Измена. Плата по счетам

Глава 59

Положение на животе — не самое удобное, когда тело слушается плохо.

— Сначала сделаем диагностику, — звучит голос Евгения. — Посмотрим, как откликается тело, — слышу, как поёт резина в его руках. Наверное, надевает перчатки.

Металлический лоток с иглами, легкий звон инструмента, его дыхание рядом. Он касается моих стоп осторожно, как будто я стеклянная. Нажимает на определённые точки. Тепла нет. Ощущений нет. Я только слышу, как он дышит.

— Здесь? — спрашивает, надавив чуть ниже колена.

— Нет.

— Тут? — дотрагивается ещё какого-то места.

— Ни-че-го.

Вздрагиваю от неожиданности, когда доходит до зоны чуть выше таза, но ниже всё молчит. Немое тело. Ни боли, ни холода, ни даже отголоска прикосновения.

— Осталась лишь память, что когда-то я могла ходить, — добавляю зачем-то. — Остальное всё мертво.

Он берёт иглу: тончайшую, почти невидимую, и показывает её мне.

— Они стерильные, одноразовые. Буду ставить в спину и ноги. Глубоко не пойдём. Всё деликатно. Если хоть что-то почувствуете — скажите. А вообще, было бы проще работать на «ты».

— Почему нет, давай, Женя, лечи, — усмехаюсь, а он выдаёт зеркало на случай, если захочу посмотреть, что он там делает.

Люди боятся боли: при родах ощущение, будто ломаются кости во всём теле, зубная — сводит с ума, а после операции хочется умереть, так всё невыносимо. Только сейчас я мечтала о ней, потому что это бы сказало мне о том, что я снова жива.

— Готова? — Евгений стоит рядом, держит небольшой серебристый футляр с иглами.

Я киваю. На самом деле — нет. Я не готова. Я боюсь снова надеяться.

Тикают часы на стене, и я закрываю глаза, сосредотачиваясь на этом звуке. Дышу размеренно, медленно, а Евгений работает быстро и осторожно. Называет мне какие-то обозначения точек, что мне не говорят ровным счётом ни о чём.

— Блуждающий нерв. — Щёлк. — L4. — Щёлк. — Задняя большеберцовая. — Щёлк. — Как ощущения, космонавт Инга? — шутит он, пытаясь передать мне свой настрой.

Я чувствую, что ничего не чувствую. Всё, как всегда.

— Пять минут — полёт нормальный, — вворачиваю известную фразочку.

— Скажи, если будет жжение, покалывание, холод. Хоть что-то, что почувствуешь.

— Ощущаю тревогу, это подходит?

Он улыбается. А потом снова становится серьёзным, и мне кажется, будто одна из игл глубже вошла. Но я не уверена.

Он работает сосредоточенно. Игла входит в область поясницы — почти не ощущаю. Ещё одна — выше. Здесь уже чувствительность имеется. Я вижу, как он движется по схеме, будто читает моё тело вслепую, полагаясь на свой опыт и интуицию.

Иглы в ногах: в голени, в коленях, даже в стопах. Я ничего не чувствую, но он ставит их так, будто боится причинить мне боль, а не просто как носителю немых мышц.

— Ты хорошо держишься, — говорит тихо. — Это не просто: быть в теле, которое молчит.

— У меня нет выбора.

— А иногда, — он ставит очередную иглу, — всё, что нужно, — это напомнить телу, что оно живое.

Он ставит последнюю иглу между лопатками. Там чувствительность куда выше. Тело вздрагивает, и он сразу успокаивает.

— Всё в порядке. Так должно быть. Скоро и в остальных местах нервы проснутся.

— Кажется, ты по жизни оптимист.

— Предпочитаешь иметь дело с теми, у кого стакан наполовину пуст? — веселится Евгений. — Оставлю тебя на какое-то время, просто полежи.

Он включает таймер и уходит. А я лежу, рассматривая себя в зеркало. Действительно игольница. Потом закрываю глаза и пытаюсь расслабиться. В комнате тихо, как в операционной после завершённой битвы. Только моё дыхание и безмолвная тяжесть ног. Я представляю их движущимися, сильными, и стараюсь вспомнить, как это — просто встать.

Открываю глаза через каждые десять минут, но возвращается Женя спустя час. Извлекает иглы бережно, как будто вынимает крошечные якоря из тонущего корабля.

— Проверим зрительный контакт, — наклоняется ближе, ищет меня в моих глазах. — Пульс ровный, — выдаёт заключение. По моей просьбе помогает перевернуться, потому что здесь нет никаких турников и палок, позволяющих сделать это самой. Даёт полотенце прикрыть наготу, ощущая мою неловкость, и помогает сесть, поддерживая спину и переставляя ноги, как хрупкие предметы. А потом отворачивается, позволяя натянуть бюстгальтер и футболку.

— Всё хорошо. Мы начали. Медленно, но уверенно, — произносит, и его голос будто оставляет свет в этой темноте. А я просто молчу. Что тут скажешь? Одна снежинка ещё не снег. Поживём — увидим.

В небольшом коридоре меня ждёт Владимир, и это странно. Раньше я видела лицо Ростовцева, который сопровождал меня на физио и по врачам. Сперва. Он словно был напуган и заинтересован в том, чтобы у меня всё наладилось. Словно он ощущал собственную вину за произошедшее. А потом как выветрилось. Время стёрло его память и причины аварии, оставив мне две нерабочие ноги.

— Жду послезавтра, — говорит на прощание Женя, и мы покидаем его пенаты.

Загружаемся в машину, и я сразу различаю сладкий запах какой-то выпечки. Владимир лезет назад, добывая коробку с пирожными.

— Угощайся. Люблю магазинчик неподалёку. Чем просто стоять, решил сгонять туда.

Решаю, что это я тоже оплачу, просто не скажу ему, и добываю эклер, который тает на языке, словно мамины сладости. Было время, когда она их готовила, даже теперь иногда делает. Но они уже совсем другие, потому что и она стала другой.

— Вкусно, — хвалю. Но не потому, что лгу, на самом деле.

— Что дальше? — интересуется водитель-телохранитель.

— Поехали домой, Вов, — смотрю вперёд, откинувшись на спинку.

— К тебе или ко мне?

Поворачиваю голову в его сторону, и он откашливается.

— Прости, неуместная шутка, — стирает улыбку.

— Да не извиняйся, я всё понимаю.

— Что понимаешь?

— Ну-у-у, это.

— Что это? — не отстаёт.

— Это для молодых и здоровых, — наконец, произношу.

— А что делать старикам? — смотрит на меня со смехом.

— Всё, прекрати, — мне неловко, что я тут же заталкиваю в рот оставшуюся часть эклера.

— У тебя крем, — подсказывает Владимир, выдавая салфетку. — И зря ты так, Инга. Старость — это где-то лет через тридцать. А пока надо жить на полную катушку, просто ты боишься это себе позволить.