Любовник Павлова 2

Глава 44. Вадим. Признания

Глава 44. Вадим. Признания

После деловой встречи, на которую меня не взяли даже для того, чтобы подождал в машине, Павлов вернулся домой сам не свой, с настроением точно не для секс-марафона. Увидев его нахмуренное лицо, напряжённые плечи, я забыл все подготовленные за время ожидания шутки.

— Всё прошло хорошо? — Я встал с кровати в чём мать родила.

Он кивнул, взялся за галстук, ослабляя его, отвёл взгляд, хотя обычно ему нравилось смотреть на меня. М-да. Про вечернюю встречу я решил больше не спрашивать. Похоже, она плохо прошла.

Касалась меня? Ну это вряд ли, конечно. Павлов просто устал и расстроен.

Я помог ему снять пиджак, поцеловал целомудренно, будто верная женушка. Николай Николаевич ушёл освежиться с видимым облегчением, что я не засыпаю его вопросами. Морщинка, залёгшая между бровей, при этом никуда не исчезла.

Видно, дела на той встрече пошли очень не очень. Но раз он промолчал, мне не следовало настаивать на подробностях.

Пока он мыл руки в ванной, я быстро оделся. Позвонил Марии: мол, босс просил накрыть лёгкий ужин в столовой. И когда Павлов вернулся в спальню, рассказал ему о своём самоуправстве.

— Я проголодался, а ты, Николай Николаевич?

Объяснения зашли, будто родные.

— Да, неплохо будет перекусить, — ответил он замороченным тоном, как будто мыслями находился не здесь.

Я кивнул.

— Хорошо. Завтра же выходной, и мы никуда не спешим. Или куда-то поедем?

Он покачал головой, продолжая думать, судя по напряжённому выражению лица, о чём-то не самом приятном.

— Завтра и в воскресенье мы останемся дома, пора передохнуть. Только надо отменить все запланированные встречи. — Он едва заметно улыбнулся, наконец взглянув мне в глаза. — Передашь моё распоряжение Тамаре, побудешь личным помощником?

— С удовольствием поболтаю с красивой женщиной перед сном, — ответил я с куда более натуральной улыбкой.

Провокация не сработала, вконец замороченный Николай Николаевич умудрился её не заметить.

— Хорошо. А я пока поболтаю с другой девушкой, не менее красивой и более молодой.

Павлов и правда сразу же набрал Марину, и я показал знаками, что выйду, чтобы не мешать ему своим разговором. Пока шёл к двери, услышал, как после обычного обмена приветствиями между отцом и дочерью Павлов говорит:

— Я сегодня пришлю к тебе кое-кого. Этот человек скажет, что он от меня, объяснит тебе всё.

Я замедлил шаг, прислушиваясь к их разговору.

— Он позаботится о твоей безопасности. Нет, это не лишнее, и не спорь с папой, пожалуйста. Начинай собирать вещи уже сейчас и веди себя хорошо...

Ничего себе новости!

Я осторожно закрыл дверь за собой и прислонился к ней спиной. Вроде бы проблемы Марины меня не касались, но как-то зябко стало внутри — и от смысла слов, и от тона Николая Николаевича. Он к чему-то готовился, а я лишь начинал подозревать, что впереди нас ждёт буря, отголоски которой докатятся даже до курорта, на котором беззаботно до этого часа отдыхала Марина.

Пока Павлов разговаривал с дочерью, пока накрывали ужин в столовой, гранитная плита, опустившаяся на его плечи, нисколько не уменьшилась. Он как будто не переставая обдумывал что-то, и я не лез к нему с разговорами. Хрустел капустой, давно переняв у Павлова вкус к его разбавленной овощами белковой диете.

Перед тем, как спуститься в столовую, я набрал воду в джакузи и оставил её на подогреве. Думал: горячая ванна должна помочь ему расслабиться и успокоиться. А ещё его всегда успокаивал секс.

В итоге это меня пришлось успокаивать. О том, что на следующей неделе я вместе с родными улетаю в Израиль, Николай Николаевич сказал мне в столовой, в самом конце ужина. Предложил выпить, отвёл меня в спальню, и в ванну — как раз пригодилась.

— Но я не хочу никуда уезжать, — всё повторял я, совершенно растерянный.

Всё только наладилось, всё стало так хорошо. И вот на тебе. Буквально по пословице: не жили хорошо, нечего и начинать.

— Это ненадолго, — говорил Павлов, но я не верил ему. Видел по его глазам, что всё зверино серьёзно.

— Но почему?

Он крепче обнял меня, положил подбородок мне на плечо. Нас разделяла только тёплая вода с пузырьками и его намерение избавиться от меня.

— У большого бизнеса свои законы, — наконец сказал он. — Чем больше денег, тем острее борьба. Я перешёл кое-кому дорогу, перехватил хороший проект, и этот человек решил мне отомстить. По некоторым сведениям, он хочет сделать это через тебя.

— Но о нас никто не знает!

Павлов только вздохнул и крепче обнял меня.

— О нас знают? — переспросил я.

— К сожалению, знают те, кому бы лучше не знать. — Николай Николаевич недолго молчал, затем носом потёрся о мое плечо. — У этой истории есть и приятная для тебя сторона.

— Это какая? — угрюмо спросил я.

Расставание представлялось мне полной катастрофой. Сколько пройдёт времени, чтобы Павлов меня позабыл? Что нас связывает, что я даю ему — только секс. Сомневаюсь, что Николай Николаевич из любителей заниматься им по телефону. А это значит, что пройдёт совсем немного времени, и моё место займёт кто-то другой. Не далёкий голос в динамиках, а кто-то близкий, способный поделиться теплом.

— Кажется, ты не понял, что мой враг сделал тебе роскошный комплимент, — сказал он.

Странное заявление.

— По значимости он приравнял тебя к моей дочери, — пояснил Павлов.

Я взглянул ему в глаза и тяжело вздохнул. Если уж Марина получила приказ собирать вещи и не смогла возразить, то как мне это сделать? Ноль шансов его переубедить, когда он что-то решил и считает дело серьёзным.

— Не смотри на меня с таким укором. — Он провёл по моему лицу мокрой тёплой ладонью. Мягко, с нежностью поцеловал. — Я и правда совершенно неприлично к тебе привязался. — Он снова прижался к моим губам, делясь тёплым дыханием. — Я люблю тебя. Это правда.

Ну вот, он признался. Его «люблю» прозвучало прямым текстом, куда уж прямей, но я не был рад. Я, блин, вцепился в него, и меня всего как закоротило. Возникло жуткое чувство, что вот так он со мной прощается навсегда.

Всё, чем я когда-либо дорожил, я терял. И сейчас терял своё счастье. Оно выскальзывало из рук, вытекало сквозь пальцы, будто вода.

Я не выпускал его из кровати два дня. Мы ели в спальне, мылись вместе. Я ходил за ним хвостом, даже в туалет. Отказался идти в конюшни, в бассейн. Он давал мне столько любви, что любому хватило б с лихвой, но мне всё равно было мало.

Мама звонила, жаловалась, что ничего не успевает: собраться, всех собрать, подготовить необходимые документы. Её пугала спешка и перспектива оставить дом на год или больше.

— Как я всё это оставлю? — спрашивала она, и я кивал. Я тоже не понимал, как смогу оставить его, уехать в непонятные дали и жить там совсем без него. Даже если недолго.

Я терял его, и это меня без ножа убивало.

В жизни бы не подумал, что когда-то смогу так привязаться к другому человеку, не брату. Что расставание станет как открытая рана. Словно правую руку мне оторвали и сказали: «Привыкай, теперь ты будешь жить так».

Мне с Максом было легче расстаться, чем с ним — таким неудобным, и резким, и властным. Таким неприлично богатым, временами надменным и высокомерным. Привыкшим решать за себя и других. Заботливым, любящим. Совершенно прекрасным. Единственным. Нужным, чтобы дышать.

Я, блин, стихи в его честь готов был писать. Не знаю, когда со мной это случилось, но, кажется, я совершенно помешался на нём. И скучал так, как никогда, хотя мы ещё не расстались.

— Если бы я знал, что ты так будешь реагировать, то сказал бы тебе об отъезде прямо в аэропорту и сразу же посадил на самолёт.

Когда Павлов говорил это, я крепко держал его за руку. И мне не было стыдно, хотя я вёл себя, по его мнению, «хуже девушки». Я честно пытался смириться. Представлял, как сажусь в самолёт, тот идёт на взлёт, и я сижу там один, и... Блин! Мне легче было представить взорвавшийся самолёт, чем себя, добровольно улетающего за тысячи километров от единственного необходимого мне человека.

Я так загрузился этими мыслями и переживаниями, что позвонил Косте — вдруг остро захотел извиниться. До меня только сейчас, когда я сам терял, дошло, что он мог чувствовать тогда. Я рисковал остаться один, а на него свалился уже свершившийся факт, что любимый когда-то человек вычеркнул его из своей жизни. Да ещё и не с романтично летящим вдаль белым самолётом, а с дверью туалетной кабинки, отрывающейся, а за ней — ну такое себе со спущенными штанами и красными лицами.

Я категорически не хотел думать о том, что бы почувствовал, если бы Павлов меня «заменил» на кого-то, неважно, девушку или парня.

— Кость, прости меня, пожалуйста, если можешь. Я тогда думал только о себе. Я как ослеп, перестал видеть тебя, да и всех, наверное. Мир словно съёжился до одного меня. И я там... ну ты знаешь, что я наделал.

Костя выслушал меня, но я чувствовал — этого недостаточно. А потом вдруг понял, ведь и сейчас думаю только о себе.

— Знаешь, на днях кое-что выяснилось про то нападение на моего брата. Я хотел, чтобы ты знал: ты не имеешь к этому никакого отношения. Вообще никакого, на все сто процентов. Нападение могло произойти в любое время и в любом месте. Что в клубе — это просто совпало. Тот, кто напал — в общем, он псих сумасшедший.

— Поверю тебе на слово, хотя учившийся на твоей специальности мог бы выбирать более чёткое определение, чем псих сумасшедший.

Весь Костя был в этой фразе — с его дотошностью, вниманием к деталям, лёгкой ехидцей. Я жалел, что у нас так всё получилось, но, если бы единственным шансом познакомиться с Павловым было пройти тем же самым путём, повторил бы каждое своё действие.

Я так сильно боялся его потерять, что сейчас звонил бывшему. Этим «прости» шаманил удачу, пытался заранее уговорить судьбу не отнимать у меня любимого человека.

— Прости меня, — сказал я. — Я говорю это искренне, мне от тебя ничего не нужно. Надеюсь, ты счастлив со своим новым парнем.

— Я счастлив, — ответил Костя.

Счастлив ли я, он не спросил. А если бы задал вопрос, я бы не ответил — настолько боялся повредить пытающемуся улететь от меня, такому хрупкому и драгоценному тому-что-лучше-даже-не-называть.