Между нами. На преодоление

28. Степень прожарки: well done

И меня убийственно переклинивает.

Поддаюсь напору его настойчивого рта, механически прикрывая веки. В кровь выбрасывается запредельная доза адреналина, скрученного с удовольствием. Что-то внутри взывает к тактильности, и я веду ладонями вверх по мужским предплечьям, мелкой поступью добираясь до каменных плеч, шеи, затылка, на котором мои пальцы переплетаются и смыкаются.

Сама льну к нему всем телом, испытывая потребность в беспрепятственном контакте. Я сегодня пережила сумасшедший шквал, я испугалась, что больше не имею права «посягать» на этого мужчину, и я же сейчас словно стараюсь перекроить те чувства, дав свободу своим действиям. Но контакт не оправдывает ожиданий — сухой, поверхностный, потому что между нами полотенце… Не прерываю поцелуй, но непроизвольно подаюсь назад, не получая желаемого.

Это опыт, интуиция или же Мир лучше меня самой понимает, чего я хочу, но буквально через несколько мгновений все барьеры исчезают. Оба полотенца, покрывало летят на пол. А прохладные простыни принимают наши сплетенные тела.

Прошивает непривычной чувственностью, я так остро реагирую на прикосновение его члена к своему животу, что вздрагиваю неконтролируемо крупно. В пах отдаёт золотистыми нитями зарождающегося возбуждения. Если бы я не была пригвождена весом Мирона, наверняка стала бы ёрзать, не зная, куда себя деть.

Жарко. Приятно жарко.

Руки Ольховского чертят узоры на моей коже. И я беззвучно ловлю воздух припухшими губами, когда поцелуи кочуют ниже. Ощущаю их в самых неожиданных локациях, не переставая дрожать. И ярче всего простреливает от касания к бокам, будто беззащитным, но безмерно восприимчивым к перепавшему им вниманию.

Он оглаживает, целует талию, не устает изучать каждый сантиметр, пока я медленно, но верно теряю себя, всё сильнее поджимая пальцы ног. А затем — и комкая простынь, стоит только умелому алчному рту припасть к моей груди. Он водит языком по ложбинке, очерчивает каждый сосок, перекатывает их между пальцами, вбирает, всасывает, порочно играясь.

И с каждым мгновением я предвкушающе жду дребезжащей на тонкой грани разрядки. Мирон размеренной прелюдией уже будто доводит меня до пика…

Не представляю, ну что ещё может быть лучше этого? Чего ещё ждать? Всё и так мощнее, ярче, прекраснее, чем я могла рассчитывать. Это больше, чем я когда-либо получала в своем скудном на аналогичный опыт прошлом. Да и не аналогичный он, то из совсем другой, абсолютно неприглядной категории.

Наивная невежда.

Мирон приподнимается, упираясь одной рукой в изголовье, и вытягивается во весь рост, возвышаясь параллельно мне. Размыкаемся. Больше нет ни одной точки соприкосновения, отчего распаленную кожу обжигает внезапным холодом.

Потемневшими глазами впивается мне в лицо, замирает на миг, а после раздразнивает, несколько раз подряд быстро-быстро чмокая в губы. Господи, я готова каждый раз, когда отрывается от них, выть от разочарования. Меня несёт неведомой концентрацией желания в крови. Распаленная, выгибаюсь дугой, будто прося продолжения ласк, и вцепляюсь ему в плечи, слегка царапая ногтями.

Гладит по щеке нежно. Невесомо-невесомо… И на контрасте жадно целует, сразу же вторгаясь языком, покоряя, подчиняя, завоевывая. Делает несколько поступательных движений всем телом, вжимаясь своей эрекцией, заставляя ощущать пульсирующую готовность. А затем свободной ладонью ныряет вниз, бережно раздвигает мои колени и ведет ею по промежности.

Меня просто обдает разрядом.

Широко раскрываю глаза, прекращая затянувшийся поцелуй-битву.

Мир ловит мой потрясенный взгляд и непостижимым образом натягивает это зрительное напряжение до предела. Сначала визуально. Потом — решительным вторжением: покружив немного двумя пальцами у входа, проникает ими внутрь и совершает интенсивные толчки.

Я поджимаю губы, блокируя вибрирующие в горле звуки. Пугаюсь своих реакций. И тону в наслаждении. Для меня — слишком горячем. Слишком распутном. Слишком откровенном.

Расщепляет новыми состояниями до самой что ни на есть эфемерности.

Всего пара десятков фрикций, подстегнутых непрерывной спайкой взглядов, и я всё же не удерживаю вырвавшийся громкий стон, ментально исчезая в ослепительном оргазме.

Чуть погодя сквозь сладкий морок кое-как отмечаю, что Мир отошел в сторону. Слышу шуршание фольги. Ощущаю, как прогибается матрас.

Получаю размеренный, тягучий, вкусный поцелуй, из-за которого всё сильнее проваливаюсь в негу и никак не могу выплыть в реальность. Щетина щекочет кожу, но от этого даже ещё приятнее. Она мягкая до умопомрачения.

Когда Мирон плавно входит в меня, в сознании это действие воспринимается настолько естественным, логичным и правильным продолжением, что умиротворенно вздыхаю прямо ему в рот. Снова нуждаюсь в тактильности. Как это непохоже на меня. Удивительные, внезапные и довольно сложные метаморфозы. Но об этом я подумаю завтра. Сейчас же — обнимаю этого невозможного и до чертиков необходимого мужчину, глажу по спине, скребу по лопаткам, вжимаюсь в него.

Он уже подарил мне море удовольствия, я хочу, чтобы получил своё. Настраиваюсь на это, пытаюсь как-то втянуться, движусь навстречу.

И опять — наивная невежда.

Мир отрывается от моих ноющих губ и расплывается в улыбке — такой богатой на спектр эмоций. Это и удовлетворение, это и развратность, это и обещание.

И я совсем не ожидаю, что всё-всё — мне. Обо мне. Для меня.

Резко перегруппировывается, подаваясь назад и упираясь коленями в кровать. Продолжая совершать неспешные толчки, вдруг приподнимает мои ноги перед собой, соединяет их и закидывает лодыжками себе на одно плечо.

Ошарашенно хлопаю ресницами, разглядывая нас обоих в этой позе. Я всё ещё думаю, что данные «декорации» — нужны именно ему: так привык, так хочет, так нравится. И молчу, подстраиваясь. Мне же — необычно.

Мирон слегка поворачивает голову и целуют мою щиколотку, касается языком крохотной косточки, ещё раз целует. И внезапно переходит дорожкой точечных острых укусов к голени. Меня мурашит. До сумасшествия.

А в следующую секунду с губ слетает вскрик, когда он целенаправленно давит торсом на мои ноги до тех пор, пока я не чувствую собственные колени на груди. Наваливается сверху. Дыхание тяжелеет под таким грузом. Но я даже не успеваю обработать новые ощущения.

Всё меняется в одно мгновение. Угол, сила проникновения. Запахи. Густота напряжения. Посыл зрительного контакта.

Что я там пыталась анализировать по поводу прошлой позы? Эта — в сотни, в тысячи раз откровеннее. Мир вдавливает кулаки в матрас по обе стороны от меня и задает совершенно иной темп. У него немного бесноватые глаза. Он будто чего-то ждет. От меня. Поджигает свирепым настроем.

Боже, Боже мой…

Я случайно замечаю, как блеснувшая под светом капля пота над его виском стремительно убегает вниз и исчезает в щетине. Ещё одна. И ещё.

Опускаю глаза чуть ниже. Ровно в тот момент, как из-за черты волосков вытекает тонкая струйка и скатывается по шее к яремной впадинке.

И меня убийственно переклинивает. Едва я осознаю это, волна дрожи проносится по всему телу. Стремительно и порывисто.

Боже мой… Боже…

Я чувствую, что ягодицами уже отрываюсь от простыни — так сильно сверху Мир давит на грудную клетку через пласт моих ног между нашими телами, будто испытывая на прочность растяжку. Я вообще не подозревала, что она у меня есть, черт возьми. Стопами при каждом толчке бьюсь о его плечо. Какая-то дикая, ей-богу, поза. Огненная, взрывоопасная.

И я не знаю, как это происходит, второй оргазм накрывает неожиданно. Словно накапливается потаённо, подкрадывается незаметно и настигает поистине катастрофическим взрывом.

Трясет адски.

Затыкаю рот подрагивающими ладонями и мычу в них от обилия чувствований. От бессилия перед языком тела, от обличительно-показательного проявления неведанного ранее наслаждения. Коварного и яростного. Таращусь на Мирона сквозь пелену сметшего меня удовольствия.

Боже мой…

Он же безжалостно отрывает мои руки от лица, держит дрожащие запястья и упивается звучанием сломанного крика, низкого, глубинного, раздробленного нестихающей лихорадкой.

Мне кажется, я умираю. Так хорошо не бывает. Так хорошо со мной — не может быть.

Но в противовес дурному убеждению, это «хорошо» бессчетно бьется и бьется, унося меня из опостылевшей повседневности. Я забываю всё. Включая стыд. За своё якобы непристойное поведение, точнее, так глубоко сидящую установку, что секс — это запретно, грязно, греховно. Господи, о каком стыде можно говорить, когда это так восхитительно?!

И об этом я подумаю завтра.

А сейчас Мир, будто вознамерившись провести мне ускоренный курс развращения, видя, что я медленно возвращаюсь в трезвое сознание, осторожно отпускает мои руки, не забыв поцеловать пальчики, и крайне внезапно переворачивает на живот. Подсовывает под него подушку, поправляет, фиксирует чуть ниже, устраивая её у паховой зоны.

Я расслабленно фыркаю, чувствуя, как стискивает мои ягодицы. Властно, сильно, на грани настоящей физической боли, но не переступая эту самую грань. Безвольно лежу, пока ещё не совсем вникая, что от меня хотят.

А потом он вновь вторгается. Размашисто, длинно, бесцеремонно. До сих пор каменный, заставляющий ощущать каждый миллиметр эрегированного члена.

Непроизвольно охаю. По настрою становится ясно, что вот этот заход он точно делает уже для себя. Отмахиваюсь от просыпающейся и похныкивающей во мне усталости. Отпускаю всё лишнее. Отдаюсь всецело шарахающим в темечко разрядам.

Мирон в процессе немного приподнимает меня, вынуждая прогнуться в спине и развести ноги чуть шире. Покорно подчиняюсь, выпуская со свистом воздух через стиснутые зубы.

Голова кружится от шального коктейля из стихающего и вновь воспламеняющегося удовольствия. Зажмуриваюсь и притягиваю вторую подушку, чтобы прикусить угол. Меня подбрасывает от каждого толчка. Сумасшедший, беспощадный, безумный темп выбивает крохи дыхания из легких. Задыхаюсь под нещадным напором.

Иисусе, да что же это со мной?! Я как пьяная, ничего не соображающая, но при этом вспыхнувшая в очередной раз жарким возбуждением субстанция. Я не владею собственным телом. Больше не владею. И приглушенно подвываю под мелодию влажных шлепков. Ну почему это так мучительно прекрасно? Почему накрывает до основания, словно кроме данного момента в мире вообще никогда ничего не существовало и не будет существовать?!

И я умираю в третий раз. Отчаянно вгрызаясь в несчастную подушку, чтобы попросту не заорать. Меня колотит. Это страшно в своей бесконтрольности. Эмоции, чувства, разум — моё восприятие обострено и сосредоточено на пульсирующем внутри обоюдном оргазме. На разрыв.

Когда, наконец, спазмы сходят на нет, я, беспомощно распластанная, чувствую россыпь нежных поцелуев по плечам. Приятную тяжесть мужского тела. Частящее дыхание над ухом. Мы так и лежим, я – лицом вниз, он — придавливая меня собой со спины.

Я хочу, я пытаюсь найти описание своему состоянию, этой послеоргазменной неге. А мозг не подчиняется. Нападает блаженное отупение. Тотальное умиротворение. Несравненное. Не могу пошевелить даже пальцем.

Мир продолжает лениво прикасаться губами к моим плечам, и у меня от этого сжимается сердце. Сладко-сладко.

— Степень прожарки: well done?..

Сначала мне кажется, я ослышалась. Но прилетевший следом смешок уже не оставляет сомнений. Не знаю, откуда берутся силы, я смеюсь в голос. Громко, заразительно, задыхаясь. Вибрирую от смеха в ответ на эту похабную фразу с отсылкой на наше общее прошлое — охренеть просто! Ладно, зато правдивую.

Ну что за редкостная сволочь!

Впрочем, эта сволочь сама заливается хохотом и постепенно откатывается в сторону. Слышу, как приводит себя в порядок, и дико завидую, потому что сама всё никак не приду в движение.

Ольховский снова ложится рядом и укрывает нас. Выманивает меня из уютной норки, устраивая щекой на своей груди. И это... так странно. Будто интимнее всего, что было до того. Мы влажные, уставшие — по-хорошему, нам бы обоим принять душ, чтобы смыть все биологические жидкости. Но Мирон спокойно перебирает мои мокрые у виска пряди, а я таращусь на мокрые завитки его широкой груди.

Мне немного неловко. Я без понятия, что надо говорить и делать в таких ситуациях. Уговариваю себя встать и отправиться в ванную, а Мир вдруг произносит:

— Ты была шикарна в своем сегодняшнем образе, Медная. Я впечатлился, увидев тебя такой сочной и элегантной. Говоря попросту — охуел, слюни так и капали. Тебе очень идет такая укладка, — гладит по волосам от макушки до кончиков, — но вот эти спиральки, — хватает принявшее из-за влажности естественный вид колечко, наматывая на указательный палец, — по-настоящему бесподобны.

Да, я давно поняла, что ему нравятся кучеряшки.

Прикрываю веки и улыбаюсь уголками рта, на большее не способна. Светлое, особенное тепло разливается по венам, расслабляя пуще прежнего.

Полежу ещё минутку и встану, уверяю плывущее сознание. Обязательно встану и пойду в ванную...

А когда открываю глаза, в комнате уже играют первые лучи солнца...