцев, я сжимаю кулак и изо всех сил колочу в дверь плоской стороной. Три громких, взрывных удара — БУМ, БУМ, БУМ! — заполняют пустую лестничную площадку. Сразу же музыка и звуки тяжелой артиллерии обрываются намертво. С другой стороны двери раздается громкий треск, глухой удар и множество приглушенных ругательств. Затем дверь распахивается, и на пороге появляется Пакс, одетый только в серые спортивные штаны, низко висящие на бедрах, с хмурым выражением лица.

Это выражение лица не улучшается, когда парень видит, кто стоит перед его дверью.

— Господи Иисусе. Я думал, это гребаная полиция. Что ты делаешь, вот так стуча в чью-то дверь? — Он качает головой. — Какого хрена ты вообще здесь делаешь?

Жду паники. Если бы оказалась в таком положении месяц назад, меня бы вырвало, и я бы тут же сбежала с места преступления, как обычный преступник. Паника не приходит.

— Собираешься пригласить меня войти?

Парень скрещивает руки на груди, озадаченно хмурясь. Я стараюсь не пялиться на его татуировки. Давайте посмотрим правде в глаза. Мне никогда раньше не удавалось лично изучить рисунки, украшающие тело парня. И всегда убегала, прежде чем у меня появился бы шанс. Что я делала, так это тысячу и один раз пролистала в поиске Google изображения его рекламных кампаний. Изучила изображения ангела и демона на его шее, чуть ниже обоих ушей. Три святых, пристроившихся на его правой руке, для меня не в новинку. Змея, которая обвилась вокруг его другой руки. Замысловато нарисованные мандала и символы сакральной геометрии по всей его груди. Распятие над его правым бедром. Каждый маленький кусочек чернил на его торсе знаком, каждый кусочек привлекает мое внимание, умоляя меня рассмотреть…

— Почему у тебя такое красное лицо? — рычит Пакс. — Ты здесь бегаешь или что?

— Нет. Я приехала на машине.

— Круто. Отлично. Спасибо, что заглянула, но я немного занят. — Он двигается, чтобы закрыть дверь своей спальни. На самом деле действительно закрывает ее. Я замечаю повязку, приклеенную скотчем к его спине и бедру, когда парень поворачивается.

Я не расстроена его холодностью или тем, что Пакс отмахнулся от меня. Лучше всего то, что я даже отдаленно не смущена тем, что пришла сюда. У меня совсем не заплетался язык рядом ним.

Вау. Ну, разве это не неожиданное развитие событий?

Улыбаясь про себя, я поворачиваюсь и направляюсь обратно вниз по лестнице, туда, откуда пришла. Спускаюсь на шестую ступеньку, когда дверь спальни Пакса распахивается, и он появляется снова, на этот раз с электронной сигаретой в руке. Облако дыма вырывается из его носа, обвиваясь вокруг лица. Сквозь дым его глаза напряженные, блестящие, как ртуть.

— Серьезно, Чейз. Какого хрена ты здесь делаешь? Я должен знать.

— Я просто хотела кое-что проверить.

Он поднимает руку в воздух.

— И? Какого хрена тебе понадобилось ехать сюда, чтобы проверить?

Я обдумываю ложь. Думаю, что сейчас мне сойдет с рук ложь. Он никогда не сможет сказать наверняка. Но это странное новое мужество в моей груди побуждает меня сказать ему правду. Какой в этом сейчас может быть вред?

— Хотела проверить, боюсь ли все еще тебя, — говорю я. Признание выходит легко. Пару недель назад я бы никогда не смогла сказать ему этого. Никогда. Я была бы слишком ошеломлена, столкнувшись с ним лицом к лицу, чтобы произнести настоящие, внятные слова, но сегодня, похоже, у меня вообще нет никаких проблем. Этот момент, прямо здесь, может быть самым освобождающим моментом во всей моей жизни.

Я больше не боюсь Пакса Дэвиса. Я поняла это, когда убедила его поцеловать меня в больнице.

Неужели меня все еще безумно влечет к нему?

Абсолютно.

Неужели я все еще прокручиваю в голове ту пьяную ночь в лесу, когда чуть не отдалась ему, каждый раз, когда закрываю глаза?

Черт возьми, да, это так.

Но теперь я могу вынести свое влечение к нему. Эти воспоминания больше не вызывают у меня желания убежать и спрятаться в темном чулане, скуля в сгиб собственного локтя. Я могу существовать рядом с ним вполне счастливо, и это кажется мне свободой.

Пакс секунду наблюдает за мной, потом подносит к губам свою сигарету. Затем смеется, выпуская очередное облако дыма и указывая ею на меня.

— Я так понимаю, судя по наивной улыбке на твоем лице, ты решила, что это не так.

— Да.

Что-то холодное и жесткое мелькает в его глазах. Что-то не особенно дружелюбное.

— Хорошо, Файер. Тебе лучше идти своей дорогой, пока я не решил проверить твою теорию.

Его слова не оказывают на меня никакого воздействия. Совсем.

Срань господня.

Раньше я бы съежилась от намека в его голосе. Сейчас же, стоя на этой лестнице, я совершенно спокойна. И даже сказала бы, что почти… развлекаюсь? Уверенность не покидает меня, когда говорю:

— Ты мог бы попробовать, но почти уверена, что мой страх перед тобой навсегда излечен, Пакс Дэвис.

Слова слетают с моих губ, и это игривое выражение на лице Пакса меняется; оно теряет свою игривость, обостряясь, пока его улыбка не превращается в оружие. Нож. Режущее лезвие с таким острым краем, что от него может потечь кровь.

— Тогда ладно. Если ты так уверена. — Он снова затягивается сигаретой, поворачивается ко мне спиной и направляется обратно в свою комнату.

На этот раз не закрывает за собой дверь.

Ух…

Бросаю взгляд вниз, на нижние уровни дома. Затем смотрю на открытую дверь спальни Пакса. Что, черт возьми, мне теперь делать? Я должна просто уйти? Или… должна последовать за ним в его спальню? И с какой целью, если последую за ним? То, что я больше не боюсь его, не означает, что я невосприимчива к общим нервным расстройствам, связанным с мальчиками. А также не невосприимчива к бабочкам, которые ожили в моем животе, когда Пакс впервые открыл дверь пару минут назад, и эти бабочки начали буйствовать.

Тошнота накатывает на меня волной.

Возвращаюсь на лестничную площадку второго этажа. Пакс снова включил хэви-метал, на этот раз еще громче.

Дверь остается открытой.

Своего рода вызов.

Или угроза?

Уверена, что это сочетание того и другого. Пытаюсь представить, что произойдет, если я войду в дверь этой спальни, и у меня в голове происходит короткое замыкание. Я трезва. И не могу себе представить, что у меня хватит наглости войти туда и просто потусоваться с этим парнем. Собираюсь ли я сидеть на краю его кровати и вести с ним вежливую беседу, пока Пакс играет в видеоигры? Нет. Просто нет никакого способа…

Музыка становится громче.

Беру себя в руки, делая глубокий вдох.

Я могу это сделать.

Я хочу это сделать.

Я собираюсь это сделать.

Невероятно, как легко подняться обратно по лестнице и пересечь коридор, как только я приняла решение. Так же легко, как дышать. Затем вхожу в спальню парня, в которого влюблена с четырнадцати лет, даже не колеблясь.

С другой стороны меня встречает щелчок и яркая, ослепительная вспышка белого света.

— А-ай!

Я ничего не вижу. На секунду моя сетчатка так обожжена, что невозможно что-либо разглядеть из-за огромной белой полосы, пересекающей мое зрение. Однако она постепенно рассеивается, исчезая, и наконец я могу разглядеть Пакса, стоящего у своей неубранной кровати с камерой в руках.

— На непринужденных фото, снятых в естественной обстановке действительно можно увидеть суть человека, — говорит он.

Он сфотографировал меня? Я вздрагиваю, протирая глаза.

— Как правило, вежливо предупредить кого-то, прежде чем ослеплять его вспышкой.

Он смеется холодным, жестким смехом.

— Я невежлив. И никогда не бываю таким. — В его голосе появилась интересная, грубая хрипотца, которая по какой-то причине заставляет меня дрожать.

Наши глаза встречаются, и я бросаю на него пренебрежительный взгляд, чтобы скрыть внезапную волну нервозности, которая ударяет меня прямо в грудь.

— Полагаю, мне следовало бы догадаться.

Пакс ничего не говорит. Наблюдает за мной, когда я должным образом вхожу в его комнату, осматривая все вокруг и подходя к большому трехместному дивану у окна в дальнем конце комнаты. Акустическая гитара, висящая на стене. Куча одежды на полу у шкафа. Стопки пластинок на полке рядом с навороченной аудиосистемой и потрепанные книги на полу рядом с кроватью. Повсюду разбросаны блокноты, некоторые из них открыты, с неразборчивым почерком, нацарапанным черными чернилами на разлинованных страницах. Теперь, когда смотрю как следует, повсюду фотографии, прикрепленные к стенам. Большинство изображений — неодушевленные предметы. Машины. Птицы. Разрушенные здания. Некоторые из них находятся в лесу, который окружает Вульф-Холл. На некоторых изображена сама академия, мастерски запечатленная во всей ее готической красе. На многих других изображены Дэш и Рэн.

Другие парни из Бунт-Хауса повсюду в этой комнате, смеются, развалившись на диванах, уставившись в свои ноутбуки, их лица светятся в темноте. Они читают, работают, едят и бегают, и выглядят такими нормальными и беззаботными, что на секунду я думаю о них как о нормальных людях. Забываю тот ожесточенный, враждебный фасад, с которым все трое смотрят на мир. Подхожу и изучаю путаницу изображений, накладывающихся друг на друга, там, над изголовьем кровати Пакса, и они действительно прекрасны.

Композиция. Освещение. Содержание. Все это складывается так идеально, что невозможно отрицать: его работа — это искусство.

— Я тоже окажусь на твоей стене, Пакс? — спрашиваю я.

— Нет.

Я смотрю ему в лицо.

— Тогда зачем утруждать себя фотографированием?

— Мне трудно раскрывать цвет. Ты практика, Чейз. Твои волосы чертовски кричащие.

Думаю, он хочет этим немного уязвить меня. Однако мой цвет волос был предметом насмешек всю мою жизнь. На самом деле Пакс ничего не может сказать по этому поводу, что могло бы заставить меня чувствовать себя плохо. Я пожимаю плечами, поднимая кончики пальцев на сантиметр над фотографией самого Пакса. Единственной, которую я могу найти на стене.

Черно-белое изображение.

Конкретно, это его бок и спина. Парень смотрит в сторону от камеры, половина его лица в темном, затененном профиле, но в основном отвернута, вне поля зрения. Камера видна, ее отражение отображается в зеркале, перед которым стоит Пакс. Canon стоит на верхней полке перед его коллекцией пластинок. Объектив черный и зловещий, как безмолвная пустота, поглощающая изображение.

Должно быть, он установил таймер, чтобы сделать снимок. Парень явно не хотел в этом участвовать. Если бы хотел, то смотрел бы в объектив, а не отворачивался от него. Тем не менее, это все еще его прекрасный образ. Тени ложатся на очертания мышц его плеч и рук, как чернила. Свет из окна заливает светом его скулу и руку, окрашивая их в белый цвет.

— Не надо, — говорит он.

— Я не собиралась прикасаться.

— Я знаю. Просто… не надо.

Пакс этого не говорит, но могу сказать, что ему не нравится, когда я даже смотрю на эту фотографию. Поэтому даю ему то, что он хочет, полностью отходя от стены с фотографиями.

— Итак. Значит, тебе сделали операцию? — говорю я.

Парень хмурится.

— Мы не будем об этом говорить.

— Почему? Не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, что ты хоть раз сделал что-то доброе?

— Дело не в доброте. Это была месть. Ты сама это сказала, еще в больнице.

Я сдерживаю ухмылку, которая хочет появиться на моем лице.

— О, да. Я действительно так сказала. — Я была под кайфом от обезболивающих, которые принимала в то время. Однако мой ум был достаточно острым, чтобы найти способ сделать донорство костного мозга приемлемым для Пакса. Если бы он знал, как ужасно я его разыграла, сомневаюсь, что стояла бы здесь, в его комнате. Он вообще не стал бы развлекаться моим присутствием. — Уверена, что ты немного рад, что смог помочь своей маме, не так ли?

Пакс смотрит на меня — прямо сквозь меня — ряд крошечных мышц напрягается на его челюсти. Парень разочарованно выпускает струю воздуха через нос, раздувая ноздри, а затем поднимает камеру к своему лицу. Он делает еще одну мою фотографию, его брови сходятся вместе, когда тот снова опускает объектив от своего лица.

— Почему бы нам вместо этого не поговорить о том, почему ты пыталась покончить с собой? — огрызается он.

Такое чувство, что он только что вылил мне на голову ведро ледяной воды. Внезапно дразнить его из-за операции больше не кажется такой уж хорошей идеей.

— Хорошо. Справедливое замечание, — признаю я. — Эти темы под запретом. Тогда о чем мы поговорим?

— Мы вообще не будем разговаривать. Ты покажешь мне, как я не пугаю тебя до чертиков. Подойди к окну. — Пакс направляет объектив старой камеры на меня, затем на окно, как будто у него в руках пистолет, а не действительно дорогое оборудование. Он хочет пристрелить меня в любом случае.

Я чувствую себя так, словно выстраиваюсь в шеренгу на расстрел, когда пересекаю его комнату и становлюсь, как он мне приказал, перед большим эркерным окном напротив его кровати.

— Что теперь? — Нервный электрический ток, вибрирующий под моей кожей, усиливается, когда парень оглядывает меня, разрывая на части отстраненным, далеким взглядом.

— Теперь ты раздеваешься, — заявляет он. Простые, лишенные эмоций слова, которые звучат ровно, как будто он просто сказал мне наклонить голову еще немного вправо.

В нем ничего не меняется. Выражение его лица остается стоическим и бесстрастным. Плечи расслаблены. Его глаза такие же холодные, бледно-серые. Но что-то действительно меняется. Я не могу понять, в чем дело. Не могу точно определить, что именно. Но Пакс играет со мной, и ему это очень нравится. Он ждет, что я откажусь от его требования и в испуге выбегу из комнаты. Это типичное поведение Пакса Дэвиса. Потому что знает, что просит слишком многого, но все равно требует, чтобы посмотреть, на какие кнопки может нажать, прежде чем другой человек сломается.

Однако он неопасная береговая линия, о которую я могла бы разбиться. Другая моя версия разлетелась бы на куски при одной только мысли о том, чтобы раздеться перед ним, но та версия меня умерла на тротуаре, залитая кровью. Теперь потребуется нечто большее, чем обнажить свою плоть перед парнем из Бунт-Хауса, чтобы повлиять на меня.

Пакс сардонически фыркает; он думает, что уже выиграл эту странную игру в проверку на прочность, но это не так. Даже близко нет. Не отрывая от него взгляда, я беру нижнюю часть своей рубашки с длинными рукавами и медленно стягиваю ее через голову.

Затем снимаю кроссовки, стягиваю джинсы на бедра, не моргая, спуская их вниз по ногам. Пакс замирает, неподвижный, как статуя, наблюдая за тем, как я спускаю бретельки лифчика с плеч, затем тянусь назад, чтобы расстегнуть застежки сзади.

Сейчас не темнота.

Мы не в лесу.

Я трезва, как стеклышко, и Пакс тоже. По крайней мере… я так думаю.

Это совсем не похоже на ту ночь, когда он прижимал меня к дереву и чуть не трахнул. И теперь я смотрю на него со смутным чувством гордости, вместо того чтобы разрываться надвое из-за моей явной паники и того, как сильно я хочу его.

Лифчик падает на пол.

Трусики присоединяются к остальной моей одежде.

Меня не волнует, что мое нижнее белье не соответствующее. Ну и что с того, что лифчик черный, а трусики розовые? Теперь, когда они на полу, это вряд ли имеет значение. И то, что я вся в синяках, тоже не имеет значения. Верхняя часть моих рук покрыта ими. Мои бедра испещрены множеством отметин. Моя грудная клетка черно-синяя; многие из этих синяков мне нанес сам Пакс. Мне все равно, что мои запястья все еще забинтованы.

Все это, блядь, не имеет значения.

Я стою спиной к окну, расправляя плечи, наклоняя голову и поднимая подбородок… И встречаю пустой взгляд Пакса с горящим вызовом, который зарождается где-то глубоко внутри меня.

Я голая. И все еще чувствую этих бабочек — у них есть собственный разум, они бьются у меня в груди, — но теперь я могу отделиться от них. Мое беспокойство не берет надо мной верх.

Справедливости ради надо сказать, что Пакс даже глазом не моргнул. Либо у него чрезвычайно убедительное бесстрастное лицо, либо парень так привык к тому, что женщины сбрасывают с себя одежду по первому его требованию. Какой бы вариант ни был верным, могу сказать, что ему действительно нравится то, что он видит. Это ясно как божий день. Несмотря на то, что я выгляжу так, будто только что провела пять раундов с бойцом UFC, Пакс все еще очарован моим телом. Его взгляд опускается вниз, задерживаясь на моей груди, и даже с другого конца комнаты я вижу, как его зрачки расширяются; еще больше увеличиваются, когда взгляд перемещается дальше вниз, останавливаясь на вершине моих ушибленных бедер, между ног.

— Не считал, что ты относишься к полностью выбритому типу, Чейз. — Его голос грубый, как наждачная бумага.

Ладно, от этого комментария мои щеки немного порозовели. Но я сохраняю хладнокровие.

— Уверена, что во мне есть много вещей, которые ты неправильно оценивал.

Пакс выгибает бровь в ответ на это.

— Возможно. Надо признать, ты здесь, голая, действительно кажешься очень не похожей на прежнюю Чейз. С другой стороны, не думаю, что ошибался на твой счет. Думаю, возможно, что ты изменилась. — Прежде чем я успеваю подтвердить его подозрения, парень поднимает камеру и делает еще один снимок, делая еще одно фото.

Удивление потрясает меня. Пакс только что сфотографировал меня. Обнаженной. Однако это удивление быстро проходит. Он делает шаг ближе, держа камеру в одной руке.

— Ну? — спрашивает он. — Не собираешься сказать мне удалить снимок?

— А смысл? — Я сопротивляюсь желанию прикрыть грудь руками. Это выставит меня слабой, а я не хочу казаться ему такой. — Эта камера не цифровая. И уверена, что ты не собираешься портить все кадры на пленке, открывая заднюю часть и засвечивая пленку.

Что это за выражение у него на лице? Никогда раньше не видела его у Пакса.

— Удивлен, что ты заметила, — говорит он. — И нет. Я не собираюсь этого делать. Иди, сядь вон на тот комод.

О, боже. Это не то, что я представляла себе, когда решила появиться в Бунт-Хаусе. Однако я заинтригована своей собственной новообретенной храбростью и никак не могу просто уйти отсюда сейчас. Поэтому просто делаю это. Гладкое, полированное дерево приятно холодит мою кожу, когда я приподнимаюсь, чтобы присесть на самый край комода.

Короткий проблеск одобрения мелькает в глазах Пакс. Он ждет, пока я устроюсь на комоде, а затем крадется вперед, словно хищник, охотящийся на свою жертву.

Его спортивные штаны скандально низко сидят на бедрах. Достаточно низко, чтобы я могла сказать, что на парне нет нижнего белья. Но я уже знала об этом, не так ли? И просто притворялась, что не замечаю растущую выпуклость в его штанах, но отрицать это больше нельзя, потому что я вижу очертания его члена. В деталях. Ствол и гребаную головку, и с каждой секундой эрекция становится все больше.

Дерьмо.

Пакс буквально самое горячее существо, которое я когда-либо видела. Его голова выглядит свежевыбритой. Он пахнет дождем и ненастными летними ночами. Черты его лица такие яростно мужественные, скулы гордые, линия подбородка такая острая, что об нее можно порезаться, и я не могу отвести взгляд. Никогда не могла отвести от него взгляд. Моя затяжная одержимость им была и остается моим благословением и моим проклятием. Самый сладкий рай и самый горький ад.

Парень улыбается, его губы многозначительно приоткрываются, и сильная дрожь пробегает по всему моему телу. Почему такая улыбка так опасна? Знает ли он, что может уничтожить целые цивилизации своим безжалостным ртом?

— Ладно, Файер. Раздвинь свои ноги для меня.

— Зачем?

— Затем что у меня в руке фотоаппарат, а ты моя муза. Что в этом такого?

Делал ли он это раньше с другими девушками из академии? Есть ли где-нибудь в ящике стола стопка фотографий других муз, которые с радостью раздвигали перед ним ноги? Я бы спросила, но, честно говоря, не хочу знать ответ на этот вопрос.

— Что ты собираешься делать с этими фотографиями, если я это сделаю? — спрашиваю я.

Пакс определенно выглядит зловеще.

— Разве это имеет значение? Если ты не боишься меня, почему боишься того, что я могу сделать с несколькими фотографиями?

Какой хороший обратный аргумент. Конечно, мне следует бояться того, что он планирует с ними сделать. Я была бы не в своем уме, если бы не беспокоилась. Но перед моими глазами мелькает наихудший сценарий: он расклеивает их по всей школе. Все их видят. Директор Харкорт видит их. Она показывает их моему отцу. Парни из Бунт-Хауса уже вытворяли подобное дерьмо раньше. Вполне возможно, что Пакс сделает миллион копий этих фотографий и расклеит их по всему Маунтин-Лейкс к завтрашнему утру. Но… каким-то образом… мне, блядь, все равно.

Я раздвигаю ноги.

Пакс шипит сквозь стиснутые зубы.

— Иисус, блядь, Христос. — Парень отступает назад, сверля взглядом самую интимную часть моего тела, странный румянец пробегает по его шее, и я чувствую себя невероятно живой. Даже более живой, чем в тот раз, когда очнулась из мертвых и обнаружила, что он тяжело дышит надо мной, весь в моей крови, прямо перед тем, как ушиб мне ребра. — Не двигайся, — рычит он. Подняв камеру, подносит ее к лицу и смотрит в камеру.

Никогда раньше я не оказывалась в таком положении; не уверена, что с собой делать. Прятаться кажется хорошим вариантом, но к черту это. Я уже зашла слишком далеко. С таким же успехом могла бы довести это дело до конца. Я смотрю прямо в объектив камеры, отказываясь даже моргать.

— Черт, — шепчет он.

Звук открывающегося и закрывающегося затвора слышен даже сквозь грохот хэви-метала. Парень делает еще три снимка, подходя ближе, а затем приседает, чтобы сделать еще один под более низким углом.

А потом Пакс делает то, что останется в моей памяти до конца гребаных дней: он опускает камеру. Затем подходит ко мне, прямо между моих ног, кладет ладони на мои бедра, скользя ими внутрь, и раздвигает мои ноги настолько, насколько это возможно. Мое сердце бешено колотится, когда тот наклоняет голову, чуть пригибаясь, поджимает губы и выпускает изо рта струйку слюны… которая приземляется прямо на мою киску.

Он удовлетворенно хмыкает, глядя на слюну, которая медленно стекает по моим половым губам, теплая и влажная, и… Святое гребаное дерьмо, что происходит прямо сейчас?

Пакс смотрит на меня из-под полуприкрытых век, внимательно наблюдая за мной, пока скользит рукой вверх, вверх, вверх по внутренней стороне моего бедра, затем прижимает ко мне подушечки среднего и безымянного пальцев, растирая влагу, которую он оставил там, по всей моей плоти.

Святой…

…ад…

О…

…мой…

Бог…

Еще неудовлетворенный своей работой, он раздвигает меня, вдавливая в меня пальцы, втирая свою влагу в мою влагу…

Блядь. До сих пор я даже не осознавала, что промокла насквозь.

А я действительно влажная.

— Похоже, тебе не нужна моя помощь, — хрипло произносит Пакс.

Ошеломленная, совершенно потрясенная происходящим, я могу только покачать головой. Впиваюсь ногтями в край комода, когда парень, злобно ухмыляясь, находит мой клитор и начинает тереть его.

— А-а-а! О боже мой!

Пакс наклоняется еще ниже, изгибаясь надо мной, пока его губы не оказываются в опасной близости от того, чтобы коснуться моих.

— Ты пришла сюда потрахаться, Файер? — шепчет он. — Думаешь, один поцелуй на больничной койке дает тебе право на это?

Затем рукой находит мою. Он направляет ее к своему члену, заставляя меня обхватить его, сомкнув пальцы вокруг его твердой длины.

Испуганный вздох вылетает из моего рта. Я прикасалась к нему на вечеринке, в лесу. Кажется, да. Все, что произошло с той ночи, как в тумане. Однако об этом невозможно забыть. Мои пальцы не нуждаются в дальнейшем поощрении. Я крепче обхватываю его плоть, сильно сжимая, и улавливаю легкую дрожь, которая пробегает по телу парня.

— Тот поцелуй ничего мне не дает, — выдыхаю я. — Но у меня такое чувство, что ты все равно хочешь отдать мне это. — Я впиваюсь в него ногтями сквозь ткань его спортивных штанов, и Пакс обнажает зубы. Однако не убирает мою руку.

— Осторожнее, Файер. Ты хоть представляешь, что делаешь?

Нет. Я понятия не имею, что делаю. Но разберусь в процессе, если понадобится. Я слишком долго ждала этого. И здесь, в спальне Пакса, с его мозолистыми пальцами, исследующими самые интимные части моего тела, умело пробуждающими меня, заставляющими меня ожить… Я действительно чувствую себя живой. И не чувствую, что умираю. Я не хочу умирать, и облегчение, которое испытываю из-за этого, просто безумно.

Я сжимаю сильнее, и Пакс одаривает меня опасно-довольной улыбкой.

— Это твой выход, Чейз. Ты знаешь, где дверь. Если хочешь уйти, отпусти мой член, хватай свое барахло и уходи отсюда прямо сейчас

— Нет.

Он проводит языком по моей верхней губе.

— Нет?

Я качаю головой.

— Нет.

— Тогда ладно.

Его руки оказываются на мне в мгновение ока. Пакс поднимает меня с комода, подхватывает на руки, и моим ногам некуда больше деваться, кроме как обвиться вокруг его талии. Моя грудь прижимаются к его груди, а скользкое влажное тепло между моих ног прижимается к его твердому, как камень, животу.

Мои волосы занавесом спадают ему на лицо, когда парень поднимает меня выше, заключая в объятия, и рычит, откидывая голову назад, чтобы завладеть моим ртом.

— Поцелуй меня так, как будто ты, блядь, это имеешь в виду, — приказывает он. — Поцелуй так сильно, как хочешь, чтобы я трахнул тебя.

Я реагирую. Сейчас, когда парень держит меня, я выше его и опускаю свой рот на его с отчаянной потребностью. Почти четырехлетнее сдерживаемое желание вырывается из меня подобно цунами. Я заставляю его открыть рот и провожу языком по его губам, и Пакс хмыкает, возможно, немного сбитый с толку моим напором. Потом облизываю и пробую его на вкус, целуя так глубоко и отчаянно, что Паксу на самом деле требуется секунда, чтобы сориентироваться.

Когда он это делает, то превращается в лавину. Внезапный прилив. Непреодолимая сила природы, с которой я не могу не считаться. Правой рукой парень зарывается в мои волосы, сжимает пальцы, чтобы собрать в кулак мои густые локоны, и следующее, что я помню, Пакс бросает меня на кровать, на спину, и срывает с себя спортивные штаны. Мои ребра все еще болят, грудь чертовски кричит от грубого обращения, но мне все равно. Я почти не замечаю боли.

Член Пакс высвобождается, гордо стоя, и у меня перехватывает дыхание. Дело не в длине. Не поймите меня неправильно, у него есть солидные шестнадцать сантиметров. Вообще не на что жаловаться. Это из-за его обхвата я с трудом сглатываю. Никогда раньше не видела такого толстого члена. Я никак не могла сомкнуть свою руку вокруг него должным образом. Ради бога, я ни за что не смогу засунуть его в рот. Что, черт возьми, мне с этим делать?

Пакс тяжело дышит; его плечи поднимаются и опускаются, когда парень прислоняется к краю кровати, упираясь бедрами в матрас.

— На четвереньки. Прямо сейчас. Я хочу увидеть твою задницу.

Мои щеки пылают. Жар взрывается у меня в животе, распространяясь вниз между ног и поднимаясь к задней стенке горла. У меня такое чувство, будто я только что самопроизвольно воспламенилась, и в любую секунду кровать может вспыхнуть.

Пакс бросает на меня нетерпеливый взгляд — он не привык ждать того, чего хочет. Однако я никогда просто так не выставляла свою задницу на всеобщее обозрение. Ничто из этого мне не знакомо. Я как рыба, вытащенная из воды, и мне сейчас требуется колоссальное усилие воли, чтобы держать себя в руках. Я медленно переворачиваюсь на живот. Пакс издает гортанный звук признательности, когда я поднимаюсь на колени.

— Такая хорошая, блядь, девочка. Так хочешь сделать меня счастливым. Это очень хорошо.

Тепло разливается по моей груди от его похвалы. Никогда раньше не испытывала ничего подобного. Я хочу больше этой похвалы. Так что дам ему все, что он захочет, если тот добавит в свой голос больше этого успокаивающего одобрения. Я сделаю все, что он мне скажет. Буду унижать себя всеми возможными способами, если он просто…

— Расставь колени так широко, как только сможешь. Я хочу увидеть каждую частичку этой хорошенькой маленькой попки.

Выполняю команду, втягивая нижнюю губу в рот.

— Такая чертовски нуждающаяся, — мурлычет Пакс. Он ласкает изгиб моей задницы ладонью, едва касаясь моей плоти своим прикосновением, и я начинаю дрожать. Не могу остановиться. Чем больше пытаюсь успокоиться, тем сильнее меня трясет.

Неожиданно Пакс обхватывает мои бедра обеими руками, впиваясь пальцами в мою плоть, и я удивленно ахаю.

— Сейчас дом пуст, так что я позволю это. — Его пальцы впиваются глубже. — Однако, если сделаешь это, когда один из парней будет дома, тебе не понравятся последствия. Если ты здесь, и я трахаю тебя, ты молчишь, Чейз. Это понятно?

Прикусываю губу, задерживаю дыхание и быстро киваю. Я могу быть тихой, как церковная мышь. Он даже не услышит, как я дышу. В моей голове я не спокойна. Нахожусь максимально далеко от этого. Я торжествую, ликую, практически кричу, потому что то, что он только что сказал, подразумевает, что это не будет разовым событием. Звучит так, будто Пакс хочет, чтобы между нами было больше взаимодействий, и это музыка для моих ушей.

Парень дергает меня за бедра, притягивая к себе. Его живот прижимается к задней части моих бедер, головка его эрегированного члена зажата между нашими телами, плотно прижимается к моей киске, и я, черт возьми, почти теряю всякий контроль. Я хочу прижаться к нему, потереться о него, двигая бедрами, но слишком ошеломлена накалом ситуации, чтобы делать что-то, кроме как дрожать.

Я подпрыгиваю, когда снова чувствую влагу между ног. Бросаю взгляд через плечо, только чтобы увидеть, как он проводит руками по моим ягодицам, раздвигая их еще шире, снова глядя на меня из-под этих нахмуренных темных бровей. Его глаза — два мерцающих серебряных огня, полных злобы, когда парень наклоняет голову и снова плюет. Я стараюсь не шевелиться, когда он отводит правую руку назад и начинает тереть меня подушечкой большого пальца, размазывая свою слюну по всей моей заднице, и вниз, по моему клитору. Я почти падаю на кровать, не в силах удержаться, когда он скользит большим пальцем внутрь меня и медленно начинает трахать меня им.

— Ты принимаешь противозачаточные, Чейз?

Я пытаюсь сглотнуть, но не могу.

— Н-не сейчас. — Я согласилась принимать их после того, как мама прочитала несколько электронных писем, которые я отправила другу в Калифорнию, — электронные письма, в которых содержался очень пикантный контент о том самом мужчине, который сейчас стоит рядом со мной. Однако вскоре после этого я бросила. Казалось, в этом не было необходимости.

Пакс ничего не говорит. Однако отпускает меня и обходит кровать к одной из маленьких тумбочек. Быстро открывает верхний ящик, достает маленький пакетик из фольги и разрывает его зубами.

Он даже не смотрит на себя вниз, когда надевает презерватив на свою эрекцию уверенными, плавными движениями человека, который много практиковался в этом конкретном деле. Закончив, Пакс берет меня за подбородок одной рукой, хватка крепкая, почти болезненная, и откидывает мою голову назад, так что мне приходится смотреть на него снизу вверх.

— Если я скажу тебе что-то сделать, ты сделаешь это? — спрашивает он.

— Да. — Без колебаний. Мне не нужно даже думать об этом.

Пакс, кажется, доволен. Скорее, я думаю, что именно так он выглядит, когда доволен.

— Когда я говорю тебе двигаться, ты двигаешься. Когда говорю оставаться на месте, ты остаешься на месте. И когда скажу кончить, Чейз, тебе лучше, черт возьми, сделать это, иначе будут последствия.

Какие последствия? Каким пыткам он подвергнет меня, если я не подчинюсь? Часть моего мозга, отвечающая за самосохранение, хочет, чтобы я прояснила это, но я полна решимости держать рот на замке из страха, что скажу какую-нибудь глупость, и парень не доведет это до конца. Мне это нужно. Он нужен мне, и я не собираюсь делать ничего, что могло бы поставить под угрозу то, что должно произойти.

— Сейчас я собираюсь трахнуть тебя. Ты согласна? — рычит он.

Черт возьми. Этот вопрос. Чертовски сексуально, что он спрашивает, но я не думаю, что он пытается быть политкорректным. Он спрашивает, потому что хочет, чтобы я поняла, во что ввязываюсь, и дает мне еще один шанс отступить, пока все не стало диким.

Я киваю.

— Скажи словами, — приказывает он.

— Да. Я согласна.

Пакс быстро скользит рукой к моему затылку. Он держит меня в своей хватке, двигаясь так, чтобы снова оказаться у меня между ног. Мое сердце колотится, адреналин наполняет мой организм так быстро, что я даже не могу дышать.

Никакой прелюдии. Без предупреждения. Пакс погружается в меня одним мощным толчком, не проявляя милосердия.

Боли нет, но я напрягаюсь от неожиданности того, что он внутри меня — его огромный размер, заполняющий меня, занимающий так много места, его жар и твердость требуют каждого кусочка моего внимания. Пакс, должно быть, чувствует, как я напрягаюсь. Он шлепает меня по заднице так сильно, что я вскрикиваю, а затем грубо хватает меня за бедро, слегка встряхивая.

— Расслабься, — приказывает он. — Дыши, черт возьми. Ведешь себя так, словно это твой первый раз.

Затем он делает паузу. Делает резкий вдох.

— Подожди. Лучше бы это не был твой первый гребаный раз.

Я качаю головой.

— Чейз. Скажи мне, что тебя трахали раньше, — рычит он.

— Да. Я не девственница.

— И ты хочешь, чтобы я трахнул тебя сейчас. Верно?

— Да! Пожалуйста. Пожалуйста…

Пакс рычит в глубине своего горла, медленно выскальзывая из меня.

— Тогда ладно. Расслабься. Убеди меня, что мы на одной волне.

— Я в порядке, клянусь, я в порядке. Пожалуйста. Пожалуйста, не останавливайся. — Я заставляю мышцы ног и плеч расслабиться. Разжимаю челюсти. Долгий, глубокий вдох помогает мне успокоить мой учащенный пульс. Мои усилия возымели желаемый эффект, потому что Пакс сделал долгий глубокий выдох через нос и начал двигаться.

И, черт возьми, это приятно.

Сначала он входит в меня медленно, но каждый толчок все равно глубокий и сильный; он вгоняет себя в меня по самое основание, пока не может идти дальше, и я чувствую, как тот движется внутри меня, покачивая бедрами, прижимаясь ко мне. Его руки на моей заднице и моих бедрах… а затем на моей груди, когда парень наклоняется надо мной, стоя на коленях на краю кровати, и протягивает руку, чтобы размять мою плоть, вызывая адское привыкание. Вот прогрессирование моей зависимости, следующий шаг, мой первый настоящий вкус. У меня чертовы неприятности.

Мой мозг взрывается, когда Пакс утыкается лицом в изгиб моей шеи и сильно кусает меня за плечо. Боль — это бальзам, который заглушает все остальные ноющие, раненые части меня. Все мое существо сосредоточено на небольшом участке моего тела, где его зубы почти разрывают мою кожу, и я горю.

— Черт, Чейз. Ты чертовски тугая. Чувствуешься чертовски невероятно, — пыхтит он. Его горячее дыхание обжигает мне ухо, посылая водопад ощущений вниз по задней части моей шеи, покалывая ягодицы и вниз по задней поверхности бедер.

Внутри меня начинает нарастать стена давления. Это так… о Боже, это так хорошо. Я отталкиваюсь от него, поворачивая бедра, позволяя голове опуститься, в то время как Пакс набирает скорость, погружаясь в меня все быстрее и быстрее.

— Так хорошо? — рычит он.

— Да. Черт, да. — Я с трудом выговариваю слова.

— А сейчас? — Он проводит рукой по моему боку, затем просовывает ее мне между ног, находя и быстро работая с моим клитором, и моя голова, черт возьми, чуть не взрывается от соприкосновения.

Парень прекрасно знает, что делает. Он точно знает, как прикоснуться ко мне, подтолкнуть меня к краю. Мне почти не нужно никакого поощрения, прежде чем я чувствую, что падаю…

— Хорошая девочка. Моя хорошая маленькая шлюшка. Кончай сейчас. Кончай прямо на мой член. Дай мне то, что я хочу. Ш-ш-ш. Вот так. Хорошая девочка.

Он напевает мне на ухо, пока трахает, и я беспомощна. Все, что могу сделать, это выгибаться и извиваться под его членом и его рукой, пока разрываюсь на куски. Никогда раньше не чувствовала себя так. Мои оргазмы всегда были постыдными, ужасными вещами, от которых я пыталась убежать. Однако этот совсем не такой. Эта кульминация прекрасна и ошеломляюща, и сдаться ей — это облегчение. Как будто груз, за который я цеплялась, наконец-то свалился с моих плеч после того, как был привязан к спине в течение многих лет.

— А-а-а! О боже мой. Пакс! Пакс, я кончаю!

— Хорошая девочка. Сильнее. — Внезапно его рука сжимается вокруг моего горла, и он перекрывает мне доступ воздуха. — Кончай сильнее для меня, Чейз. Смочи мой член.

Он получает то, что хочет. Прилив влаги ощущается как освобождение, как ключ поворачивается в замке и дверь распахивается. Что-то разворачивается внутри меня и ускользает. Пакс одобрительно мурлычет мне на ухо. Вместо того чтобы замедлиться теперь, когда я кончила, парень ускоряет темп. Он выпрямляется, снова хватает меня за бедра и начинает толкаться быстрее и быстрее, сильнее и сильнее, и я чувствую, как оргазм возобновляется, всплывает на поверхность, снова возникает из ниоткуда.

— О, черт! Пакс! Ты… я собираюсь… О, черт!

Я кончаю снова. Еще сильнее. Вторичный кульминационный момент — это бомба, взрывающаяся в моей голове. Прежде чем успеваю оправиться от взрыва ощущений, который только что одновременно взорвался у меня между ног и в голове, Пакс переворачивает меня на спину. Он хватает меня за бедра и тащит к самому краю кровати.

Одним быстрым, быстрым движением он срывает презерватив со своего члена и обхватывает рукой свою бушующую эрекцию, агрессивно поглаживая себя. Его глаза горят, челюсти сжаты, ноздри раздуваются. Я бросаю один взгляд на него во всей его грубой, дикой красоте и чуть не кончаю в третий раз.

— Открой рот, Чейз. — Его слова отрывисты, выдавливаются сквозь стиснутые зубы.

Я открываю рот.

— Высунь язык.

Я подчиняюсь.

— Дальше. Настолько, насколько это возможно.

Я делаю.

— Хорошо. — Он смотрит мне в глаза и не отводит взгляда. Я смотрю на него в ответ, решив засвидетельствовать момент, когда он кончит. Когда парень это делает, я завороженно наблюдаю за ним. Его веки закрываются, рот приоткрывается, и мир, черт возьми, перестает вращаться. Пакс взрывается, и его сперма извергается на кончик моего языка, на подбородок, на шею…

Я ожидаю привкуса мускуса, соли и отвращения, но у него почти нет вкуса вообще. Я лежу очень тихо, тяжело дыша через нос, пока Пакс зажимает нижнюю губу зубами и пальцами растирает свою сперму по всему моему языку и губам.

— Блядь, Файер. — Его голос такой хриплый. Он, кажется, очарован видом меня, окрашенной его спермой. Я чувствую, как она стекает по моей шее, скапливается в углублении горла. — Закрой рот, — хрипло произносит он. — Глотай, блядь.

Я проглатываю, и на его лице появляется выражение глубочайшего удовлетворения. Он снова держит меня за подбородок, изучая меня.

— Вот так, красотка. Тебе нравится моя сперма?

Киваю. Я бы заговорила, но он держит меня так крепко, что его пальцы впиваются в мои щеки, заставляя мой рот открыться, и я физически не могу этого сделать.

— Хорошо. В следующий раз я кончу в твою киску. Если появишься здесь снова, тебе лучше быть на противозачаточных, — процедил он сквозь зубы. — Я больше не буду трахать тебя в одной из этих штук.

Он отпускает меня и садится на корточки, наблюдая за тем, во что меня превратил.

— Ты хочешь, чтобы я вернулась? — тихо спрашиваю я. Стараюсь не казаться обеспокоенной тем фактом, что лежу на его кровати, голая, все еще гудящая от оргазмов, которые он вырвал из меня.

Взгляд Пакс становится жестким.

— Для меня это не имеет значения. До тех пор пока будешь делать в точности то, что тебе говорят, я буду выебывать из тебя все дерьмо, сколько тебе заблагорассудится. Но как только захочешь поговорить об этом… — Его глаза сужаются. — В ту секунду, когда поднимешь эту тему за пределами этой спальни, мы, блядь, закончили. Это понятно?

— Да.

— Тогда все в порядке. Можешь привести себя в порядок в ванной комнате дальше по коридору, когда будешь уходить.