Последнее, что помню — ужасную резкую боль, словно меня сплющило под огромным прессом. Впрочем, так оно и было: Ростовцев, уходя от столкновения, решил спасти собственную шкуру, подставляя пассажирскую сторону под удар. В тот момент я договаривалась о встрече по телефону, потому не осознала всей опасности. Поздно подняла глаза, с ужасом понимая за короткую милисекунду, что сейчас будет. Кажется, успела произнести «Отче наш». А потом мир сузился до мерзкого скрежета металла, огромной невыносимой боли и ощущения, что это конец.
Но это было началом меня другой.
Когда я очнулась, долго не могла прийти в себя, а потом бесконечные обезболивающие и панические атаки, депрессия и прочая гадость. Неприятие, торг, примирение и снова неприятие. Попытки встать, изнуряющие тренировки и крах устоявшейся жизни. Я больше не та, кем была.
— И вот я здесь, — заканчиваю историю.
Евгений смотрит на меня спокойно и по-доброму. И самое главное — без жалости, которую показывали некоторые из врачей, отрабатывая гонорар. Это последнее, чего я ждала от них.
Он переносит меня на кушетку, начиная обследование. Трогает, нажимает, сгибает суставы, и спустя целую вечность интересуется.
— Желание ходить осталось?
Кажется, я ослышалась, потому что вопрос очень странный.
— Я потому и здесь.
— Но я не вижу желания, Инга. Кажется, всё в тебе противится этому, будто ты боишься. Словно ты привыкла к этой коляске.
Усаживаюсь на кушетке, бросая взгляд на карету. Добраться до неё самостоятельно не смогу. Мне нужна помощь.
— Знаете, я лучше поеду.
— Лучше, чем пойдёте? — словно издевается он надо мной.
— Лучше, чем останусь.
Сейчас мне становится страшно, потому что я один на один с незнакомым громилой, пусть и другом Владимира, и не могу сделать то, чего хочу. А он говорит странные вещи.
— Я заплачу за сеанс, сколько нужно, — начинаю торговаться.
— И больше я вас не увижу? — отчего-то усмехается. — Нет.
От его слов по коже шагают мурашки.
— Что значит нет? — уточняю. Телефон сиротливо лежит в кармане кареты, которая продумана до мелочей. Мне не дотянуться, как и до самой коляски.
— Что если я дам вам шестидесятипроцентную гарантию того, что помогу, и вы снова будете ходить?
— Шестьдесят? — уточняю.
— Я не волшебник, — отчего-то смеётся. — Но поверил в чудо, когда познакомился с китайцами. Знаете, это совсем другая культура. Не умаляю заслуг наших медиков, но есть вещи им неподвластные.
— Шестьдесят — это даже больше половины.
Он пожимает плечами, смешно кривя губы и поигрывая бровями.
— Чуть больше, но не сто.
Наверное, он осознаёт мою потребность оказаться в коляске, потому легко, словно пушинку, перемещает обратно, и мне становится куда спокойнее, словно это моя броня. Отсюда он не кажется ужасным великаном, желающим навредить.
— Готовы снова попробовать? — словно предлагает мне поучаствовать в игре, где я могу проиграть. И кто знает, чем закончится моя борьба, потому что каждый раз лопнувшая надежда вгоняла в уныние.
— Да, — отвечаю, но его не устраивает мой неуверенный тон.
— Я не верю вам, — качает головой. — Вынужден отказать.
— Что? — не сразу понимаю.
— Да. Я не могу помочь тем, кто этого не хочет, — разводит руки в стороны.
— Вы не врач, — хмыкаю.
— И это правда. Я не претендую на звание медицинских светил. Лишь делаю то, что умею. И вам решать, насколько это нужно. И я не вредничаю, нет. Были скептики, которых я спасал. Но и те, кто воспринимал моё дело в штыки. Не хочу, чтобы вы стали той, кто будет презирать иглотерапию и рассказывать всем направо и налево, как один шарлатан пытался выкачать из вас деньги.
— Бред какой-то, — не выдерживаю с замечанием.
— Алкоголику нельзя помочь, если он сам того не захочет, знаете?
— Отличное сравнение, — фыркаю. — По-вашему у меня проблемы с алкоголем?
— С мотивацией. У каждого свой взгляд на мир. Потому я и спросил: готовы ли вы снова стать собой.
— Да! — говорю громче, чем надо. — Конечно, я готова. Как иначе? Я здесь. Но уже начинаю сомневаться в вашей компетентности, потому что ни один медик не говорил мне подобного. Они просто делали то, что должны!
— И как успехи? — словно издевается надо мной.
Хочется послать его в пешее путешествие, но я всё же воспитанный человек. Потому сдерживаюсь.
— Пожалуй, я пришла напрасно, — изрекаю, трогая рычаг управления.
— Я не из тех, кто желает понравиться, Инга. Не ставлю такую цель. Мне важно другое: ваш настрой. И когда я увижу бойца…
— Да что вы знаете о борьбе? — не выдерживаю. — Думаете, просто быть такой? — указываю на себя. — Думаете, я желаю оставаться прикованной к коляске? Я боролась со страхами, с болью, самой с собой. Каждый раз просыпаясь и осознавая, что это не сон, заставляла себя двигаться дальше.
— Продолжайте.
— Вы издеваетесь?! — округляю глаза.
— Отнюдь. Мне нужна ваша злость, ваше желание противостоять. Порой злость — лучший мотиватор. Именно она заставляет людей быть сильнее, — на мгновение он замолкает, будто задумываясь. — Или любовь, — тут же добавляет, грустно улыбаясь. — Она творит чудеса.
Поэтично, блин. Я не ожидала такого резонансного приёма. И мы всё же договариваемся о новой встрече, а я не могу понять: он понравился мне или нет. Не как мужчина, как человек.
Со смешанными чувствами еду домой, размышляя о разговоре. Он странный, но кто сказал, что чудеса обязательно должны носить белые халаты и красивые улыбки, говоря тебе лишь то, что нравится?