Уля дёргается первой, но следом звучит голос Руслана.
— Сидеть!
Команда для шл. хи, и она выполняет её беспрекословно. Ей не привыкать после Кадира, с которым сестра прожила в Турции восемь лет. Бежала так, что расплатилась за свои грехи ребёнком, и теперь Джан, мой племянник, которого я видела только по фотографиям, остался с отцом, а Ульяна приехала зализывать раны и строить новую жизнь. Кажется, она решила далеко не ходить, а сделать это в моём доме.
— По закону дом общий, Инга, — начинает качать права дорогой муж.
— По закону ты должен сидеть за решёткой, Русланчик, — нарочно вставляю в его имя суффикс, зная, как это его неимоверно бесит. — И этого не произошло по одной простой причине.
Желваки дёргаются на его лице. Каждый из нас прекрасно понимает, о чём я. Только мне известно, как неимоверно злилась на то, что села на пассажирское сиденье в тот день, а не позади, и на то, что поздно заметила, как Руслан вылетел на встречку.
Муж спешил на какую-то встречу, а словно торопился отправить меня на тот свет. У него царапины и сотрясение, у меня перебитый позвоночник.
— Ты мне угрожаешь? — пытается сохранять хладнокровие, но мне видно, как бегают его глаза.
— Похоже? — пожимаю плечами. — Просто напоминаю, кто мне подарил эту «карету», — говорю зло.
Я пыталась его простить. И даже ходила к психологу.
Тут впору рассмеяться. Ходила. Ездила! Теперь я и прогулки не тождество, мы антонимы.
А Руслан был внимательным, старался помочь, всячески поддерживал. Теперь я понимаю, что это неискренне, и по факту он просто спасал свою шкуру, которая обязательно бы оказалась в тюрьме, пожелай я этого.
Как слепо мы верим волкам в овечьих шкурах.
— Давай будем взрослыми людьми и просто разойдёмся без крика и истерик, — выходит Руслан на новый уровень общения, почувствовав, что запахло жареным.
— И даже не будем обсуждать наш интим при твоей любовнице?
— Я пойду, — решает ретироваться Ульяна, как только снова вспоминают про неё, и смотрит на моего мужа, который должен дать отмашку. Кажется, теперь он не так уверен в себе, а потому не приказывает сидеть, а просто молчит.
Ульяна, дитя порока от неизвестно кого, с красивой загорелой кожей, доставшейся от отца, потому что я точно унаследовала бледную материнскую, всё же отлипает от дивана и направляется к выходу.
— Ты в Центр? — интересуюсь, не глядя на неё.
— Нет. У меня есть квартира.
— Откуда такая роскошь? — пристально всматриваюсь в мужа. За душой у Ульяны ни гроша. Три тряпки и шесть туфлей, что успела упаковать в чемодан. Паспорт и косметика с парфюмом. Когда она вернулась, я оформила её в свой «Центр помощи женщинам, попавшим в трудную ситуацию». Коротко мы называли его просто Центр, и на содержание десяти женщин и детей я вываливала в месяц круглую сумму, не говоря уже о том, во сколько мне обошёлся коттедж за городом.
Если бы не благотворительность, которая порой покрывала и мои расходы, я бы не вывезла всего. Но благодаря связям и желанию помогать, мне удалось создать островок безопасности и помочь за последние семь лет порядка семидесяти семьям. И, как я думала, своей сестре. Но оказывается, ей нужна не просто моя помощь: она хочет забрать куда больше.
Ответом мне звучит хлопнувшая входная дверь, и боковым зрением вижу, как по садовой дорожке в сторону ворот Ульяна отбивает чёткие шаги на высоких каблуках. Ненароком бросаю взгляд на свои прислонившиеся друг к другу колени.
Мы совершенно не похожи с ней. Такие называются единоутробные, деля на двоих одну мать. Я светлая во всех смыслах, она, выходит, тёмная. Тоже во всех смыслах. Мои короткие против её длинных, как волос, так и ног. Моя рассудительность против её безрассудства, которое утащило в Турцию, заставив поверить в то, что попала в сказку. Её материнство против моего, когда я боролась за жизнь Рости, а она спокойно оставила своего сына в чужой стране.
А теперь и ещё одно: она покидает мой дом на своих ногах, а я остаюсь, не имея шанса подняться.