Любовник Павлова 2

Глава 31. Вадим. Откровения и поцелуи

Глава 31. Вадим. Откровения и поцелуи

В ту же ночь я дал Павлову без резинки. И это было именно так хорошо, как мне представлялось. Я подкидывал бёдра вверх, извивался, стонал, а он меня наполнял, двигаясь резко и чётко.

Когда мы кончили — он в меня — Павлов демонстративно снял каплю спермы с моего живота и облизал палец.

Не удержав язык за зубами, я спросил:

— Понравилось?

— Что-то в этом есть, — ответил он, разглядывая меня с крайним вниманием. — Ты доставляешь мне такое глубокое удовольствие, что у меня, я так думаю, появляется патологическое желание тебя сожрать.

— Как у самки богомола?

Павлов очень смешно злился, когда я намекал, что мы могли бы поменяться ролями. Вот и сейчас напрягся, и меня как огнём опалило, хотя я недавно кончил, и его сперма как раз стекала у меня по ягодицам и ногам.

Я привык быть с ним, перестал его опасаться, но временами, вот как сейчас, вытатуированный тигр на его плече вновь казался мне почти настоящим, готовым напасть.

— Даже хорошую шутку не стоит повторять дважды, — негромко сказал Павлов. — А твоя и в первый раз была нехороша.

Он подтянулся выше и устроился на подушке. Оставил меня одного в центре кровати, и я — неожиданно — почувствовал себя как будто голым.

Я и был голым, понятное дело, но мне вдруг захотелось прикрыться, а лучше — подлезть к Павлову под руку и получить порцию обнимашек. Я нуждался в подтверждении, что в этом смысле у нас всё хорошо.

Его напряжённый взгляд свидетельствовал о другом. И я не знал, что с этим делать. Растерялся, будто всё это время черпал уверенность в нём, а оставшись без поддержки — повис в воздухе, лишившись почвы под ногами.

Думаю, сработало то звериное чутьё, которое я уже не раз замечал в нём. Стоило мне испуганно поджать хвост, как Павлов сменил гнев на милость.

— Иди сюда. Потом сходишь в душ.

Он обнял меня, и я затих, уложив голову ему на плечо.

Признавать ошибки по горячим следам — это первое, что я выучил за время общения с ним.

— Я не хотел вас задеть. Просто... Я правда... К-хм, я бы, конечно, хотел доставить вам удовольствие таким способом. И я понимаю, что вряд ли вы на это пойдёте, но мне хотелось, чтобы вы знали, что и в этом плане я считаю вас чертовски привлекательным и сексуальным.

Павлов шумно выдохнул, и я понял, что всё, игры кончились.

— Тебе не светит, Вадим. Прими это как данность.

Ему нравилась дерзость, я давно заметил, что чем откровеннее с ним говорю на разные темы, тем с большим удовольствием он на меня смотрит. Но тут, похоже, мы подобрались к красной черте.

Я знал, что не стоит настаивать, и всё спросил:

— Почему?

Он какое-то время молчал, и я тоже — лежал, рисовал круги у него на груди. Он накрыл ладонью мою руку.

— Днём я не стал спорить с тобой, и ты воспринял это как позволение продолжать. Это наша общая ошибка. Я не объяснил, ты не понял. Объясняю сейчас.

Я взглянул на него: да уж, с таким выражением лица можно заморозить и айсберг.

— Насчет твоих высказываний, Вадим. В чём-то ты прав. Я тоже считаю, что человек, прячущийся от собственных желаний, отказывающийся их признавать — жалок. Я признаю, что с искренним желанием трахаю парня. Я не заменяю тобой женщину, а хочу именно тебя. Но и не собираюсь позволять тебе вольности. Со мной ты сверху оказаться не можешь. Этого не будет никогда. И все намёки, шуточки и так далее — прими это как факт — мне неприятны.

Я вздохнул и опустил голову. Всё, Павлов вынес вердикт, оставалось лишь воспользоваться губозакаточной машинкой.

— И вам не любопытно? — спросил я.

Павлов чуть сильней сжал мою руку, как будто предупреждая не продолжать эту тему.

— Нет-нет, я не уговариваю вас, просто хочу объяснить. Во время секса я не притворяюсь, мне действительно хорошо, да что там — круто до вспышек перед глазами. И при этом у меня есть и такой, и другой опыт. Отдаваться и брать — это разные уровни удовольствия. Всё иначе. И я не знаю, что круче. Мне и так, и так хорошо. И я уверен, что и вам бы так было.

Мне не хватило слов объяснить, насколько мне нравилось то, чем мы занимаемся в постели. Но я знал, что он человек практичный и наблюдательный, сам может сделать выводы.

Он и сделал, но не те, на которые я надеялся.

— В этой жизни есть вещи, которые я никогда не попробую. Наркотики, например, секс с животными, прыжки с парашютом, игры на бирже или автогонки. Мне не нужно пробовать, чтобы сказать такому времяпрепровождению твёрдое «нет». Что моё, а что не моё я чётко знаю.

— Вы много теряете. — Мне не следовало с ним спорить, но я продолжал. — Так и со мной. Вам почти сорок, и я ваш первый парень. Вы позволили себе связь со мной, вы получаете удовольствие, потому что просто попробовали.

— Ты не первый, с кем у меня был такой секс, — признался Павлов бесстрастным тоном.

Я остался лежать, хотя мне хотелось посмотреть ему в лицо.

— Ты можешь отрицать нашу реальность, Вадим. А я знаю, что тот, кто подставляет зад под член, теряет уважение и того, кто это делает с ним, и того, кто об этом знает. И чем больше членов побывает в этом заду, тем меньше уважения к этому человеку останется у других.

Я шумно выдохнул, пытаясь удержать язык за зубами, а Павлов неожиданно заставил меня поднять подбородок.

— Я своими глазами видел людей, от уважения к которым ничего не осталось, и они для других стали хуже собак или крыс, — чётко сказал он, глядя мне в глаза.

— Вы говорите о тюрьме.

— Да, я говорю о тюрьме. Она многому меня научила. И в том числе никогда, ни при каких обстоятельствах не позволять другим себя отыметь. Лучше сдохнуть чем... Ты понимаешь?

Я больше не мог молчать.

— Тогда, с такими убеждениями, как вы относитесь ко мне? Я для вас тоже хуже собаки?

Павлов вдруг толкнул меня на кровать, навис сверху.

— Тебя, Вадим, я холю и лелею, как девушку. Забочусь о тебе. Ты мне интересен. И вызываешь желание. В том числе отшлёпать тебя, если и дальше будешь дурить.

Он наклонился и прижался щекой к моей щеке. Шепнул на ухо:

— Если ты ждёшь слов о любви, то ты очень наивен.

— Ничего я не жду.

У меня сердце билось с такой скоростью, будто хотело выпрыгнуть из груди.

— Я такой, какой есть. Я тебе не твои ванильные мальчики.

Он потёрся щекой о моё лицо и повернул голову, ловя мои губы в плен. Его поцелуй опьянял. Он ласкал мои губы так, будто я, как он сказал, был ему дорог. Посасывал мой язык. Имитировал толчки, играя с моим ртом.

А затем шепнул прямо в измученные губы:

— Знаешь, какого опыта с мужчиной в тюрьме нет и быть не может?

У меня срывалось дыхание, и я притворился, что из-за этого не могу говорить.

— Поцелуев, — с горьковатой нежностью сказал Павлов. — Тех, кого за людей не считают, не целуют, как ты понимаешь. — Он вновь потёрся о моё лицо колющимися к этому часу щеками. — Целуют только тех, кем дорожат.