Жестокий. Моя по контракту

Глава 24

Звонок разорвал тишину квартиры, где Алина пыталась сосредоточиться на отчетах для Волкова. Экран ноутбука плыл перед глазами, боль в виске пульсировала в такт курсору. На дисплее — имя, от которого кровь стыла в жилах:«Мама».

Сердце екнуло. За годы молчания — редкие, холодные переводы и еще более редкие, неловкие звонки с упреками. Чтосейчас? Алина сглотнула ком страха и подняла трубку.

— Алло? — голос прозвучал чужим, напряженным.

— Алина? Это мама. — Голос на том конце был необычно взволнованным, почти паническим. — Слушай, тут... проблема с Кириллом.

Кирилл. Младший брат. Родной по крови, но абсолютно чужой человек. Алина видела его пару раз в жизни, мельком, фотографиях у матери. Высокий, угловатый парень.

— Он... он взбесился! С отцом поругался в пух и прах! Собрал вещи и ушел! К какому-то другу! — Мать говорила быстро, срывающимся голосом. — Два дня не выходит на связь! Отец в ярости, говорит, пусть на улице ночует! Но он же ребенок, Алина! Ему всего семнадцать!

Алина слушала, чувствуя, как внутри все сжимается в ледяной комок. Ей было пять, когда мать ушла, бросив ее с умирающим отцом и собакой.

— Мама... — начала она осторожно.

— Я не могу его взять обратно сейчас! Отец не успокоился! — перебила мать. — Алина, умоляю! Пусть переночует у тебя? Пару дней? Пока уговорю отца? Он не злой, просто упрямый... как отец твой был... Он тебе не помешает! Просто переночует!

Просьба висела в воздухе, нелепая и жестокая. Пустить в свою крошечную, пропитанную болью и страхом квартиру чужого парня? Брата, которого она не знает? Но в голосе матери звучала настоящая, хоть и эгоистичная, паника. И где-то глубоко, под слоями обиды, шевельнулось что-то... сестринское?

— Хорошо, — выдохнула Алина, ненавидя себя за эту слабость. — Присылай адрес. Пусть приезжает. Но только на пару дней.

— Спасибо! Огромное спасибо, доченька! — Голос матери дрогнул от облегчения. — Я сейчас же напишу ему! Ты спасла нас!

Через два часа звонок в дверь заставил Алину вздрогнуть. Она открыла. На пороге стоял высоченный парень с огромным рюкзаком за плечами и скейтбордом в руке. Черные, чуть растрепанные волосы, умные, настороженные карие глаза, знакомые до боли — точь-в-точь как у отца в молодости на фото. Кирилл.

— Привет, — он кивнул, не улыбаясь. — Ты... Алина? Мама сказала... — Он замялся, оглядывая тесную прихожую.

— Да, заходи, — Алина посторонилась, чувствуя себя нелепо. — Проходи. Рюкзак... куда-нибудь поставь.

Он вошел, скромно прижав скейт к стене. Тишина повисла густая и неловкая. Два незнакомца, связанные кровью и предательством одной женщины.

— Спасибо, что пустила, — наконец сказал Кирилл, снимая рюкзак. — Тут... на пару дней. Пока мама с папой не остынут.

— Что случилось? — спросила Алина, указывая на единственный стул на кухне. Сама села на табурет.

Кирилл тяжело вздохнул, опускаясь на стул. Его движения были угловатыми, подростковыми, но в глазах — взрослая усталость.

— Армия. Отец — генерал, ты знаешь. Говорит, военное училище — единственный путь для мужчины. Чести, долг, карьера... — Он передразнил отцовский тон. — А я... я хочу быть механиком. Мотоциклы, машины... У меня руки, голова. Я в гараже у друга полмашины разобрал и собрал! А он... — голос парня дрогнул от обиды, —...он говорит: "Позорище! Ты не мой сын!" Мама встала на его сторону. Как всегда. Вот я и свалил.

Алина слушала, и кусок льда в груди начал таять."Не мой сын"."Позорище". Знакомые мелодии материнского дома, только в другой тональности.

— А ты? — Кирилл посмотрел на нее прямо. — Мама... она почти ничего не говорит. Только что ты учишься. Далеко. Что... что случилось с твоим отцом? И... ты здесь одна?

Вопросы были прямыми, неудобными. Но в его глазах не было праздного любопытства, только искренний интерес. К сестре. Которой у него никогда не было.

Алина глубоко вдохнула. И начала говорить. Сначала робко, потом все увереннее. Об отце — сильном, смешном, слепом. О Комиссаре — его верном друге и ее последней связи с папой. О болезни пса. О страшной сумме на операцию. О работе в клубе, чтобы платить за лечение. Она не сказала о Волкове. О цене. О синяках. Но рассказала о борьбе, о бессонных ночах за чужими дипломами, о пустом холодильнике и надежде на Питер. Она рассказала о том, как мать ушла, когда отец ослеп, бросив их, потому что ее новый, «обеспеченный» муж не хотел чужих проблем. И чужих детей.

Кирилл слушал, не перебивая. Его лицо становилось все мрачнее. Когда она закончила, он долго молчал.

— Я... я узнал, что у меня есть сестра, только два года назад, — тихо сказал он. — Случайно. Старые бумаги нашел. Мама сказала... что вы с отцом уехали далеко. Что не хотите общаться. — Он сжал кулаки. — Она... она всех обманула. И тебя. И меня.

Тишина снова повисла, но теперь она была другой. Не неловкой, а тяжелой, наполненной горечью общего предательства. Алина вдруг почувствовала странное облегчение. Она не одна. Есть кто-то, кто тоже стал жертвой материнского эгоизма. Кто понимает.

— Где он? — спросил Кирилл вдруг. — Комиссар? Можно... его увидеть?

— Он в клинике, — ответила Алина, и впервые за долгое время на ее губах дрогнуло что-то, похожее на улыбку. — Завтра поедем. Познакомлю.

Он кивнул, потом его взгляд упал на ее лицо. На страшный синяк, на заживающую рассеченную бровь. Потом перешел на ее руку, на свежий синяк на запястье — след от вчерашних "объятий" Волкова. Его глаза сузились.

— А это что? — спросил он тихо, но с металлом в голосе. — Как получила?

Алина инстинктивно прикрыла руку, отвела взгляд.

— Пустяки. Шторы меняла... Гардина упала. Я... не удержалась, упала со стула.

Кирилл долго смотрел на нее. Его взгляд был не подростковым, а взрослым, оценивающим, не верящим ни слову.

— Гардина, — повторил он медленно. Потом встал, подошел к окну, тронул прочную металлическую гардину. — Серьезная гардина. — Он повернулся к ней. В его глазах горело что-то твердое, защитное. — Слушай, Алина... Если... если кто-то тебя обижает... — Он сделал паузу, выбирая слова. —...Ты скажи. Ладно? Я хоть и не военное училище, но... руки у меня работают. И голова тоже.

Его слова, простые и искренние, обожгли ее сильнее любой мази. Кто-то предложил защиту. Впервые за долгие годы. Не за деньги. Не из жалости. А потому что она — его сестра. Потому что он понял, через что она прошла.

— Ладно, — прошептала Алина, чувствуя, как предательски наворачиваются слезы. Она быстро смахнула их. — Спасибо, Кирилл.

— Киря, — поправил он, и впервые легкая улыбка тронула его губы. — Все меня так зовут. Иди спать, — он кивнул на ее бледное лицо и синяк. — Я тут на полу разложусь, норм. Завтра к твоему псу поедем.

Он достал из рюкзака спальник, начал расстилать его на полу в гостиной, рядом с диваном. Алина пошла в свою комнату, закрыла дверь. Она прислушалась к тихим звукам за дверью — скрип спальника, тихий гул заряжаемого телефона. Присутствие другого человека, не врага, а... союзника? Родни? — было непривычным, но странно успокаивающим.

Она легла, прикрыв глаза. Боль в виске еще пульсировала. Синяки ныли. Волков, бой, долги, больной Комиссар — никуда не делись. Но впервые за долгое время в ее холодной, израненной душе шевельнулось что-то теплое. Хрупкое, как одуванчик на старой фотографии, но настоящее. Завтра она познакомит брата с Комиссаром. И, возможно, в этой странной троице — девушка, ее пес и нежданный брат — найдется капелька силы, чтобы пережить то, что ждет впереди. А пока... пока она слушала, как за стеной дышит чужой, но родной человек, и чувствовала себя чуть-чуть менее одинокой.