Жестокий. Моя по контракту

Глава 1

Дождь стучал по крыше старой московской однушки, как будто пытался выбить последнюю надежду. Алина сидела за столом, пытаясь сосредоточиться на черновике дипломной работы по Образу маленького человека в ранних рассказах Чехова, но мысли упрямо уползали в сторону. Комиссар, ее старый немецкий боксер, тяжело дышал на своем коврике у батареи. Слишком тяжело. И слишком тихо. Обычно к этому времени он уже тыкался холодным носом в колено, напоминая о вечерней прогулке.

— Комиссар? — Алина отодвинула стул. Сердце сжалось в ледяной комок. — Мальчик, что с тобой?

Пес попытался подняться. Его мощные, когда-то уверенные лапы заплетались, как у щенка. Он сделал шаг и завалился на бок, слабо поскуливая. Алина бросилась к нему.

— Нет, нет, нет! — Она опустилась на колени, гладя его седую морду. Комиссар посмотрел на нее преданными, но мутными глазами. И вдруг Алина почувствовала под рукой теплую влагу. Он не просто упал. Он описался. Комиссар, который терпел до последнего и просился на улицу даже больным гриппом. Это не просто старость, — пронзила ее ледяная мысль. Это что-то страшное.

Паника, острая и слепая, схватила за горло. Бросив диплом на стол, она схватила телефон. Пальцы дрожали, с трудом попадая по иконкам.

— Ало, такси! Срочно! Толбухина 34! В ближайшую ветклинику на Ленинском! — выдохнула она в трубку, одновременно натягивая на Комиссара старую отцовскую куртку — его любимую подстилку в машине. Пес почти не сопротивлялся, лишь слабо взвизгнул, когда она взяла его на руки. Он был таким тяжелым, а она такой маленькой. Слезы застилали глаза, но она стиснула зубы. Держись, мальчик. Держись ради папы.

Дорога в такси превратилась в адский кошмар. Водитель бросал недовольные взгляды на большую собаку на заднем сиденье. Комиссар хрипел, его тело временами била дрожь. Алина прижимала его к себе, шепча бессвязные слова утешения — больше для себя, чем для него. Перед глазами мелькали картинки: отец, такой сильный и смеющийся, вручает ей маленький пушистый комочек — Это твой личный телохранитель, доча! Комиссар Рекс! Как они втроем гуляли в парке, папа, опираясь на трость, но крепко держа ее за руку, а Комиссар важно шел впереди. Как папа, уже слепой и слабый, на смертном одре гладил голову пса и просил Алину шепотом: Позаботься о нем, солнышко. Он… мой последний друг.

В клинике пахло антисептиком и страхом. Молодой ветеринар с усталым лицом осмотрел Комиссара, задал скупые вопросы. Алина чувствовала себя виноватой, что не заметила ранних признаков.

— Оставим на обследование, — сказал врач без особых эмоций. — Анализы крови, рентген, возможно, УЗИ. Через час будет яснее. Подойдете.

Час. Шестьдесят минут чистой пытки. Алина вышла на улицу. Дождь стих, оставив после себя сырую прохладу. Она купила бумажный стаканчик самого дешевого кофе в ларьке напротив и уселась на мокрую скамейку в крошечном скверике. Кофе был горьким и противным, но она глотала его большими глотками, пытаясь заглушить дрожь внутри. Мысли путались, цеплялись за прошлое, обжигали будущим. Операция? Лекарства? Сколько? Где взять денег? Стипендия едва покрывала коммуналку и еду. Папины сбережения, оставленные на черный день, давно кончились на его похороны и первые годы учебы. Мать… Алина сжала стаканчик так, что он смялся. Мать ограничивалась редкими переводами и еще более редкими, неловкими звонками. Просить у нее? Бесполезно и унизительно.

Ровно через час зазвонил телефон. Номер клиники.

— Алло? — голос Алины прозвучал чужим и хриплым.

— Подойдите, пожалуйста, результаты готовы.

Каждый шаг по холодному линолеуму коридора отдавался гулким эхом в пустоте ее души. Врач пригласил в кабинет. Его лицо было непроницаемым, но глаза смотрели с плохо скрытой жалостью.

— Алина, — он посмотрел в бумаги. — Ситуация серьезная. У вашей собаки… — он сделал паузу, подбирая слова, но Алина уже прочла приговор в его глазах. — …обнаружено объемное образование в области головного мозга. Опухоль. Доброкачественность сомнительна, учитывая стремительность симптомов и возраст пациента.

Мир сузился до точки. Звук собственного сердцебиения заглушал слова врача.

— Оперировать… — она прошептала.

— В данном случае операция на головном мозге у собаки такого возраста и размера… — врач покачал головой. — Риски крайне высоки. Шансы на успех минимальны. Скорее всего, животное не переживет наркоз или послеоперационный период. Даже при удачном исходе… качество жизни будет очень низким. Учитывая агрессивность роста… — Он вздохнул. — Самый гуманный вариант — не продлевать страдания. Мы можем провести процедуру эвтаназии здесь и сейчас, максимально безболезненно. Вам не нужно платить за обследование, только за… процедуру.

— Нет! — Слово вырвалось само, резкое и громкое. Алина вскочила. — Нет! Я… я заберу его. Заплачу за анализы. Заплачу.

Она сунула руку в сумку, вытащила почти пустой кошелек, отсчитала последние крупные купюры. Денег хватило только на анализы. Документы о диагнозе легли в сумку жгучим грузом. Она подхватила Комиссара на руки — он казался еще более тяжелым и безжизненным. Врач проводил ее взглядом, полным сожаления и бессилия.

Дорога домой была безмолвной. Комиссар дремал, тяжело дыша. Алина прижимала его к себе, капли слез падали на его шерсть. Папа, прости… Я не могу… Я не могу его так оставить.

Дома она осторожно уложила пса на подстилку, накрыла его курткой отца. Потом схватила телефон. Гугл. Ветеринарная клиника опухоль мозга собака Москва. Сотни ссылок. Она начала звонить. Клиника за клиникой. Описывала симптомы, просила выслать документы по электронке.

— Увы, мы не берем такие сложные случаи у пожилых животных…

— Хирург-невролог в отпуске…

— Требуется МРТ, у нас нет оборудования…

— Слишком высоки риски, мы не рекомендуем…

Каждый отказ был как удар ножом. Надежда таяла с каждым звонком. Отчаяние сжимало горло все туже. И вдруг…

— Здравствуйте, — женский голос в трубке звучал устало, но без прежней безнадежности. — Получили ваши документы. Сложный случай, да. Но… теоретически операбельный. У нас есть опытный хирург, специализирующийся на нейрохирургии у крупных пород. Но вы должны понимать: гарантий никаких. Риск летального исхода — более 70 %. Послеоперационный период крайне тяжелый, потребуется длительная реабилитация в стационаре под круглосуточным наблюдением. И это… очень дорого.

— Сколько? — Алина перехватила дыхание. Сердце колотилось где-то в горле.

Цифра, озвученная в трубке, прозвучала как приговор: Предоплата за операцию и первичный стационар — 200 000 рублей. Дальнейшее лечение и содержание — от 50 000 в неделю. Минимум две недели. Плюс лекарства.

Двести тысяч. Плюс минимум сто. Плюс лекарства. Полмиллиона. Минимум. У нее в кошельке — три тысячи. На еду до стипендии.

— У вас есть немного времени, — сказал голос, словно издалека. — Опухоль растет быстро, но не мгновенно. Пару недель, может, чуть больше. Рассмотрите варианты: кредит, займы… Но решение нужно принимать быстро. Если решитесь — приезжайте завтра на консультацию к хирургу.

Алина что-то пробормотала в трубку, бросила телефон на диван. Она опустилась на пол рядом с Комиссаром, обняла его за шею, уткнувшись лицом в его шерсть. Телефон завибрировал — сообщение от Насти: Привет! Как дела? Не хочешь сходить в кино в выходные? У меня лишний билет!

Алина зарыдала. Громко, надрывно, как не плакала даже на папиных похоронах. Комиссар слабо ткнулся мордой в ее руку. Она плакала о нем, о папе, о своей беспомощности, о неподъемных деньгах, о том, что мир так жесток. Плакала, пока не кончились слезы, оставив после себя пустоту и ледяное, четкое понимание: бросить Комиссара она не может. Это предать папу. Предать их обоих. Это — перечеркнуть последние годы своей жизни, наполненные заботой о слепом отце и его верном псе.

Она встала, вытерла лицо. Подошла к столу. Рядом с черновиком диплома лежал рецепт от ветеринара из первой клиники. Обезболивающее, поддерживающая терапия. Еще тысяч на пять. Последние деньги.

Она взяла телефон, отправила Насте ответ: Насть, привет! Кино — супер, но я сейчас в жутком цейтноте с дипломом. Слушай, а ты не в курсе, не нужен ли кому-нибудь срочно ответственный человек на подработку? Любую! Очень надо!

Пальцы снова задрожали, когда она набирала следующий номер. Клиника надежды. Записаться на завтра. Потом она открыла список контактов и начала обзванивать однокурсниц, срывающимся голосом спрашивая о любой возможности подработать. Она будет бороться. До последнего. До последней копейки. До последнего вздоха Комиссара. Потому что он — последняя живая нить к отцу. И порвать эту нить она не имела права. Даже если цена спасения казалась неподъемной. Даже если надежды почти не было. Она должна была попытаться. Обязана.