Акт бунта

ГЛАВА 44

ПРЕС

— Очнись, просыпайся…

Что-то холодное и острое прижимается к моей щеке, возвращая меня в сознание. Земля подо мной ледяная и шершавая, а голова… Ах, черт, моя голова раскалывается. Я вздрагиваю, пытаясь открыть глаза, но это слишком больно.

— Этот твой друг — тот еще тип. Он угрожал мне, знаешь ли. Сказал, что я даже не могу приехать на открытие ресторана моего собственного отца. Должен сказать, это меня здорово разозлило, Рыжая. Ты не должна была заставлять его делать это.

Джона уже близко. Слишком близко. Его дыхание обдает мое лицо, и я непроизвольно сглатываю, от тошноты у меня обильное слюноотделение. Он здесь. В Нью-Йорке. Он нашел меня возле туалета и ударил по голове… чем-то…

Кусочки медленно складываются вместе.

Однако в них нет особого смысла.

Боже, меня сейчас вырвет.

Застонав, перекатываюсь на бок как раз вовремя, когда меня рвет, содержимое моего желудка устремляется к горлу.

— Господи. Ты чертовски отвратительна. Я знал, что ты в полном беспорядке, но посмотри на себя.

Холод пробирает меня до костей. Меня трясет. Я чувствую приближение смерти. Заставляю себя медленно открыть глаза, хотя моя раскалывающаяся голова протестует. Где мы, черт возьми, находимся? Там стоят машины, выстроенные в ряды. Стены тесные, потолок низкий…

Крытая парковка?

О, Боже…

— Сначала я подумал, что ты нарушила данное мне обещание. Думал, ты рассказала этому тупому придурку, что произошло дома, но потом я получил от него сообщение, и понял, что ты все-таки держала свой хорошенький ротик на замке. — Безумный смех Джоны отражается от бетонных стен. Я с трудом принимаю сидячее положение, стараясь не сблевать снова, когда мой желудок переворачивается, и вот он, присев на корточки в полуметре от меня, вертит в руках нож.

Это тот же самый нож, который я взяла в свою спальню той ночью — из папиного поварского набора. Тот самый, которым он вскрыл мне вены. Страх пронзает мои нервные окончания, когда я вижу, как лезвие ловит свет и злобно блестит. Теперь он выглядит еще острее. Еще более смертоноснее.

— Этот придурок сказал, что расквасит мне лицо огнетушителем, если я вернусь в Маунтин-Лейкс на папину вечеринку, — говорит Джона, улыбаясь. — Я дам ему десять баллов из десяти за креативность. Огнетушитель? Это было бы чертовски больно, Прес.

Мое зрение двоится, затем снова сливается, когда я пытаюсь дышать сквозь боль.

— Ради бога, Джона. Почему ты не можешь просто… оставить меня в покое?

— Мне не нравится твой друг, — говорит он, игнорируя меня. — Он пригрозил вызвать полицию, если я не буду болтаться здесь, в Нью-Йорке, и ждать его. Сказал, что скажет им, что моя машина подвезла тебя к больнице той ночью, когда мы развлекались. Сказал, что натравит на меня своего маленького друга и выведает все мои грязные секреты. Вот как я узнал, что ты не сказала ему правду. — Джона подается вперед. Я чувствую его злобный взгляд на своей коже, как тысячу ползающих насекомых. Я чувствую себя грязной. Мерзкой. Больной. — Если бы он знал, что я трахнул тебя в ту ночь, — напевает он, проводя пальцами по линии моей челюсти, — не думаю, что он стал бы угрожать. Если бы знал, что это я перерезал тебе вены, он бы пришел за мной. Могу сказать, что ты ему нравишься, по тому, как он говорил со мной в твоей дурацкой гребаной школе…

— Остановись, Джона. Просто… прекрати, блядь!

Но он этого не делает.

— Он задира, твой Пакс Дэвис. Думает, что может просто так уколоть меня и заставить делать то, что ему нравится? У него на уме еще кое-что, сестренка. Ты знала, что я встречаюсь с ним сегодня вечером? Он тебе это сказал?

— Нет! — Хотя теперь это имеет смысл — как разозлился Пакс, когда мы появились в его отеле. Как он продолжал пытаться заманить меня в ловушку, заставить вернуться домой. Он разговаривал с Джоной, пытаясь выяснить, что происходит между нами, потому что я взяла с него обещание никогда больше не спрашивать меня об этом. Почему Пакс не мог просто оставить это в покое?

Джона крепко сжимает нож в одной руке, задумчиво покусывая ноготь большого пальца.

— Когда мы закончим здесь, я собираюсь разобраться с ним следующим, понимаешь. Я выпотрошу этот кусок дерьма и вытащу его внутренности. Он не имеет права угрожать мне. Никто не смеет этого делать.

— Здесь повсюду камеры, — устало говорю я. — Твое лицо будет на записях. Они поймут, что это был ты.

Джона бросается вперед, хватая меня за горло.

— Я буду в гребаной Мексике прежде, чем они поймут, кто я такой, ты, тупая тварь. Меня там ждет целая жизнь. Розарито, детка. Мне все равно, если я никогда не вернусь. Когда закончу то, что начал с тобой, и заставляю этого ублюдка заплатить за его высокомерие, я буду счастлив, как свинья в дерьме.

— А как насчет… папы? — хриплю я. — Он узнает, что ты… сделал.

— Мне уже все равно. Наш отец — слабое, жалкое подобие человека. Ничтожество. Я рад, что он узнает, что это был я.

— Джона…

Он встряхивает меня, поднимает руку и приставляет нож к моему глазу. Острие зависло в миллиметре от моего зрачка. Если я хотя бы моргну, сталь вонзится прямо мне в мозг. И знаю, что на этот раз его не переубедишь. Нет смысла торговаться.

— Думаю, я трахну тебя снова, Пресли, — усмехается Джона. — В память о старых добрых временах. На этот раз я оставлю тебя в сознании. Можешь брыкаться и кричать сколько угодно. Я хочу видеть страх в твоих глазах, когда я…

Он появляется из ниоткуда, ревущая полоса черной ярости. В одно мгновение Джона прижимает меня к земле, держа лезвие в опасной близости от моего глаза, а в следующее падает с меня, сильно ударяясь о пыльный голый бетон рядом со мной.

Пакс живая, дышащая ярость.

Он стоит надо мной, без куртки, без бейсболки. Костяшки его пальцев в крови. Его обычно холодные глаза полны огня. Я даже не узнаю его. Парень выглядит так, словно вот-вот взорвется, когда поворачивается ко мне и спрашивает:

— Ты ранена?

— Нет. Нет, я… — Я вздрагиваю, резко втягивая воздух. — Только моя голова…

Пакс сосредотачивает свое внимание на Джоне, который с трудом поднимается на ноги, все еще сжимая нож в руке.

— Ты гребаный покойник, — говорит он. Я слышу лед в его голосе. Пакс говорит спокойно, очень четко, но я могу сказать, что он вот-вот потеряет контроль над собой. — Брось нож.

— Ты действительно чертовски глуп, не так ли? — Джона сплевывает. — Какого хрена я должен это делать?

— Если не бросишь его, я собираюсь использовать его на тебе, гребаный псих. И я не буду перерезать тебе вены…

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — Джона брызжет слюной.

— …я засуну эту штуку в твою гребаную задницу и постараюсь хорошенько ее покрутить.

Меня охватывает холодный шок. Он знает. Пакс знает, что это Джона перерезал мне вены, а не я сама. Иначе с чего бы ему так говорить? Пакс раздувает ноздри, направляясь к Джоне.

— С ума сойти, как звук распространяется в таких тесных местах, как это. Ты был бы поражен тем, что я только что, блядь, услышал, — выплевывает он.

— Ты ни хрена не знаешь, — смеется Джона. — И ты ничего не сможешь доказать. Я просто пришел сюда, чтобы убедиться, что с Пресли все в порядке. Вот и все. — Он хихикает, и звук разносится рикошетом по всей парковке.

— Так значит ты не собирался насиловать собственную сестру? — Чистая, неподдельная ненависть сочится из слов Пакса. — Ты не собирался нападать на нее, а затем, черт возьми, убить?

Мне казалось, что я уже видела Пакса злым раньше. Оказывается, нет. Вены на его шее и руках гордо вздымаются, когда парень шагает к Джоне. Он — нечто смертоносное и беспощадное, чего следует бояться.

Однако Джона не видит в глазах Пакса зверского желания убивать. Он бросается вперед, готовый рискнуть быть схваченным, чтобы попытаться обойти Пакса… добраться до меня. Это худший ход, который тот мог бы сделать.

Пакс рычит, врезаясь в Джону. Они одного телосложения, одного роста, но это не имеет значения. Пакс одержим. Он швыряет Джону на землю, и они вдвоем сплетаются в борьбе в путаницу из рук и ног. Джона наносит серию ударов, которые выглядят так, будто причиняют боль, но Пакс даже не вздрагивает. Он представляет собой ужасающее зрелище, когда отбивается от каждого удара и продолжает наступать на Джону. Среди хаоса я не вижу ножа. В конце концов, слышу, как он с грохотом падает на землю, и бросаюсь вперед, отбрасывая его в сторону, чтобы ни один из них не смог им воспользоваться.

Было бы ужасно, если бы Джона использовал его на Паксе.

И так же плохо, если бы Пакс использовал его на моем брате. Джона был бы мертв, но Пакс мне нужен здесь, а не запертый за решеткой. Я не могу позволить ему убить его. Не могу.

— Пакс! Боже, остановись! Дай ему подняться! Пусть этим занимается полиция.

Пакс не намерен отпускать Джону. Он прижимает моего брата к земле, упираясь коленями ему в грудь, в то время как отклоняется назад и обрушивает свой кулак на лицо Джоны.

Снова.

Снова.

Снова.

Я слышу хруст костей.

Кровь брызжет повсюду, забрызгивая лицо Пакса, его обнаженные руки и переднюю часть груди с каждым ударом. Звуки, которые издает Джона, даже не человеческие. Это слабые, отчаянные звуки — такие пронзительные, дикие звуки издает животное, попавшее в ловушку. Я не испытываю сочувствия к Джоне, когда Пакс превращает его лицо в месиво, но с каждым ударом мой дикий мальчик из Бунт-Хауса становится все более и более потерянным. Скоро его уже не остановить. Он будет продолжать бить Джону, нанося сокрушительные удары один за другим, пока от моего сводного брата не останется ничего, кроме кровавого месива костей и мяса на бетоне.

— Пакс! — Я подхожу к нему, присаживаюсь на корточки, прикрывая рот обеими руками.

Посмотри на меня.

Посмотри на меня.

Ну же.

Посмотри на меня.

Но он зашел слишком далеко, чтобы ответить на мои безмолвные мольбы.

— Пакс! ОСТАНОВИСЬ!

Наконец, мой крик достигает его. Парень прекращает свою бешеную атаку, шмыгая носом и откидываясь назад. Он тяжело падает на задницу, поднимая расфокусированный взгляд, чтобы найти меня. Я наблюдаю, как он приходит в себя, жестокость, которая овладела им, медленно ускользает.

— Ты должна была сказать мне, — шепчет он. — Я бы никогда больше не подпустил его к тебе. Никогда.

Я ничего не вижу сквозь слезы.

Лицо Пакса в беспорядке; его нижняя губа рассечена, по подбородку течет кровь, а правый глаз уже заплыл. Большая рана тянется от его виска вниз к верхушке правого уха, но порез выглядит неглубоким. У него рассечены костяшки пальцев на обеих руках. Парень покрыт таким количеством крови, что выглядит как статист в фильме ужасов.

Я хочу подойти к нему, убедиться, что с ним все в порядке, но внезапно до меня доходит правда. Пакс знает, что произошло. Он заставил Джону прийти сюда. Собирался заставить его объяснить, что произошло в ту ночь, когда я чуть не умерла. Он помешал ему причинить мне боль. И причинил боль ему.

Я смотрю на Джону — скрюченный, истекающий кровью полутруп на бетоне, едва дышащий, его пальцы подергиваются — и издаю сдавленный, задыхающийся звук. Это все? Неужели это конец? Пакс слышал, что сказал Джона. Он слышал, как тот признался. Это больше не будет моим словом против его слова.

Я стону, и этот звук — скорбный, жалобный звук, эхом разносящийся по всей крытой парковке. В каком-то смысле это освобождение. Я так долго цеплялась за эту боль, за этот страх, что даже не знаю, как переварить тот факт, что я могла бы освободиться от них.

Пакс берет меня на руки, поднимая с земли.

— Ш-ш-ш. Не волнуйся. Ты в безопасности, Файер. Не волнуйся. Обещаю. Я держу тебя. Ты в безопасности.

Неделю назад я бы не поверила ему. Если бы он тогда схватил меня и прижал к себе, я бы не смогла этому поверить. Но сейчас я видела, на что он готов пойти, чтобы защитить меня. Знаю, что Пакс с радостью убьет, чтобы сдержать свое слово.

Когда он несет меня вверх по лестнице и выносит через запасной выход во влажную, липкую ночь, я зарываюсь лицом в его забрызганную кровью футболку и рыдаю от облегчения.