Любовник Павлова 2

Глава 46. Вадим. Вскрыть нарыв

Глава 46. Вадим. Вскрыть нарыв

День отъезда выдался настолько тяжёлым и насыщенным событиями, постоянной суетой, разговорами, что, когда мы поехали в аэропорт, я буквально засыпал от усталости. Сидел рядом с Николаем Николаевичем, положив голову ему на плечо, держал его за руку. Наши пальцы были переплетены, мы в равной мере не хотели расставаться друг с другом.

Я перестал бояться отъезда. Мы говорили о страхах вчера, и сегодня я понял, что смогу это сделать — сесть в самолёт и улететь от него на чудовищно огромное расстояние. Побыть там, сколько нужно, а затем купить билет на обычный рейс и вернуться.

Даже если за время моего отсутствия рядом с ним кто-то появится, я сделаю всё, чтобы вернуть его чувства. Но, скорей всего, он будет меня ждать. Потому что у нас особые отношения. Он меня любит. Он сам так сказал, и он не ветер в поле, его из стороны в сторону просто так не бросает. Скорей, он скала или дуб. И он будет стоять на своём, в том числе и на наших чувствах друг к другу.

Машина остановилась, и я выглянул в окно. Мы стояли рядом с двухэтажной гостиницей из тёмно-красного кирпича. Вокруг расстилались поля, но не лётные, а обычные, цветущие чем-то отчаянно-жёлтым.

— Разве это аэропорт?

Павлов шутливо надавил на кончик моего носа.

— Ты забыл, что встречаешься с отцом?

— Чёрт.

— Как хорошо, что у такого забывчивого личного помощника есть босс, который назубок помнит личные планы личного помощника.

Я вновь посмотрел на гостинцу через окно. Покачал головой из стороны в сторону — пока ехали, засиделся.

— Я и правда совсем забыл о нём. — Посмотрел в глаза Николаю Николаевичу и признался: — Знаешь, расстаться с тобой на время для меня намного страшней, чем встретиться с ним. Я его совсем не боюсь, как отрезало.

— Вот и хорошо. Но в тебе может скрываться страх, который твой мозг от тебя прячет. Потому не филонь, просто сделай это. Сходи туда, перекинься с ним парой слов и назад. Смотри, он проделал большой путь ради вашей встречи. Десять километров от города отмахал, не поленился.

Это да. Я, когда писал о названном Николаем Николаевичем месте встречи, ещё подумал, что вряд ли отец согласится убивать на дорогу столько времени. Но нет, он подтвердил, что будет в нужном месте в нужное время. И да, он тут уже был. На полупустой стоянке я заметил его машину — большой чёрный джип.

Никогда прежде не задумывался об этом, а тут вдруг пришло в голову: куцыми алиментами он держал мать на голодном пайке, в то же время катался на крутой тачке. За год, правда, не поменял, но всё равно — машина у него приметная, почти новая, дорогая. Ради того, чтобы поднять на ноги Максима, он её не продал. Ничего не сделал, чтобы исправить то, что наделал.

И это тоже хотелось ему сказать. Или нет?

Не трогай дерьмо, как говорится, меньше вонять будет. Дерьмо дерьмом всё равно быть не перестанет. А кто к нему полезет — измажется.

Я так и не решил, о чём с отцом говорить. Положился на судьбу, как пойдёт — так пойдёт. В общем, по обстоятельствам.

Когда выходил из машины, Николай Николаевич мне кое-что в карман пиджака положил.

— Что это? — спросил я. — Амулет на удачу?

— Нет, диктофон. Он уже включён. Возможно, потом ты захочешь переслушать, что сам говорил, что отец тебе говорил. Записать такой разговор может быть небесполезно.

Я посмотрел на него, улыбнулся.

— Не мог пораньше подать мне такую идею? Я бы записал твои признания и переслушивал их долгими холодными вечерами вдали от тебя.

Николай Николаевич рассмеялся.

— В это время года в Израиле такая жара, что долгий холодный вечер ты сможешь организовать себе только при помощи хорошего кондиционера и наглухо задёрнутых штор.

Я поцеловал его.

— А вот это — на удачу, — сказал он, возвращая мне поцелуй. — Будь сильным. Давай. Я верю в тебя, у тебя всё получится.

Солнце стояло ещё высоко и жарило вовсю. Наш кортеж из пяти чёрных машин выглядел весьма внушительно, весь сиял в лучах солнца. Я помахал рукой, хотя затемнённые окна не позволяли видеть, смотрит на меня Николай Николаевич сейчас или нет.

Ветер гонял по стоянке клубы песка и пыли и, пока я добирался до гостиницы, успел исколоть мне лицо и налипнуть на губах. Игорь пошёл со мной, о чём я узнал, открывая двери гостиницы — увидел его отражение на стекле.

Я подождал его, придерживая дверь, и он сразу же ответил на незаданный вопрос:

— Не беспокойся. Я просто приглядываю. Николай Николаевич распорядился тебя подстраховать.

Когда мы вошли в обеденный зал, Игорь далеко не пошёл, сел за столик ближе к выходу. Он вёл себя как обычный клиент, выглядел неприметно.

Внутри оказалось непривычно скромно из-за устаревших претензий на роскошь. Много бордового — скатерти, шторы. Унылый коричневый пол, на столах — пластиковые стаканчики с искусственными цветами. Со времени знакомства с Николаем Николаевичем я успел побывать в немалом числе ресторанов и отвык от таких интерьеров — устаревших ещё во времена малиновых пиджаков. Здесь время будто застыло вечность назад, и даже воздух казался несколько затхлым.

В зале обедало всего несколько человек, так что искать отца долго не пришлось. Он помахал мне рукой, и я пошёл к нему, ощущая себя несущим крест на Голгофу. Кончики пальцев похолодели, выдавая чувства, которые я испытывал, но до сих пор не осознавал.

— Ты был прав, — сказал я негромко, надеясь, что диктофон запишет мой голос. — Я сильно волнуюсь из-за встречи с отцом.

Мы не виделись вечность, но отец повёл себя так, будто мы расстались даже не вчера, а утром, когда он ушёл на работу. Он не пожал мне руку, а я её не подал.

— Что-нибудь съешь? — спросил он.

Перед ним на тарелке лежала пицца. От большой порции осталось чуть меньше половины.

Я покачал головой, и отец отправил очередной кусок себе в рот. Пока он жевал, демонстрируя отменный аппетит и уверенность в себе, мне больше всего хотелось потереть друг о друга совершенно заледеневшие руки. Этот человек хотел меня убить, избил брата, но я всё ещё боялся с ним заговорить, а он — нет, он меня не боялся.

Он смотрел на меня с чувством превосходства, я видел это в его глазах, в выражении лица.

Я решил, что не хочу с ним никаких разговоров. Только поскорей закончить встречу и вернуться назад.

— Прости, но я очень спешу. Мы тут остановились буквально на пару минут. Самолёт уже заправлен и ждёт. Что мне нужно передать Максу?

Отец вытер руки тканевой салфеткой, швырнул её на стол.

— Это здесь. — Он ногой подтолкнул ко мне чёрную спортивную сумку, лежащую на полу между нами.

— И что это? — Почему-то мне не хотелось касаться её, рыться в вещах, к которым он прикасался.

— Чемпионский кубок твоего брата, — сказал отец с гордостью. — Поставишь в его палате на видное место, пусть смотрит на него. Помнит о своих победах и мечтает встать на ноги ради них.

— Если... — Плохое начало. Я быстро исправился: — Когда Макс поправится и встанет на ноги, дорога в спорт останется для него закрытой. Чемпионский титул — его прошлое, а не мечта. Его будущее — это выздороветь, встретить хорошую девушку, найти себе место в жизни, какое-то дело, а то он, кроме тренировок и соревнований, ничего и не видел, ничего не умеет, не знает. О спорте ему вообще стоит забыть.

Отец одарил меня таким взглядом, что, даже не знай я, что он сделал, со всей очевидностью понял бы, как сильно он меня ненавидит.

— Тебя кто-то спрашивал? Что ты можешь знать о мечтах брата? Он ведь не ты. Это ты слабак, это ты сдался после первой неудачи, а твой брат — настоящий мужчина. Он сильный, он по жизни боец. Он знает, в чём он хорош, и знает, за что необходимо хвататься, чтобы вновь подняться с колен и всех победить.

Отец встал, глядя на меня сверху вниз. Как и всегда, а не только сейчас, когда он физически надо мной возвышался. Он покачал головой, скривился, будто смотрел на клопа.

— Вроде вы близнецы, но какие же разные.

— Не настолько уж разные. — Я тоже встал. — Иначе бы ты нас не перепутал.

Вот и всё, я это сказал. Само сорвалось с языка. Я не планировал этого делать, но и не жалел ни мгновения. И сразу же кровь будто быстрей побежала по венам.

Отец презрительно усмехнулся, гордо расправил плечи. Мы одного роста, но он смотрел на меня как великан на пигмея, ну или король на последнего нищего или раба.

— Знаешь, значит. — Он шумно выдохнул через нос и прищурился. — Что, думаешь, извиняться буду перед тобой?

— Не передо мной. Ты мне ничего не сделал, ты Макса своими руками убил. Надеешься, он встанет на ноги, снова будет чемпионом, а ты где-то рядом, гордиться им, хвастаться им, примазываться к его достижениям?

Ой, как мои слова ему не понравились. Прошлись по самому дорогому — по гордости. А что он Макса искалечил, и я теперь об этом знал — это его волновало лишь потому, что он нас перепутал. А если бы не перепутал, наверняка собой бы ещё больше гордился. Вот такой у нас отец, вот такая ничтожная мразь.

Я набрал воздуха в грудь.

— Макс встанет, но тебя на выстрел к себе не подпустит, чем бы ни занимался. Хоть спортом, хоть чем. Ты для нас больше никто. Мы тебя никогда не простим.

— А мне плевать, — ответил отец с тем же самоуверенным видом, но уже без ухмылки. И даже без злобы, спокойно, как будто ему и правда было плевать. — Мне без разницы, простит меня кто-то из вас или нет. Но будет приятно знать, что хотя бы один нормальный сын у меня есть, а не такое, как ты.

Ногой он подтолкнул ко мне чёрную спортивную сумку.

— Возьми его кубок, дай ему причину желать встать на ноги. Больше я от тебя ничего не хочу. Ничего не прошу. Только не быть сукой и помочь брату хоть так.

А он не сука? Он Максу хоть как-то помог?

Я так сильно стискивал челюсти, что у меня зубы заныли.

А вот отцу нашлось что мне сказать:

— Ты для меня никто давным-давно. Не будь тебя... Ну да ладно, что об этом говорить. Дай своему брату причину гордиться собой и бороться за себя. Вот он, его главный приз. Он его поставит на ноги, когда придётся заново учиться ходить.

Отец снова подтолкнул сумку ко мне, и она краем легла мне на обувь. Я отступил на шаг, и он вновь её подтолкнул.

— Бери чёртову сумку и вали отсюда.

— Ненавидишь меня, потому что я гей?

Он молча сплюнул на пол. Взрослый человек, и не постыдился так вести себя в ресторане.

— А почему ты себя не винишь? — спросил я, со всем вниманием разглядывая его. — Я родился таким. Ориентация — это от рождения, понимаешь? Никого нельзя сделать геем, и гетеро тоже нельзя. Это не моя вина, это не я выбирал быть таким. Если бы мог выбирать, тебя в отцы бы точно не выбрал.

Он состроил презрительную гримасу, дёрнул верхней губой, сморщил нос.

— Ну-ну, оправдывай себя, пидорок, — бросил он глумливым тоном.

— Агрессивная гомофобия, — сказал я спокойно, — признак латентной гомосексуальности. У любого психолога спроси. Ну или народной мудрости поверь. Слышал, наверное? У кого чего болит, тот о том и говорит.

Я усмехнулся: как же его корёжило от моих слов. И как же сильно мне хотелось причинить ему боль, больше боли, ещё больше боли.

— Если твоя ненависть ко мне проистекает из зависти, то мне тебя очень жаль. Походи к гештальт-терапевту, покопайтесь в памяти, в ранних годах. Скорей всего, обнаружите сексуализированное насилие и подавленный страх. Это травма, серьёзная и непростая, но это лечится. И ты ещё успеешь осознать, как был не прав...

Он не дал мне закончить, бросился на меня с кулаками. Но далеко зайти не успел. Мне досталась всего пара ударов. Его Игорь скрутил, помогли и другие мужчины, сидевшие в зале. Все, кто тут был — успокаивать отца бросилось человек пять или шесть.

Меня немного потряхивало, пока я слушал его ор, оскорбления, прочее, но я ни о чём не жалел. Я высказал ему всё, что хотел. Даже больше того. Всё прошло нелегко, в том числе для меня, но это как гнойник вскрыть. Больно, но для выздоровления необходимо.

И я прямо чувствовал, как распрямляются плечи и с них уходит невидимый груз.

Вздохнув, я опустил голову; у моих ног крутился пёс. Симпатичный такой, не знаю, что за порода, вроде охотничий — рыжик с большими висячими ушами и умными карими глазами. Нюхал тут всё — пол, стулья, столы, мои ноги и сумку. А затем сел возле неё и бодро тявкнул, виляя хвостом.

Я протянул к нему руку, и он тявкнул погромче.

— Эй, дружище, — сказал я, — ты это чего?