Между нами. На преодоление

18. Патетический набат: быть женщиной

Так звучит финальный выстрел.

Не успеваю переварить мистическое появление Мирона, как он отрывает меня от металла, с которым я уже, казалось, срослась, и берет на руки, отчего тело внезапно пронизывает диким холодом. Только в этот момент понимаю, как окоченела. На контрасте с жаром, которым пышет мужчина, я просто ледяная. Крупно дрожу всю дорогу до квартиры, цепляясь непослушными пальцами за его плечи. В тишине подъезда отчетливо слышно, как клацают зубы и свистит дыхание, воспроизводимое скованными легкими.

Сосед ловко находит ключи, отворяет, вносит мою несчастную тушку, но не останавливается. Так и шествует в ванную, где моментально сбрасывает с моих ног обувь и ставит в прямоугольную ванну. Через секунд десять поливает меня теплой водой, держа душевую лейку над головой.

Закрываю глаза и обхватываю себя руками в попытке согреться, будто поймать горячие струи, направить их куда-то внутрь, чтобы оттаяла та глыба, что мешает дышать.

Тщетно.

Легче не становится. Разрывает. Перемалывает. Скручивает. Как если бы в меня вонзали ножи со всех сторон. Тело ноет, кожу повсеместно покалывает, сознание плывет с непривычки. Это физически больно, будто ты пожираем в раскаленному аду синим пламенем.

Мои руки разводят, чтобы не мешали, и принимаются методично раздевать. Сначала Мирон расстегивает пару пуговиц, но, сориентировавшись, догадывается и стягивает платье-рубашку через голову. Так несравнимо быстрее. Я не сопротивляюсь. Но когда мужские пальцы высвобождают крючки бюстгальтера, всё же резко распахиваю веки…

И натыкаюсь на сосредоточенный взгляд в нескольких сантиметрах от своего лица. Мужчина не смотрит вниз. Действует наощупь. Его глаза безотрывно вглядываются в мои. Строгие, осуждающие, непоколебимые. Стальные. С застывшим в них немым вопросом: неужели ты до такой степени долбанутая?

Как хорошо, что он не допрашивает вслух. Я не вынесу. Не найду ответов.

Зажмуриваюсь, чтобы не видеть эти эмоции. У меня нет сил анализировать, противостоять, бороться. Безропотно позволяю раздеть себя догола. Безвольной куклой стою под струями, пока Мирон, действуя моей же мочалкой, уверенно намыливает всё тело, растирая, разгоняя кровь под кожей, возвращая нормальную температуру. И постепенно повышает градус воды с теплой на горячую. Вскоре я перестаю трястись, зубы больше не стучат. А последней манипуляциям подвергается голова. Мокрые волосы тяжелыми прядями ложатся на спину до самых ягодиц. Сосед мастерски массирует корни, обильно сдобрив их шампунем, затем тщательно смывает пену.

Снова обливает всю меня, и так ещё раз по кругу.

А потом шум воды стихает.

Но я не двигаюсь. Никак не облегчаю ему задачу.

Мужчина выжимает мои волосы. Берет полотенце, сначала обтирает тело, а в конце закутывает в него шевелюру. Потом накидывает на меня банный халат. И всё это — очень быстро, почти не глядя вниз.

Переносит на руках в комнату, осторожно кладет на кровать и укрывает босые ноги частью покрывала.

— Немного согрелась? — спрашивает полуутвердительно, а я слабо киваю.

И — о, ужас! — Мирон разворачивается и уходит.

Просто уходит, посчитав свою миссию выполненной.

Тихо хлопает дверь.

Я стремительно вскакиваю и в панике за секунду оказываюсь в прихожей.

— Не уходи, — шепчу в пустоту, бессодержательно уставившись на закрытое полотно.

Не верю, что осталась одна.

И снова в считанные мгновения превращаюсь в ледышку. Обессиленно оседаю на пол в паре шагов от коврика «Welcome», зарываясь лицом в махровую ткань на коленях.

И трясусь осиновым листом на ветру.

Мне холодно. Мне дико холодно.

Я не справляюсь. Не могу обуздать, перебороть эти болезненные ощущения.

А ещё — мне страшно. И обидно.

Мирон оставил меня на полпути, не поняв… что согрел только внешнюю оболочку, а источник лютых морозов находится глубоко внутри. И вновь пускает изморозь по венам.

Все потуги оказались напрасными…

И виноват — не ливень.

Коченею по новой в теплой квартире.

— Адель? Эй! — сквозь вату в ушах слышу удивленный голос над головой спустя какое-то время.

Поднимаю лицо, встречая ещё больше осуждения в серых глазах. Сглатываю ком в горле.

Как же я рада видеть этого сурового грубияна!

Сценарий повторяется: я в крепких объятиях, озябшая и продрогшая, переношусь в кровать. И получаю гвоздь программы — Мирон пытается влить в меня принесенный с собой виски прямо из горла. Я послушно приоткрываю губы, чувствую мощный поток терпкой жидкости и захлебываюсь. Такой алкоголь не сравнишь с легкими винами и шампанским, к которым я привыкла. Напиток сразу обжигает горло, стремительно и беспощадно несясь дальше по пищеводу, вызывая рвотный рефлекс. Я зажимаю рот ладонью, выпучив глаза, но этим делаю только хуже. Воздуха чудовищно не хватает, отчего тут же жалею о своем поступке и начинаю жадно сражаться за кислород.

Мужчина умудряется положить кусочек шоколада на мой язык, затем коротко командует:

— Заедай.

Озноб достигает своего пика — теперь меня трясет пуще прежнего, а эпицентр находится в районе солнечного сплетения. Это стык, где схлестнулись царствующий лед и подоспевшее на помощь янтарное пламя. Схлестнулись яро, вынуждая согнуться пополам от накатившего спазма.

Борюсь с ощущениями, стискивая зубы, но Мирон выпрямляет меня и безжалостно заставляет сделать ещё несколько глотков, подбадривая шоколадным ломтиком. А потом ещё. И ещё.

Пока я не прикрываю веки с блаженством, чувствуя плещущееся в организме тепло. Холод окончательно отступает через пару минут. Облегченно выдыхаю и открываю глаза.

Кажется, теперь очередь соседа отогреваться. В отличие от меня, он глотает виски с большим удовольствием и не закусывает.

Я, пусть и медленно, но прихожу в себя и замечаю, что он в другой одежде и пахнет мужским гелем для душа.

Господи, это так логично, что ему тоже нужно было искупаться и переодеться, а я тут устроила… спектакль в одном действии под названием «Мадам Брошкина».

По телу проносится судорога, стоит только воспроизвести мысли, что одолели сознание в его отсутствие. Самые жуткие минуты… накрывшая меня злостная безысходность. Беспросветное одиночество. Кричащее, душащее отчаяние. Сокрушенность. Ненужность никому. Пустота.

Эти черные чувства атакуют меня, подчиняя малодушной истерике.

Я впервые оказываюсь в подобном котловане, из которого не вижу выхода.

Пока не появляется этот мужчина.

Мерзкая стынь, сковавшая внутренности, растворяется под его тяжелым, но внимательным взглядом, мгновенно кутающим в умиротворение. Странным образом рядом с ним — уютно и безопасно. Он спасает из раза в раз.

Я расслабляюсь, обретая признаки жизни, и наблюдаю за тем, как Мирон планомерно приканчивает треть бутылки. И при этом молча смотрит мне в глаза, выявляя малейшие перемены в моем поведении. То, как оттаяла. Как начала дышать ровнее. Как успокоилась, откинувшись на спинку кровати.

А дальше он отставляет виски на пол, и делает то, что взрывает мой привычный мир вдребезги: уверенно и безошибочно находит в недрах шкафа носки, которые тут же натягивает мне на ступни, а потом… вытаскивает фен и принимается сушить мои волосы.

Мои. Волосы. Сушит. Мужчина.

Бережно. Аккуратно. Умеючи.

Я завороженно слежу за ним, отдаюсь приятным ощущениям, что дарят его пальцы, слегка ерошащие пряди в процессе сушки. И совершенно не думаю о том, что без специального ухода для кудрей моя шевелюра превратится в тот самый бум на макаронной фабрике…

Господи.

Сосед, которого я искренне ненавидела месяцы напролет, здесь и сейчас творит нечто из ряда вон выходящее. Слишком невероятное. Волшебное. Невозможное.

Забота, скрытая нежность, защита. Когда я в последний раз испытывала это?..

И главное — он с таким восхищением смотрит на блестящие медные колечки в своих руках, что невольно задерживаю дыхание.

Сложно поверить, что ты — среднестатистическая и непримечательная — можешь нравиться такому роскошному мужчине. Если отбросить все притязания, Мирон ведь действительно роскошный мужчина: высокий, статный, атлетически сложенный и с привлекательными чертами. А его манера держаться с монументальным достоинством в любой ситуации — и вовсе редкость, которая покоряет, бьет восторгом в самое сердце.

Неудивительно, что рядом с таким мужчиной во мне внезапно просыпается острая потребность стать желанной. А не объектом жалости. Некий патетический набат: быть женщиной. И эта потребность отметает абсолютно всё. Выплеснутая в кровь сильнейшим вирусом, она захватывает меня от кончиков волос до самых пальцев ног.

Не даю Мирону завершить начатое. Резко приподнимаюсь на колени, прогибая матрас под собой, и тянусь к нему. Прижимаюсь губами к его губам.

Не поцелуем.

Беззвучной мольбой.

Фен перестает выть. Воцаряется тишина.

— Не надо, Адель, — шевелит своими губами, не отрывая их от моих губ, и мурашки врассыпную бросаются по коже. — Это не то. Ты не хочешь.

— А ты хочешь? — тихо спрашиваю, немного отстраняясь, чтобы заглянуть в мягкую глубину расплавленного металла.

Хочешь меня такую? Бедовую и потерянную? Настоящую. Без прикрас.

Хочешь, как в ту ночь? Или тогда ты был пьян и в трезвом уме такая девушка тебе неинтересна?

Хочешь ли ты меня, Мирон, как только может мужчина хотеть женщину?

Сейчас мне чертовски важно это знать… Будто я умру, если всё иначе.

Сердце сбивается с ритма, когда взгляд Мирона опускается ниже, где на груди распахнулся халат, а потом снова возвращается к моим глазам. И так несколько раз. Быстро-быстро. В смятении. В борьбе с собой.

То, как стоически он пытается якобы не пользоваться ситуацией, играет в моем решении колоссальную роль, и я выдыхаю, изумляя саму себя:

— Останься.

Так звучит финальный выстрел.

И мужчина срывается, вовлекая меня в сумасшедший поцелуй, обращающий все прежние сомнения в прах.

А я поддаюсь и запоминаю… Запоминаю эту точку невозврата воспламенившимся на языке вкусом крепкого виски, окаймленного нотками сладкого шоколада…