Фрейлина. Предотвратить

Глава 2

Терпеть не могу мистику.

Полностью признаю ее существование, поэтому и не люблю. Ненавижу – будет слишком, пожалуй. Понятно, что она или будет объяснена когда-нибудь новыми направлениями физики… или является частью естественных природных процессов. Пока же для меня она существует больше "к сожалению".

Но то, что существует - так или иначе, имеет право на существование. Вот только воспринимается эта штука всегда на удивление тяжело.

Там еще… в той жизни с некоторых пор я не любила Обводный. Не ни с того, ни с сего, а заглянув в очередной раз на тот же питерский форум любителей истории. Впечатлило. Но я же дотошная, упрямая, а где-то и нудная… покопалась сама и выходило, что правда - было дело.

В 1923 году советские рабочие прокладывали теплотрассу в районе Обводного канала и наткнулись на круглое сооружение из гранитных плит. Поверхность очистили от глины и увидели загадочные символы. Сдвинуть плиты удалось с огромным трудом и под ними нашлись человеческие кости.

На место прибыл городской археолог, мельком осмотрел находку и вынес вердикт: захоронение 11-13 веков, уникально сохранившееся и представляющее ценность.

Но понятие исторической ценности в молодом Советском союзе было крайне размыто. Газеты призвали не обращать внимания на хлам прошлого, из гранитных плит напилили поребрики, а останки отправились на свалку.

И началось… в том же 23-м вблизи места находки покончили с собой 89 человек, в 33-м — 107, в 43-м — 150 человек. Получается, эпидемия суицида на Обводном случалась каждый третий год нового десятилетия. Объяснений этому не было и нет, так что ожидаемо появились легенды... Что там было на самом деле, непонятно, но вблизи Обводного и дальше случались страшные преступления. Людей охватывала неведомая ярость и на допросах у следователей они просто не могли объяснить причины своих поступков.

Меня пробрало. Чего-чего, а навоображать себе я способна и очень многое. И Обводный навсегда утратил для меня свою прелесть тем более, что как раз в последнее время трагические случаи на нем возобновились. Это пример мистики такой… скорее статистический.

Но и в таких ее проявлениях, как явление призраков в дворцовых залах и на музейной территории, сомневаться тоже не приходилось. Я верила коллегам, да и было дело, когда свидетельствовали они коллективно.

Поэтому в разного рода мистику я верила и продолжаю это делать.

И иначе, чем мистическим, такое вот совпадение считать просто не могла - романс, который душу буквально вынул… пускай переживания были не столько из-за него. И сразу же встреча с женщиной, напрямую с ним связанной?

Я растерялась и не знала, как себя вести. Петь гимны ее любви и самоотверженности… читать стихи о ее муже… сказать, что в него еще не одно столетие продолжат влюбляться женщины? Все это было бы очень от души и искренне, но… и в тот раз ей помогла выжить, опять же - только мистика, частично подготовившая психику к потерям: вещий сон, юродивый с его посохом. И в этом хоть смысл был. В нашей же с ней встрече?..

Все два дня я осторожно сторонилась ее – опасалась. Это было глупо и боялась я, конечно, не ее, а того, что вот возьмет она… и начнет вдруг пророчествовать по закону жанра. Я и оскорбляла ее такими мыслями и сразу возвышала до святости, вполне себе допуская такой вариант. Но не хотелось, почему-то очень сильно не хотелось…

И не случилось, к огромной моей радости.

Кроме насельников гостевого дома, Маргарите Михайловне было чем заняться: монастырь, церковные службы, детская школа, приют, хозяйство, дела окрестных сел – во всем она принимала участие.

Мы с Фредериком жили в разных комнатах – чистых и скромных, но эти два дня провели вместе – ему просто некуда было деться. Мы много говорили – я в основном. Более подробно рассказала о семье Тучковых, об остальных братьях, в том числе участнике восстания декабристов. Когда Николай I прибыл на открытие памятника героям Бородино и спросил о нуждах, Маргарита просила его об одном – помиловать брата, но…

- Бунты, мятежи… прощения им нет, - отрезал Фредерик.

- Николай Павлович и сам был воспитан в чрезмерной строгости, поэтому и его понимание допустимого… Со многим я не согласна, но человек он справедливый и миловал, Фредерик, миловал очень многих. Одно для него не прощаемо в принципе – посягательство на семью. А у декабристов были планы истребить ее всю – жену и детей в том числе. Исполнителей сразу уничтожить, опорочив и обвинив в убийствах и устроить власть демократическую, подобную той, что была в революционной Франции.

Подобные темы я больше не поднимала, заметив, что Фредерик мягко, но категорично уходит от разговоров о политике. Прямо меня не осаживая, но давая понять всем своим видом – это не то, что должно интересовать слабый пол. Я уступила и на разговоры о политике его больше не выводила.

Почти весь первый день мы просидели в саду… а здесь высажен был не просто сад, а роскошный кустарниковый парк с сиренями, жасминами, шиповниками - что-то еще цвело, что-то зеленело. Вишни, опять же…

Потом я почувствовала, что хочу и уже могу двигаться, и мы много гуляли, ходили.

При монастыре была баня, там я последний раз в этой дороге мылась полностью.

Мы с Дашей отстояли все службы в храме, которые застали, и я молилась о Тучкове-четвертом – шепотом, вслух, чтобы он слышал меня. Маргарита Михайловна упоминала как-то, что всегда чувствует его рядом с собой. Почему нет? Может он действительно ожидал ее здесь, а не где-нибудь… там.

Простая еда, травяные отвары со вкусом и запахом сена, прогулки и крепкий сон помогли – я готова была ехать дальше уже понимая, что жалась к Фредерику и сторонилась матушки Марии зря. Мистики не случилось, наоборот – вполне себе жизненно она отчитала меня, как старший младшего. Мягко, но отчитала.

Провожая нас, как провожала всех постояльцев, если позволяло здоровье, она спросила, отведя меня чуть в сторонку:

- Вы не готовы стать матерью, Таисия Алексеевна, или вовсе не желали этого ребенка?

- А с чего вы сделали такие… странные выводы, Маргарита Михайловна? – не поняла я. И даже будто огрызнуться потянуло, но хватило ума промолчать.

- Ходите вы не так, - печально вздохнула она, не глядя на меня: - Не вслушиваясь в себя. Оттого может и худо вам, что любви к себе дитя ваше не чует. А травки пейте… Даша ваша изрядно в них разбирается, даже наших умелиц в лазарете чему-то поучила – я спокойна за вас. Прислушивайтесь к ней.

- Благодарю вас, - промямлила я, - благословите в дорогу, матушка.

Благословив меня, мужа и перекрестив повозки, она кивнула, постояла еще, улыбаясь… а потом прямо взглянула на меня и зачем-то поделилась:

- Саша мой был женихом не первого десятка… не хотели ему меня отдавать. Прекрасен собой, олицетворение офицерской чести и достоинства… но мало ли в России героев? К той чести, да еще и денег бы побольше…

- Какое счастье, что все получилось. Что вы были вместе, - сжалось у меня в груди и горячо запекло виной.

Может она нуждалась в таких вот разговорах со случайными людьми, по-стариковски тоскуя по прошлому. Старые люди, бывает, плохо помнят вчерашний день, зато события далеких лет встают перед глазами в мельчайших подробностях. А ей было что вспомнить, и хорошего в том числе. Не сторонись я, и узнала бы много нового. Ей заодно помогла бы.

- Дождался он меня, да, - вглядывалась она в мои глаза. Вздохнув, отвела взгляд: - Езжайте с Богом! Мира вам.

Тянуло обнять ее, пожалеть, сказать что-то еще… такое.

Я поцеловала в сухую щеку и пошла к экипажу. Выглянула в окошко еще - помахать на прощание. Но она уже отвернулась и уходила, опираясь на посох. Может и нужно было почитать для нее…

Ах, на гравюре полустертой,

В один великолепный миг,

Я встретила, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна...

Только сердце, и так истрепанное горем – выдержало бы?

Шестое чувство назойливо шептало, что всё не просто так... и нужно найти в этой встрече какую-то подсказку, увидеть смысл. Но я отмахнулась, отвернулась от окна и закрыла для себя эту страницу. И все-таки сожаление... будто, только прикоснувшись, я тут же рассталась со сказкой и уже навсегда, до-олго еще не проходило. Какое-то время потом я еще чувствовала тихую грусть, но и это прошло.

До Штутгарта мы ехали месяц. Не из-за плохой дороги – тракт был выложен камнем и благоустроен постоялыми дворами и просто харчевнями. И не так из-за моего здоровья – травки помогали, да и к качке со временем привыкают. Ехать весь день было тяжело, но уже не казалось пыткой. Но это и предел - один день.

Мягких шин на колеса в России еще не надевали, так что экипаж постоянно потряхивало – рессоры полностью не компенсировали. Глухо, но постоянно стучали по камню подкованные лошадиные копыта, покрикивал кучер, шумел тракт. К тошноте, к вечеру у меня еще и голова раскалывалась – смертельно хотелось тишины. И, дождавшись «добро» от Даши, я поднималась в комнату, принимала ее помощь с гигиеническими процедурами и заползала на очередное лежбище, наслаждаясь отсутствием тряски. И тишиной.

Так что… день езды и день, чтобы отдохнуть, отдать в стирку и получить чистую одежду и постельное белье, ознакомиться немного с окрестностями. Фредерик точно не спешил домой, но причинами, по которым поменял планы, со мной не делился.

Меж нами не то, чтобы потеплело – оно и не холодало. Но за это время мы порядком освоились и «притерлись», лучше узнали привычки и вкусы друг друга. Вели себя уже свободнее и раскованнее, но всегда в рамках. То ли вежливости, то ли этикета – я не особо вдавалась, но многому у него научилась.

Сейчас уже знала, как вести себя и общаться с людьми разного сословия, немного ориентировалась в ценах и денежных единицах. У нас даже появилось что-то вроде традиции или ритуала – церемония утреннего чаепития, будто подтверждающая собой наше общее существование.

Принимая его заботу, как должное, я и себе разрешила заботиться – в мелочах пока, но не похоже, чтобы ему это было неприятно.

Плохо, что не получалось раскрутить его на разговор о родственниках. Впечатление - он оставляет мнение о них в будущем на мое усмотрение. И Бог его знает… но я уже побаивалась этой встречи.

Мы с ним останавливались в больших городах и знаковых местах: Вязьме, Смоленске… Здесь еще звучала родная речь и я чувствовала себя в безопасности. Мы много бродили, остановившись в Смоленске на два дня, смотрели крепость. Дальше началась Польша - Минск, Варшава, Лодзь… дороги не стали хуже, но буквально лезла в глаза откровенная бедность. Я соображала – почему так?

На улицы России нищета выплеснулась после отмены крепостного права. До этого крестьяне – самое бедное сословие, оставались на местах и не светили собой, нищенствуя. Мастеровые же, торговый люд, чиновничество… имели какой-никакой достаток. В польских губерниях личную зависимость крестьян от помещиков отменили еще в 1807-м… Будущая реформа 64 года во многом повторяла польский опыт, сохранив вотчинную зависимость: земля, находившаяся в пользовании крестьян, являлась собственностью помещиков, крестьяне были обязаны отбывать барщину или платить оброк.

Дрезден, Нюрнберг… дороги ухоженные, одежда на людях опрятная. Но прогулки по вечерам прекратились и больше того – Фредерик нанял для нас сопровождение, вооруженную охрану. Я не смогла определить для себя с чем это связано, но разбой на дорогах крохотных немецких королевств, графств и герцогств процветал. Надежды на заступничество трех здоровых мужиков – самого Фредерика и двух кучеров с бородами-лопатами – Степанов, очевидно больше не было. Теперь мы старались ночевать только в больших населенных пунктах, дневные переходы удлинились и часто заканчивались уже в темноте.

Оставив позади границу Российской империи, я старалась вообще не контактировать с местным контингентом – появилось и все крепло опасение подхватить какую-нибудь местную… современную болячку. Скученность поселений и населения увеличилась, массово появились нищие и бедные люди, а значит и больные… А теперь еще и угроза ограбления.

Сразу после экипажа всегда штормило. Меня принимал в руки муж и вел к месту ночевки поддерживая, а иначе меня вело что-то другое и совсем не туда – вестибулярный аппарат отмачивал те еще шуточки.

Но движения не хватало и, чуть придя в себя и поев, я долго ходила по комнате туда-сюда. Пол скрипел, Фредерик вначале заходил узнать, что не так… потом привык. Под нашей с Дашей дверью каждую ночь спал на своем кафтане один из Степанов.

Сама не заметив когда, я стала ходить «так, как нужно» - ступая мягко и осторожно. Делала это уже на постоянной основе, инстинктивно оберегая того, кто во мне живет. А еще, после привычной вечерней молитвы я обязательно говорила с почти незаметным еще бугорком, наметившимся в области талии. Или тихо пела ему детские песенки, с тревогой прислушиваясь к своему состоянию. Вроде и не совсем плохо – ни выделений, ни болей, но я худела. Хотя, казалось, куда уже?

И при этом не голодала. Вечером и с утра я обязательно ела и в основном то, что готовила для меня Даша – легкие каши, творог с молоком и ягодами, вареный картофель, овощи. Хлеб, супы и бульоны, сготовленные не лично ею, женщина вначале пробовала сама. Была раньше такая должность, кажется, только при королях. А еще я старалась побольше пить - если истощение, то хотя бы не обезвоживание.

Я не знаю, что делала бы без нее – грубоватой и простой, как валенок, Даши. Еще в Бородино, увидев, как она сблизилась с местными травницами-монахинями и их ученицами, я задумалась… Но тогда не нашла в себе сил задать простой вопрос - не хочет ли она остаться при монастыре? Все-таки человек вольный. Вон даже Илья испугался чужбины. Но остаться без нее? Нет, я не была готова.

Спросила потом, позже, пообещав дать денег и отправить с кем-нибудь обратно, если возникнет такое желание. Ответа ждала со страхом…

Она отмахнулась:

- А где разница-то? У них там еще и похлопотнее будет. Поглядела уж я – почти все и знаю. А там с вами вдруг новому чему научусь?

О ее семейном положении я ничего не знала. Вернее, понятно было, что с ним что-то не так, но поднимать в дороге возможно болезненную тему не стала, оставив на потом.

После Нюрнберга я решила брать быка за рога. Фредерик как раз нанес мне визит, поменявшись местами в каретах с Дашей.

- Послушайте, ну даже не смешно уже – мы почти у ворот, а я не знаю, что нас ждет… кто нас ждет? Хотя бы кратенько – где мы будем жить? Отдельно или с родственниками? Кто они?

Его недомолвки и умолчания уже не просто напрягали - бесили. В конце концов, для беременной женщины синдром гнездования нормальное явление. И нервы у меня с этой поездкой стали совсем ни к черту. Мне нужно было, необходимо знать о своем будущем гнезде хоть что-нибудь.

Помрачнев, муж запрокинул голову на диванную спинку, смотрел какое-то время вверх… Потом усмехнулся.

- Для меня это будет такой же новостью, а может и сюрпризом, как и для вас, Таис. И где мы будем жить, и ждут ли нас там вообще.

Увидев, наверное, выражение моего лица, поспешил успокоить:

- Если с родственниками сложится не самым лучшим образом, я обязательно что-нибудь придумаю.

- А не лучше ли уже сейчас… – начала я.

- Нет, - спокойно отрезал он, - лучшим будет определиться с ними и уже потом принимать окончательное решение.

- Кхм… как скажете, - растерялась я, уже отвыкнув от такого тона.

Внимательно взглянув на меня, он заметил:

- Хорошо бы – таким образом вы обращались ко мне и в присутствии…

- … ваших родственников, - задумчиво закончила я, - как скажете, муж мой.

Вымученно улыбнулась… интересное дело - придется воевать? А за что? Не за мое точно – за его. Не уверена, что способна сейчас. И, чтобы немного отвлечься и отвлечь его, решила поделиться интересным:

- А вы знаете… что подле Смоленска мы проехали мимо клада? Наполеон сбросил награбленное в Москве в озеро под названием Семлевское. Речь шла уже не об улучшении жизни с помощью трофеев, а о спасении ее.

- И вы об этом смолчали?! – с готовностью подхватил он.

- Озеро было больше похоже на болото еще при Наполеоне, сейчас, наверное, уже совсем затерялось среди топей. Думаете – одна я знаю о кладе? Пушки, старинное оружие, украшения Кремля и даже крест с Ивана Великого…

- Поздно, к Смоленску уже не побегу. И я насчитал там более сорока мостов, не считая бродов… думаю, топей не меньше, чем рек. Но то, что вы умеете замалчивать и утаивать вещи важные, Таис… я запомню, - грустно улыбался муж.

Не получилось ни отвлечь, ни отвлечься самой. Не просто грусть… я чувствовала в нем тревожность. И молча пожала руку, задержав в своих и спрашивая взглядом – и настолько все у нас хреново, друг дорогой?

- Я сделаю для вас все возможное, Таис… это моя обязанность, - пообещал он сухо.

Я кивнула, отпуская его ладонь – ладно тогда. В этом я ему, кажется, уже верила.

Оставался один переход… ну два, от силы.

Здесь, в комнате довольно дорогого постоялого двора, почти отеля, имелось большое настенное зеркало. Переодевшись ко сну, я смотрелась в него, пока горничная расчесывала и плела мне слабую ночную косу. Волосы стали выпадать. Учитывая длину, каждый день Даша носила сжигать целые пучки. Было бы где сжечь б о льшую массу, не напрягая никого вонью, я уже давно обрезала бы минимум половину. Жаль не было - меня самой осталась половина за этот месяц.

Зеркало отражало узкое худое лицо с запавшими щеками и синими подглазниками. Одни ресницы на нем и остались… ресницы и брови. Я устала, очень… и держалась чисто на упрямстве. Может еще на вредности.