Смотрю на свет из окон, такой яркий, что фигура вошедшего кажется тёмной и неузнаваемой. Словно в фильме мужчина приближается, будто ангел, и я, наконец, различаю Владимира.
— Привет, — здоровается он, а у меня на проводе чужие новости. Киваю соседу в ответ, а потом откашливаюсь, обращаясь к собеседнице.
— Так, записывайте.
Диктую ей одиннадцать ненавистных цифр, которые давно выучила наизусть, как телефон мужа.
— Это кто? — доносится вопрос.
— Это отец ребёнка. Сюда звонить НЕ надо. В противном случае я заявлю на вас в полицию за преследование.
— Да я только…
— Всего доброго.
Холодно. Спокойно. Безэмоционально. Я устала разгребать чужие проблемы, со своими бы разобраться. Если Маша решила, что можно просто переспать с чужим мужем и забеременеть, чтобы влезть в семью и заработать на человеке с деньгами, который бескорыстно помогает другим, то она не Синицина, а Дурицина. Ещё я не проплачивала похождения бравого солдата Ростовцева. Хватит с меня. Всё. Довольно!
— К чёрту, — говорю в сердцах.
— Надеюсь, это не мне, — интересуется Владимир.
— Нет, конечно, — оглядываюсь на Якубовича, который бежит из своей кабинки меня спасать.
— Это маньяк? — интересуется, глядя на Владимира. — Ох, женщины, и чего вам надо. Сексуальный же, — несёт он несусветную пургу, а я не могу оторвать взгляда от застрявшего куска халвы в его усах.
— Спасибо за службу, — роняю, запуская движок. Слышу за спиной благодарность Владимира за комплимент касательно маньяка. У него хорошее чувство юмора, а мне сейчас не до смеха. Останавливаюсь перед довольно крутым пандусом. Это как один маленький шаг для здорово человека и огромный шаг для инвалида.
Но это для механической коляски сложно. Моя карета спокойно справиться с уклоном, не зря цена у неё, как у автомобиля.
— Машина там, — указывает куда-то рукой Владимир, вышедший следом, а я снова вспоминаю про Синицину. Машина — Маша. Чёрт знает что. Сворачиваю направо, следуя между двумя рядами припаркованных автомобилей. Сварливая женщина средних лет с ворохом проблем в коробчонке едет.
— Инга, сюда, — голос спокойный, кажется, разорвись рядом снаряд, Владимир будет невозмутим. Не знаю, откуда у людей такие нервы, мои ни к чёрту, звенят струной, и, если только что-то сверху, меня прорвёт. Владимир подходит к машине, открывая пассажирскую дверь, а до моего носа добирается какая-то вонь.
— Извините, — заплетающийся голос. — Нет мелочи, я не ел три дня. Хлеба бы.
Передо мной невозможно грязная рука какого-то бомба, и он почти достал ею до моего носа. Борода в разные стороны, глаз заплыл, запах такой, ради чего придумали французский парфюм. Кривлюсь от омерзения.
Это не впервые, конечно. Я подаю, если вижу, что реально нуждаются, а не вот таким, у которых алкоголь ещё не выветрился из крови. Только отчего-то он думает, раз я могу себе позволить прилично одеваться и выглядеть, обязана ему чем-то. Чёрта с два.
— Уйди! — требую от него. — Пошёл вон! — меня трясёт, потому что они все достали. Всем что-то от меня надо: сестре, матери, отцу, Ростовцеву, людям в центре, Маше Синициной. Господи, даже этому бомжу от меня что-то нужно, и я слетаю с катушек.
— Лучше, чем побираться, работать бы пошёл. Клянчат с утра до вечера у людей, а потом глаза заливают. Думаешь, не понимаю, на какой-то хлеб это всё портишь?
— Давай отсюда, мужик, — всё тем же спокойным голосом говорит Владимир.
— Сигареты нет? — понижает планку забулдыга.
— Не курю.
А я ненавижу его всем сердцем. Вот только увидела, а уже ненавижу, потому что на нём сошлось всё.
— В машину, Инга, — мягко приказывает Владимир, и я останавливаю мысленный поток. Нервы сдают. Магния попить надо. Как слону дробина, но, вроде, лучше становится. А от чего посильнее я всегда отказывалась, не моё это сидеть на антидепрессантах, пытаясь подавить внутренний гнев.
— Прости, не знаю, что-то нашло, — извиняюсь перед мужчиной. — Просто…
— Лишнее. У всех бывает, — останавливается, спрашивая глазами согласие, чтобы меня поднять. Киваю, и он быстро усаживает на пассажирское, убирая коляску, а бомж активно рыщет в помойке. Отворачиваюсь, чтобы не видеть, как человек превращается в животное.
Я не знаю его. Его историю. Вижу лишь, что он не выдержал и сломался. Вместо того, чтобы найти какой-то центр помощи, угол, место, человека, в конце концов, который даст ему не рыбу, а удочку, он топит реальность на дне грязных чужих бутылок. Краем глаза вижу, как запрокидывает голову, и кошусь, чтобы удостоверится. Точно. Он цедит оставшееся пиво, если там было оно, конечно.
Машина урчит мотором, и мы трогаемся.
— Послушайте, Владимир.
— Ты, — напоминает он.
— Да, Владимир, ты…, - поправляюсь, несколько раз прочищая горло. — Мне правда неловко, что так всё вышло. Я не просила Леру тебе звонить, но…
— Она хорошая подруга, — быстро вворачивает реплику в моей небольшой паузе.
— Да. Отличная! Таких поискать. Но я не люблю быть обязанной. Не такой человек. Какой у тебя тариф?
— А сколько платишь? Могу скостить по знакомству, — растягивает улыбку. — Кстати, мне Женя звонил, говорит, что у вас есть результаты?
— Серьёзно? — хмурюсь недоверчиво. — Мы виделись один раз, сегодня будет второй.
— Всё правильно. Ты придёшь — это уже результат.
— Приеду, — вздыхаю, потирая свои колени и смотрю на часы. — А мы куда? — внезапно спохватываюсь.
— Не знаю, просто увёз тебя подальше от неприятного места. Видел, как мужик тебе не понравился.
— Не думаю, что есть те, кому он может понравиться.
— Но были. Уверен, что были. Его обязательно кто-то любил. Родители. Сестра или брат. Бабушка или дедушка. Может, соседка по парте. Или собака. У него должна была быть собака, у всех детей она есть. И вот так, как животные, не любит ни один человек: преданно и до последнего вздоха.
Он говорит отчего-то это с грустью, и мне кажется, за его словами кроется признание. Но я не стану лезть к нему в душу.
— Какой адрес? — обращается Владимир ко мне, и я называю свою новую квартиру. Мне нужно переодеться и немного отдохнуть, а уже потом становиться игольницей.