Королевская страсть

Глава 1

Барбара Вилльерс лежала на лужайке неподалеку от усадьбы и рассеянно срывала белые и желтые маргаритки, которые, словно звездочки, выглядывали из травы. Большинство англичан считали их сорняками, но Барбаре они нравились. Она вздохнула и перевернулась на живот. Тепло земли проникало в ее молодое тело и возбуждало смутное чувственное томление, но она была еще слишком юной, чтобы осознать его причины.

Барбара закрыла глаза, прекрасные видения рождались под ее сомкнутыми веками. Она видела себя в изящном платье ярко-зеленого цвета, который удивительно шел к ее темно-рыжим волосам. Величественный дворец… Отблески свечей на стеклах… Великолепно одетые мужчины и женщины заполняют тронный зал… Барбара привлекает всеобщее внимание. На ее тонких пальцах сверкают изумруды; светловолосый король нежно сжимает ее руку, склоняясь в почтительном поклоне. Он безумно влюблен в Барбару, еще мгновение, и он попросит Барбару стать его королевой…

Замечтавшись, Барбара обхватила себя за плечи, и ее пальцы попали в лопнувший под мышкой шов платья. Это вернуло ее к реальности, и она печально улыбнулась. Шел 1658 год, и в Англии не было короля. В стране правили Кромвель и пуритане, казнившие милостивого короля Карла.

Барбара в сердцах вырвала пучок травы, представив, какой могла бы быть жизнь.

— Госпожа Барбара! — Резкий крик прорезал воздух, заставив девушку подняться. Она сощурилась от солнца, пытаясь определить, кто ее зовет.

Толстая служанка Агата, которая обычно еле передвигала ноги, почти бегом взбиралась по склону холма.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнула Барбара.

Агата остановилась, еле переводя дух, и лишь взмахивала рукой, показывая, что не может вымолвить ни слова. Барбара побежала ей навстречу, радуясь тому, как легко движется ее юное гибкое тело. Бедная Агата! Как ужасно быть такой старой и толстой! Служанка все еще тяжело дышала, когда Барбара, добежав до нее, мягко коснулась ее руки.

— Ну давай же, отдышись и говори, что случилось.

— Леди Мэри, ваша матушка, приказала вам срочно прийти к ней. — Агата перевела дух и утерла круглое лицо уголком фартука.

— Плохие новости? Может, кто-то заболел?.. Или умер? — допытывалась девушка.

Агата выпустила из рук фартук, и лицо ее приняло загадочное выражение.

— Хорошие новости. Да еще какие хорошие!..

— Агата, ну же! Рассказывай! — тормошила Барбара служанку.

Агата покачала головой:

— Нет, не могу. Госпожа Мэри хочет сама рассказать вам.

Пальцы Барбары стиснули руку служанки.

— Говори, или я начну щипаться.

Агате самой не терпелось поделиться новостью, и она заговорщицки понизила голос:

— Только не выдавайте меня. Речь идет о том, что все мы отправляемся в Лондон.

Лицо Барбары радостно вспыхнуло.

— Агата, это чудесно! Я стану знаменитой. Имя Барбары Вилльерс будет вписано в историю. Агата с любопытством глядела на нее.

— С чего это про вас станут писать?

— О королевах всегда пишут.

Агата фыркнула:

— Трудненько стать королевой в стране, где нет короля.

Барбара рассмеялась и бросилась вниз по склону к усадьбе.

Служанка, медленно переваливаясь, шла за ней и любовалась легкой, порхающей фигуркой девушки.

— Ох, разобьет она свое сердечко, замахиваясь так высоко. Лучше не суетиться да не высовываться и не заглядываться на журавля в небе.

Прежде чем войти в дом, Барбара задержалась и торопливо пригладила растрепавшиеся волосы. Мать была единственным человеком, перед которым Барбара робела.

Мэри Байнинг, заметив приближающуюся дочь, вздохнула. Красота девушки была настолько яркой, что казалась почти вызывающей. В зале было мрачновато, и рыжая копна волос девушки словно принесла с собой с улицы солнечный свет.

Глаза девушки были удивительно глубокого синего цвета, который никогда прежде не встречался в роду светлоглазых Вилльерсов. Красота ее больших глаз подчеркивалась черными пушистыми ресницами. Пухлые чувственные губы и вздернутый пикантный нос придавали особое очарование лицу девушки.

Мэри подавила раздражение и сказала:

— Подойди ко мне, Барбара. Я должна сообщить тебе новости. Твой отчим и я решили, что не стоит больше сидеть в этой глуши. Мы хотим попытать счастья в Лондоне. И, откровенно говоря, мы думаем, что в Лондоне у тебя будет гораздо больше шансов выйти замуж.

При этих словах сдерживаемое волнение Барбары прорвалось наружу, она порывисто обняла мать и закружилась по залу. Мэри, не дрогнув, вытерпела порыв дочерней нежности. Барбара родилась, когда Мэри было шестнадцать лет; физически она вполне созрела для рождения ребенка, однако материнский инстинкт в ней еще не проснулся. Мэри ненавидела все, связанное с беременностью: неуклюжую полноту, обезобразившую ее стройную фигуру, постоянные физические ограничения. И когда Барбара наконец появилась на свет, мать взглянула на нее холодно и равнодушно. Ее супруг Вильям, лорд Грандисон, был без ума от счастья. Он ласкал младенца и пытался пробудить такие же восторженные чувства в жене:

— Взгляни на нее, дорогая. Она живое свидетельство нашей любви. Это наше будущее.

Бедняга! Возможно, уже тогда он предчувствовал близость своей смерти. Началась гражданская война, и он погиб, защищая короля. В восемнадцать лет Мэри стала вдовой. Это была не единственная потеря, которую ей пришлось пережить. Наследница обширнейших владений и огромного состояния, оцениваемого в 180 тысяч фунтов, она в мгновение ока оказалась почти нищей.

Барбара выросла в безрадостной атмосфере бедности. Она понимала, что мать не любит ее, и смутно чувствовала свою вину. Но в чем она виновата, ей никак не удавалось понять. Возможно, есть какая-то связь с потерянным наследством. Возможно, ее вина в том, что им приходится экономить свечи, без конца чинить и латать одежду, пока она не превратится в лохмотья. Денег вечно не хватало, и им приходилось считать каждый пенс.

Однажды она робко спросила у матери об этом, но та только хмыкнула:

— Что за глупые мысли, дитя! Как могла прийти тебе в голову такая фантазия? Во всем виноват проклятый Кромвель, сначала он отнял у короля жизнь, а потом обобрал нас.

Вид закружившейся в танце Барбары тотчас вызвал у Мэри головную боль, и она резко остановила дочь:

— Перестань, дитя. Тебе следует привести себя в порядок к ужину. У твоего отчима гость — Филип, лорд Честерфилд, и я надеюсь, ты предстанешь перед ним в достойном виде.

Барбара чуть не рассмеялась. Она была нежно привязана к отчиму, Чарлзу, графу Англзи, который приходился кузеном ее родному отцу, но симпатии к его друзьям не испытывала. Седовласые джентльмены бросали на нее такие откровенные взгляды, что у нее возникало желание смыть их с себя.

Барбара послушно поднялась в свою комнату переодеться. Взволнованная радостной новостью, она то и дело возвращалась мысленно к предстоящему путешествию. Все ее существо ликовало и пело: «Лондон! Лондон! Лондон!» Несмотря на презрение к седобородым лордам, она постаралась принарядиться. Теперь, когда ей предстояло выйти в большой мир Лондона, Барбаре захотелось проверить, как действует ее красота.

Она выбрала зеленый наряд, чтобы оттенить пылающие щеки, и перевила распущенные волосы лентой того же цвета. Тихонько напевая, она сбежала по каменным ступеням и вошла в зал. Родители вместе с гостем уже сидели за длинным столом. Барбара остановилась. У нее перехватило дыхание, а сердце ее взволнованно забилось под тонким муслином платья.

Стройный блондин поднялся из-за стола, чтобы приветствовать ее. Никогда прежде в мрачноватых стенах их усадьбы ей не доводилось видеть никого красивее этого человека. Он окинул ее небрежным оценивающим взглядом голубых глаз, и Барбаре пришлось призвать на помощь всю гордость древнего рода Вилльерсов, чтобы овладеть собой. Этот человек показался ей странно знакомым… как, впрочем, и собственное волнение. Вдруг она поняла, — и сердце ее забилось еще сильнее, — что именно этот человек был королем, пригрезившимся ей сегодня. Что это с ней? Разве можно грезить о человеке, которого никогда раньше не видела?

Как сквозь туман, она слышала, что отчим представил их друг другу:

— …Филип Станоп, граф Честерфилд.

Ноги не слушались Барбару, но ей удалось все же сделать реверанс. Граф коснулся ее руки.

— Милорд, — тихо произнесла она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Как он высок! Глаза его сияют, как два сапфира, а лицо покрыто ровным загаром.

По счастью, родители приучили Барбару не разговаривать во время еды. Она с трудом глотала маленькие кусочки, пытаясь совладать с волнением, сжимающим горло. Барбара разглядывала графа сквозь густые черные ресницы. Ему было чуть за двадцать, но на правой щеке уже залегла морщинка. Ее пальцы невольно дрогнули; ей вдруг захотелось протянуть руку и разгладить морщинку.

Поначалу она не вникала в застольный разговор, но, уловив случайную фразу, поняла, что может узнать кое-что о покорившем ее незнакомце, и стала прислушиваться.

Из разговора ей стало ясно, что Филип так же, как и вся их семья, является ярым роялистом и что он недавно вернулся из Голландии, где делил с принцем его изгнание. Нет, не с принцем, вдруг поняла Барбара. В кругу истинных друзей королевской фамилии о принце уже открыто говорили как о короле Карле II. Барбара смутно вспомнила: они называли его «Черный Мальчик», за смуглый цвет лица. В детстве Карл был большим приятелем ее кузена Джорджа. Позже она то и дело слышала разговоры о его обаянии и способности покорять сердца. Но Барбара думала, что этот смуглый подросток, к сожалению, вовсе не похож на короля.

А вот граф Честерфилд — она опять украдкой взглянула на него из-под пушистых ресниц — был истинным воплощением царственного величия.

Мягкий голос матери упомянул о его супруге, и Барбара почувствовала, как холодный страх сковывает ее сердце. Но дальнейший ход разговора позволил девушке вздохнуть с облегчением. Они говорили о его жене, Анне Перси Нортумберлендской, умершей три года назад. «Какое счастье, что она умерла! — воскликнула про себя Барбара и тут же прошептала торопливо: — Господи, прости меня!» Она зябко поежилась. Как можно радоваться тому, что молодая женщина зарыта в сырую холодную землю и навсегда лишена тепла, света… и никогда больше не увидит своего мужа Филипа Станопа!

Филип, повеса и соблазнитель, хорошо представлял себе, какие чувства обуревают сидящую напротив Барбару, и в свою очередь ощутил, как кровь быстрее побежала по его жилам: «Ну и ну, до чего чувственна эта малышка!» Ни при английском дворе, ни за пределами Англии ему не встречалась такая красавица.

Филип лениво представил себе, как в Лондоне ей проходу не дадут. Но, черт побери, он не позволит этим повесам приблизиться к ней, пока не натешится сам.

Неужели она еще девица? — размышлял Филип. Возможно ли, чтобы ее страстность еще не обнаружила себя? Или какой-нибудь мальчишка-конюх уже повалялся с нею на соломе? Да, впрочем, какая разница? Филип собирался вкусить ее прелестей и обучить ее кое-каким вещам, вряд ли известным простому конюху.

Он поднял бокал и, улучив момент, когда родители Барбары не смотрели на него, украдкой взглянул на нее. Его глаза улыбнулись ей над краем бокала, и Барбара с ужасом почувствовала, как вспыхнули ее щеки. «Сейчас, наверное, щеки полыхают сильнее волос», — смущенно подумала она. Но на помощь ей пришло врожденное кокетство, и, несмотря на неловкость, Барбара очаровательно улыбнулась в ответ и поднесла к губам свой бокал.

Пока граф пил, она не могла отвести глаз от его твердо и в то же время изящно очерченных губ. И вдруг ей захотелось коснуться их, медленно провести по ним язычком. Потрясенная своим желанием, она так крепко сжала ножку бокала, что, казалось, еще немного и стекло хрустнет в ее руке.

После ужина все расположились перед камином, разговор сделался отрывочным. Барбару раздирали эмоции и смущали непривычные ощущения, ей стоило труда держать себя в руках. На лбу девушки выступили бисеринки пота.

Мэри заметила состояние дочери.

— Должно быть, ты выпила слишком много вина. Пойди приляг. Сон — единственное, что помогает в таких случаях.

Барбара с благодарностью посмотрела на мать и встала с кресла. Удивительно, что ей хотелось покинуть общество графа, но она чувствовала странное томление, словно слишком долго сидела возле огня. Ей не терпелось скорее попасть в свою комнату и осознать, что же с ней происходит.

Она пожелала всем доброй ночи и направилась к каменной лестнице. После ее ухода Филип тоже поднялся; сказав, что ему нужно выйти, и извинившись перед хозяевами, он быстро последовал за Барбарой. Она даже не успела испугаться, когда его властные руки обняли ее и развернули к себе.

— Прошу прощения, госпожа, — улыбаясь, сказал граф. — В уголках ваших губ притаился поцелуй, и я чувствую себя вправе претендовать на него.

Он нагнулся и поцеловал Барбару в уголок рта, и ее губы раскрылись под его нежным поцелуем. Никогда в своих детских мечтаниях она не воображала, что поцелуй может иметь над ней такую власть. Голова у нее закружилась, ноги подкосились; она упала бы, если бы Филип не поддержал ее. И, возможно, чтобы не упасть, она обвила руками его голову и сильнее прижалась к нему, продлевая поцелуй.

Филип довольно рассмеялся и прошептал, не отводя губ от ее рта:

— Похоже, я не ошибся в тебе.

Его смех был вызван пробуждающейся в нем чувственностью, но Барбара по неопытности сочла, что он насмехается над ней, и, вырвавшись из его объятий, устремилась вверх по лестнице.

Она влетела в свою комнату, задыхаясь, хотя обычно с легкостью взбегала по этим ступеням раз по десять на дню. У стены напротив двери стояло трюмо, и она зачарованно уставилась на свое отражение. Вот, значит, как выглядит женщина, которую только что поцеловали. Барбара уже давно думала о себе как о женщине. Волосы ее были в живописном беспорядке, а большие синие глаза казались вдвое больше обычного. Но дольше всего она разглядывала свои губы. Они стали еще ярче, полнее, и девушка изумленно коснулась их пальцами. Неужели он так же мгновенно влюбился в нее, как она в него? Зачем же иначе он так стремился поцеловать ее?…

Она подошла поближе к зеркалу. Всю жизнь она слышала лестные отзывы о своей внешности, все посещавшие их дом, сходились во мнении, что она самая очаровательная девочка в Англии. Но у нее не было возможности сравнить себя с кем-либо. Должно быть, множество женщин влюблены в Филипа Станопа.

Она приспустила лиф платья, подражая придворным дамам, которых видела на картинах той поры, когда общество еще не облеклось в строгие пуританские наряды, предписывающие полностью закрывать грудь. Потом, охваченная странным порывом, она полностью обнажила груди. У нее перехватило дыхание. Да, именно в этом был источник того тревожного ощущения, которое у нее возникло, когда Филип целовал ее: соски ее полных грудей набухли и затвердели. Странно, ведь в комнате так тепло. Она была озадачена новыми ощущениями, к которым добавилось щекочущее тепло, зародившееся где-то в низу живота.

Вдруг она вспомнила, как быки влезают на коров в поле, и в ее широко открытых глазах мелькнуло прозрение. Барбаре, как всякой выросшей в деревне девушке, была известна механика соития, но до сих пор она не представляла, что побуждает животных спариваться. Днем, прижимаясь к теплой земле, она ощущала нечто подобное, но то было лишь смутное, неопределенное томление. Сейчас все стало предельно ясно — ей хотелось, чтобы Филип взобрался на нее, подобно тому, как бык взбирается на корову.

У двери раздалось легкое царапание, и не успела она обернуться, как Филип был уже в спальне.

— Т-с-с… Твои родители еще беседуют у камина. Но я откланялся пораньше, сославшись на утомительную дорогу.

Увидев его, Барбара мгновенно поняла, что предчувствовала его приход. Ум никогда еще не подводил ее. Но главным ее достоинством была непосредственность, и повинуясь безотчетному желанию, она подбежала и бросилась ему на шею. Он рассмеялся и заключил ее в объятия. Пальцы Барбары запутались в его волосах, она страстно прижалась к нему всем телом, словно желая слиться с ним в единое целое.

Три недели спустя Барбара и ее отчим скакали в Лондон. Все в ней ликовало, поскольку каждый шаг приближал ее к Филипу. Она сжимала ногами теплые бока, с удовольствием ощущая упругую плоть лошади. Удивительно, каким живым и отзывчивым стало ее тело после того, как Филип открыл ей, для чего оно предназначено. Она и прежде не ощущала никакой скованности, но то была лишь иллюзия. Сейчас наконец она сбросила толстую верхнюю кожу, и для нее открылся новый мир восхитительных плотских ощущений.

К волнению от предстоящей встречи с Лондоном примешивалось легкое чувство страха. Что если столица останется равнодушной к появлению Барбары Вилльерс? Она вздрогнула и, отгоняя трусливые мысли, пришпорила коня. Впереди ее ждал Лондон! Любовь! Слава!