Жестокий. Моя по контракту

Глава 27

После того как захлопнулась дверь, тишина упала на квартиру, как покрывало. Густая, вязкая, враждебная. Алина долго стояла в коридоре, обхватив себя за плечи, будто надеялась, что так сможет удержать собственное тело от распада. Где-то в комнате Кирилл тяжело дышал, не двигаясь. Но она не могла к нему подойти. Не сейчас. Внутри что-то трещало, ломалось с мерзким скрипом — как будто сердце не просто болело, а медленно осыпалось по частям.

Она пошла в ванную. Открыла кран, подставила руки под холодную воду. В лицо хлынуло ледяное пробуждение, но оно не помогло. Зеркало отразило кого-то чужого: лицо белое, как мел, глаза ввалились, губы — будто потеряли цвет. Синяк под глазом стал темнее, глубже, как метка. Не физическая — метка на коже памяти. Как я теперь смотреть своему брату в глаза, когда он знает, что оно продалась за деньги он обо всём догадался. Ей было стыдно.

Утром Кирилл сварил макароны. Поставил тарелку перед ней, сел напротив. Ни слова, ни вопроса. Только ложка, скребущая по дну. Его взгляд был усталым, напряжённым, но в нём не было осуждения. Только ожидание. Спокойное, братское.

— Ты в безопасности, — сказал он, когда они молча доели. — Пока я рядом, ты в безопасности. Пусть я не такой сильный как он, но тоже кое-что умею. По крайней мере орать как резаный что сюда все соседи сбегутся, — сказал парень и усмехнулся весёлый мальчишеской улыбкой

Алина сжала вилку. Горло сдавило. Благодарность колола рёбра, но вырваться не могла. Она кивнула, опустив глаза. И в этот момент поняла: он всё знает. Понял. Принял. И не отступился.

— Спасибо.

День прошел в том же режиме Алина отвечала всем хейтеров, которые писали гадости в социальных сетях Волкова скидывала ему отчёты, но её ночь… Ночь прошла без сна. Она лежала на боку, смотрела на серый прямоугольник окна. Телефон под подушкой казался куском льда. Он молчал. Волков не звонил. Не писал. Не искал. Как будто его вырезали из её жизни вместе с воздухом.

Но каждый шорох, каждый звук за стеной — сердце замирало. Вдруг. Сейчас. Придёт. Позвонит. Вернётся. Она представляла его шаги в подъезде. Представляла, как захлопывается дверь машины, как стучат ботинки по ступеням. И каждый раз — пусто. Тишина.

На третий день пришла Настя. Без предупреждения. С пакетами, кастрюлями, термосом и крошечным кактусом в руках.

— На. Поставь себе. Хоть что-то живое и колючее в этом доме, — буркнула она, ставя горшочек на подоконник. Потом обняла, крепко, без слов, и только потом спросила, не отстраняясь:

— Это его рук дело?

Алина покачала головой. Или кивнула. Сама не поняла. Губы задрожали, но слёз не было. Только тяжесть за грудиной.

— Хочешь, я разнесу ему башку? У меня дома осталась чугунная сковородка, и ты знаешь, что я не шучу.

Алина хрипло усмехнулась. Первый живой звук за трое суток.

— Просто побудь со мной, — прошептала она.

Настя осталась на вечер. Она познакомилась с Кириллом, который на момент её прихода выходила в магазин себе за чипсами. Они прикалывались друг над другом весь вечер. Настя разогрела суп, сварила чай, отправила Кирилла спать и сидела с Алиной на кухне, пока за окном опускалась ночь. Они не говорили о нём. Просто были. И это было спасением.

Кирилл задержался ещё на пару дней. Сказал, что не может оставить её одну, пока она не начнёт снова есть. Он приносил гречку, шоколадки, перекладывал подушки, включал старые фильмы. Она сидела рядом, как тень, и позволяла себе хоть что-то чувствовать, пока брат рядом. Он не давил. Не ждал. Просто был.

Она не писала Волкову. Не звонила. Но каждый вечер садилась на край кровати, смотрела в окно и думала: а вдруг. Вдруг он сейчас идёт. А вдруг понял. А вдруг сядет в машину и приедет. Но он не приезжал.

Прошла неделя. Сердце перестало каждый раз срываться от звука уведомления. Ждать было уже невыносимо. Пустота заменила даже боль. Осталось только чувство… как после операции — когда шов зажил, а ты всё ещё не можешь дышать.

На восьмой день Настя снова появилась. Принесла записку с номером Саши, друга Адама:

— Он сказал, что нужна официантка. Никаких требований. Только чтобы руки были и честность. Подумай об этом. Там в клубе такой трэш творится что я даже думаю сама уволиться. Всех шерстят, Волков ходит злющий. Не думаю, что ты у него надолго останешься, с таким его характером.

Алина взяла листок. Долго смотрела. Потом положила его на стол и кивнула. Она помнила, тот разговор между Маратом и Волковым, о том, что её уволят, как только пройдёт бой с Ковалевым.

— Я пойду.

Это был первый шаг. Её. Не Волкова. Не Комиссара. Её собственного.

На девятый день она пошла в парикмахерскую. Просто вошла, как в воду. Попросила подровнять волосы. Не коротко. Но символически — как будто отрезала лишнее, прошлое. Волосы упали на пол, и вместе с ними — ещё кусочек страха.

Вернувшись, она разбирала шкаф. Убрала всё, что напоминало. Свитер, в котором ходила на работу. Кроссовки. Даже ручку, которой она когда-то писала для него расписание боёв. Всё — в пакет. В шкаф. Подальше.

Не выбросила. Пока не смогла. Но отделила. Впервые за долгое время — отделила себя от него.

В ту же ночь, когда город шептал под окнами холодом и шинами, Алина лежала на кровати и смотрела в потолок.

А Волков… Волков молчал.

Но в этой тишине она впервые подумала: может, и хорошо.

Глава 26 Неравный бой

Тренировочный зал гудел как раскалённый улей. Воздух был густым от запаха пота, резины и железа. В центре, под прицелом прожекторов, Артём Волков бил тяжёлую многослойную грушу. Раз-два. Левый джеб. Правый кросс. Раз-два. Удары ложились с методичной жестокостью, каждый раз отбрасывая двухсоткилограммовый снаряд. Бинты на его кулаках пропитались кровью и потом, оставляя ржавые пятна на черной поверхности. Он не чувствовал боли. Вернее, чувствовал — но эта боль была единственным якорем в море холодной, нечеловеческой концентрации.

— Волк! — голос Марата пробился сквозь гул. — Хватит! Руки сломаешь!

Артём проигнорировал. Раз-два. Левый. Правый. Груша взвыла на цепи. Где-то там, за пределами этого зала, был бой. Важнейший бой. Бой, который мог похоронить его карьеру или вознести на недосягаемую высоту. И где-то там...она. Своевольная, хрупкая, невыносимая. Он вложил в следующий удар всю ярость, всю невысказанную ярость последних недель. Кожа на костяшках левой руки лопнула, брызнула алая струйка.

— Чёрт возьми! — Марат вскочил, готовый физически остановить его.

Артём наконец замер, тяжело дыша, грудью вперёд. Пот рекой стекал по сведённым мышцам спины. Он поднял кулак, разглядывая сбитую кожу, кровь, смешивающуюся с потом. Это было хорошо. Это было реально. Это можно было контролировать. В отличие от...

— Шеф— К нему подошёл Виктор, холёный и нервный, с планшетом в руках. Лицо мужчины сияло нездоровым возбуждением. — Ставки взлетели до небес! Твой коэффициент на победу — 1.15! Фанаты сходят с ума! Весь мир ждёт, как ты размажешь этого выскочку Ковалёва! — Он понизил голос, но в нём звенела алчность. — Контракты на рекламу... Артём, ты даже представить не можешь, какие суммы там крутятся! После победы...

— После победы, — перебил его Артём глухо, не отрывая взгляда от своего окровавленного кулака, — поговорим. Сейчас — мешаешь.

Виктор замер, улыбка сползла с его лица. Он кивнул, быстро ретируясь. Артём снова повернулся к груше. Раз-два. Кровь отпечаталась на черной поверхности. Темной, как её волосы, когда она раскидывала их по подушке... Он вложил в удар всю силу, заглушая образ.

Алина сидела на холодном пластиковом стуле в коридоре клиники «Надежда», сжимая в руках листок. Цифры плясали перед глазами: 90 300 рублей. За курс новой физиотерапии для Комиссара. Необходимой. Срочной. Чтобы закрепить успех после операции, чтобы помочь его ослабевшим задним лапам восстановить силу.

— Алина Сергеевна, — ветеринар смотрел на неё с мягким сочувствием, которое сейчас казалось ей пыткой. — Мы понимаем, ситуация сложная... Но чем раньше начнём, тем лучше прогноз. Комиссар — боец, он старается. Но ему нужна помощь.

«Боец». Какон. Но ее боец был старым и израненным. И его битва была не за миллионы и славу, а за каждый шаг, за каждый вдох без боли.

— Я... я внесу, — прошептала она, голос предательски дрогнул. — Как можно скорее.

Она вышла на улицу, в промозглую московскую слякоть, и прислонилась к холодной стене здания. В кошельке — остаток зарплаты после коммуналки и жалкой еды. На карте — копейки. На счету сбора — медленно растущие, но всё еще недостаточные суммы. Она достала телефон, пальцы дрожали. Список контактов. Кого просить? Мать? Она уже сказала ей, что не даст больше. Настя? Добрая душа, но её ресурсы не безграничны. Одногруппники? Они заплатили за помощь с дипломами, но новые деньги...

Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают. Была на пределе. Физически, морально, финансово. Казалось, ещё одна капля — и она сломается. Ради Комиссара. Ради папы. Ради Кирилла, который с таким трудом устроился грузчиком и приносил свои первые жалкие деньги. Ради призрачной надежды на Питер. Она вдохнула холодный, влажный воздух и заставила слезы уйти. Нет. Ещё нет. Она найдет способ. Всегда находила.

Ночь. Густая, непроглядная, пропитанная осенней сыростью. Чёрный внедорожник стоял в тени старых лип, в двух кварталах от её пятиэтажки. Двигатель был заглушен.

Артём Волков сидел за рулём, неподвижный, как изваяние. Его профиль едва вырисовывался в темноте. В салоне пахло кожей, дорогим одеколоном и... напряжением. Он смотрел на тускло освещённое окно на третьем этаже. Её окно. Там горел свет.

Он видел её тень, мелькавшую за занавеской. То ли она собиралась, то ли просто ходила по комнате. Он представлял её лицо. Усталое. Напряжённое. С теми огромными глазами, в которых он читал столько всего — страх, гнев, стыд, и что-то ещё... что-то неуловимое, что не давало ему покоя.

Рука сама потянулась к дверной ручке. Выйти. Подняться. Постучать. Увидеть её. Зачем? Что сказать? «Как собака?» «Нужны деньги?» «Я...» Ячто? Нахуя он вообще приехал к ней?

Он сжал руль до хруста в костяшках. Врач запретил стрессы. Запретил всё, что выводит из железного ритма подготовки. А она... она была ходячим стрессом. Живым воплощением хаоса, который он так тщательно изгонял из своей жизни. Она была слабостью. Невыносимой слабостью.

Он завёл двигатель. Звук рычащего мотора разорвал ночную тишину. Он бросил последний взгляд на её окно. Свет всё ещё горел.

Он выжал сцепление, включил передачу. Внедорожник плавно тронулся с места, растворившись в тёмном проглоти улицы.

Он не мог быть рядом.

Но и без неё... без этого навязчивого, раздражающего, необходимогохаоса в его упорядоченном мире побед и поражений... было... пусто. Как после нокаута. Когда сознание уходит, и остаётся только тишина. Невыносимая тишина.

Бой приближался. Неравный бой. И не только на ринге.