Любовник Павлова 2

Глава 26. Вадим. Горы правды и капелька лжи

Глава 26. Вадим. Горы правды и капелька лжи

Чтобы добраться до клиники, мне предстояло пересечь весь город. Общественный транспорт исправно ходил, и, с учётом пробок, я мог доехать более-менее в срок и без такси. В итоге решил настолько уж не крохоборствовать, вызвать кого подешевле, и в самый разгар дня оказался в колымаге с неработающим кондиционером и гоняющем на репите старым шансоном.

Дядька-таксист светил татуировками на пальцах, толстую шею покрывал то ли кельтский узор, то ли что-то подозрительно напоминающее крест с лопастями. Сначала я хотел попросить музон приглушить, но, рассмотрев татушки, связываться передумал. «Владимирский централ» мне не настолько мешал, чтобы нарываться на конфликт даже в малом.

Пока прорывались через центр города, машина больше стояла, чем ехала. У меня появилось время всё ещё раз обдумать, и я гонял одни и те же мысли по кругу под «ветер северный» и прочие шедевры блатной романтики. Так ничего нового и не надумал.

Всё упиралось в два факта. Первый — я не мог рисковать, начиная сейчас разговор с Павловым, мало ли как он повернётся. Второй — затягивая с обследованием Макса, я рисковал точно так же остаться ни с чем. Моё золотое время рядом с миллионером-благотворителем могло закончиться в любой миг. Дочка найдёт нужные слова, или я сам напортачу и передавлю — и Павлов вышвырнет меня, а Макс останется без единственного реального шанса встать на ноги.

Утром я хорошенько порылся в архиве и нашёл дела больных с похожими заболеваниями. Одного парнишку лечили в Израиле, второго — в Швейцарии. Я чуть воздухом не подавился, когда увидел число нулей на счетах из больниц и реабилитационных центров. До сих пор руки потели, когда думал о том, что если я неверно себя поведу, то Макс не встанет.

Сейчас я ехал в клинику и всё сильней ощущал себя приближающимся к минному полю. Одно неверное движение, и всё могло рвануть. Что ужасней всего — не для меня, а для Макса с безнадёжным исходом.

Минное поле оказалось современным зданием из стекла и бетона с выставкой роскошных машин на стоянке рядом. И внешний вид и внутренние интерьеры свидетельствовали, что этим врачам грех жаловаться на зарплату.

Профессор Ломоносов (наверняка втайне гордился знаменитым однофамильцем) принял меня далеко не сразу. Я успел по коридору километры навернуть, изучить все буклеты, брошюры, вспотеть от волнения, замёрзнуть от страха, подготовить и начисто забыть пару речей.

Чем ближе приближаешься к мечте, тем страшней всё похерить. А херить — это моё основное умение, многократно отработанный скилл.

«Не в этом случае, Вадим. У тебя всё получится, ты меня обязательно выручишь», — дошло до того, что я мысленно беседовал с Максом и искал у него поддержку и вдохновение.

Когда красавица в белом халате позвала меня в кабинет, я с нервов про себя даже молитву прочёл. Не верил никогда ни во что, но ради Макса обратился бы и к чёрту, а не только к выдуманному бородатому мужику, сидящему где-то там далеко. На облаке, что ли.

Ломоносов — приятный мужчина лет на семь-десять старше Павлова — принял меня хорошо. Бумажки нужные подписал, на вопрос, можно ли провести обследование нового пациента в самое ближайшее время, ответил положительно.

— Мы заплатим наличными, в валюте, — сказал я. — С этим не будет вопросов?

— Нет, никаких, — ответил тот с довольным видом.

Ну ещё бы. Кэш все любят.

— Тут ещё такое дело, — добавил я, — деликатное, как бы. Этот пациент и его семья не в курсе, что он попал в нашу программу. И пока мы точно не знаем, что выздоровление возможно, лучше ни его, ни его семью лишний раз не обнадёживать. Потому мы хотели бы попросить, чтобы вы сами забрали его на обследование. Как бы проявили инициативу, подчеркнув, что для семьи всё это бесплатно и, конечно, никак не связано с нашим фондом.

Ломоносов выслушал меня без тени удивления.

— Хорошо, это можно сделать. А как мы узнали о нём?

— Пациент до травмы был очень перспективным спортсменом. Он мастер спорта по прыжкам в воду, выиграл чемпионат, к Олимпиаде готовился. Но уже больше года лежит.

— Спортивная медицина от него отказалась? — Ломоносов что-то пометил у себя в ежедневнике.

— Да, и это было крайне несправедливо, ведь подготовке к соревнованиям он посвятил всю свою жизнь.

— Он разбился в бассейне?

— Нет, в пьяной драке. — Я говорил честно, всё равно рано или поздно всё выйдет наружу. — Потому от него отказались, а случай признали нестраховым. Если вы скажете, что к вам уже давно обратились спортивные функционеры, что дело долго лежало, а теперь пришло время дать ему ход в рамках благотворительности, получится идеально.

Ломоносов несколько раз кивнул, не отрываясь от заметок.

— Имя пациента и прочие данные.

Я вдохнул как перед прыжком в воду, аж холодок прошёл по спине.

Это чувство крайнего волнения я знал с детства. На миг вспомнилось, как когда-то смотрел вниз, на воду, как готовился перед прыжком. Мы начинали заниматься вместе с братом, но однажды я крайне неудачно упал. На нас — близнецов — делали ставку как на синхронистов. Но из-за травмы я надолго вылетел с тренировок, а брат остался.

Пока я восстанавливался, он встал в пару с другим парнем, у них неожиданно начало получаться. Я — ещё в гипсе — как-то пришёл на занятия, посмотрел, как они тренируются, и сошёл с этой дистанции навсегда. Я больше не хотел прыгать, брату об этом прямо сказал, а он назвал меня трусом. Потом извинился, мы помирились, но в бассейн я больше не ходил, а он, спустя годы, стал чемпионом.

Но стоило ему получить травму, его, как и меня, списали со счетов. Спорту нужны перспективные, здоровые, сильные, бесстрашные, готовые рисковать ради медалек, а не такие, как мы.

Ломоносов поднял голову, и я прыгнул в пугающе тёмную воду:

— Имя пациента — Хотов Максим Сергеевич, полных двадцать три года, домашний адрес...

Когда всё необходимое оказалось записанным, Ломоносов, откинувшись на спинку вертящегося кресла, сказал:

— Мы заберём его к себе в ближайшее время. Определимся с перечнем необходимых анализов и исследований. Я сообщу стоимость обследования по обычным каналам, и вы, в смысле фонд, привезёте наличные.

Я протянул ему заранее подготовленную бумажку с моим новым номером телефона.

— Алексей Михайлович сейчас в отпуске. Этим делом занимаюсь я под личным контролем Николая Николаевича. Так что звонить по поводу оплаты и всех организационных вопросов, и вообще всех вопросов по этому делу нужно мне.

— Хорошо, договорились. — Ломоносов записал себе номер моего телефона. — Когда что-то будет готово, мы вам сообщим.

— Да, пожалуйста. Чтобы я смог вовремя информировать босса.

— Обычно он не принимает участия в работе с больными, — заметил Ломоносов нейтрально. Но это замечание, конечно же, требовало ответа.

Я кашлянул.

— Это особое дело. Максим Хотов — родственник одного из наших сотрудников.

Ломоносов кивнул.

— И кого же?

Фамильное сходство всё равно не позволило бы мне сохранить тайну. Так что я сдал сам себя с потрохами. Лучше сделать это сейчас, чем потом бы пошли ненужные слухи.

— Он мой брат. Потому и оплата, и всё идёт в необычном формате. И потому я и только я курирую этот проект.

— О, тогда понятно. — Ломоносов приподнялся, протянул мне руку. — Мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы поставить вашего брата на ноги, Вадим.

Я пожал ему руку.

— Спасибо, что берётесь позаботиться обо всем.

— А как же ваши родные? — Ломоносов слегка нахмурился, вспоминая мои запутанные инструкции. — Им не нужно знать о вашем участии в этом деле?

— Да, всё верно. Им про моё участие и фонд знать не нужно. У меня с ними небольшие проблемы, но я уговорил Николая Николаевича помочь моему брату. Самое главное, чтобы Максим встал на ноги, а с остальным мы потом разберёмся. Чем меньше подробностей семья знает, тем меньше будет препятствовать лечению.

— Да, такое бывает. — Ломоносов кивнул, заметно теряя интерес к этой теме.

Когда я вышел из его кабинета, меня потряхивало от пережитого напряжения. Я дошёл до туалета, заперся изнутри и не выходил, пока не вернул себе самообладание.

Мне пришлось открыть врачу почти всю историю, довериться ему в том, что всё рассказанное останется в стенах клиники и за её пределы не выйдет. Я рисковал и одновременно лгал единственно верным способом — пряча маленькую ложь за горами правды.

Николай Николаевич даже не подозревал о наличии у меня брата. Возможно, я при нём Макса и упоминал, но это прошло фоновым шумом. Однажды Павлов, конечно, всё узнает, но я надеялся к тому времени подготовиться и подать ему информацию красиво.

Посмотрев на себя в зеркало, я сказал вслух:

— Ты справишься, Вадим. У нас с тобой всё получится.

Поправив волосы, галстук, одёрнув пиджак, я вышел за дверь. Спускаясь по лестнице, вызвал такси подороже. Позже, сидя в машине, более-менее отойдя от случившегося, написал сообщение:

«еду назад

в кафе так и не сходил

может, пообедаем вместе, Николай Николаевич?»

Павлов почти сразу его прочитал. Долго не отвечал, и я уже начал беспокоиться. А он вдруг прислал мне фиолетовое сердечко.

Я ответил таким же, только красным.

«Ты всё делаешь правильно, Вадя, — вертелось в голове голосом Макса всю дорогу назад. — Всё делаешь единственно верно. Ты молодец».