Между нами. На преодоление

48. Загубленное в зародыше знакомство

Вот это напроменадила я в сказочном лесу…

Сантиметры между нами звенят от напряжения.

Молчание обрамляется чириканием птиц и шелестом ветра, щекочущего листву. И если бы не эти звуки, я бы поклялась, что мир вокруг застыл. И мы вместе с ним, потому что никто из нас так и не пошевелился.

Застреваем в пиковом моменте. Ни вперед, ни назад шагов не делаем. Не делаем шагов друг к другу. Фигурально, естественно. Физически мы и так критически близко, некуда ступать.

Блеснувшая на виске Ольховского капля пота заставляет меня сосредоточить всё свое внимание на ней. То ли чтобы хотя бы на короткую передышку отвлечься от интенсивного месива внутри, то ли чтобы по-настоящему выйти из морока.

Я слежу за криволинейной траекторией, которую она преодолевает. Оставляя мокрую дорожку. Впитываю мужской запах. Запах свежего пота, смешанный с персональным запахом кожи.

И понимаю, что меня официально можно признать полоумной.

Потому что мое тело отзывается возбуждением. Мать его, мощным неконтролируемым возбуждением. В таком экстремальном положении женское начало вдруг активируется, отчаянно тянется на пущенный сигнал — особенный, совершенно не отталкивающий мужской аромат. Цепляется за до боли знакомые флюиды.

Это то самое женское начало, что было реанимировано Миром. И мне — я это осознаю внезапно — абсолютно не стыдно за вспышку чувственности. Я всего лишь обескуражена.

Непроизвольно сжимаю бедра. Сглатываю. Пресекаю яростный порыв прижаться ладонями к его щекам, узнать — каково это, когда они гладкие. А потом запустить пальцы в густую шевелюру…

Боги, какой же он красивый.

Успешный, цельный, невероятный.

Зачем ему я? Идиотка, мечущаяся в своих сомнениях?

Я ведь уже один раз выбрала НЕ его. Разве он поверит мне?

Простреливает ужасом, когда допускаю мысль, что Ольховский сейчас отойдет от шока, проводит меня до ворот и посадит в такси. На этом всё.

— Не успеваю за сменой кадров на твоем лице. Артхаус? — кидает будто обвинительно, а тон при этом остается ровным и бесцветным. Но у меня всё равно мурашки, я столько времени не слышала его голос, Господи. — Никогда, блядь, не просекал фишку такого кино…

— Что? — еле шепчу от неожиданности.

— То!.. Ты не просто нахальная… ты, Медная, до одури наглая девчонка! — почти рычит, — наглая, — повторяет и опускается ближе, почти касаясь губ. — Очень.

Эмоции Мирона просачиваются в меня, и я впитываю их, словно песок соленое море. Боль, разочарование, тоска.

Режет наживую.

— Мирон?

Я вздрагиваю, когда рядом с нами появляется третий человек. Мир резко вскидывает голову к говорящему, предоставляя мне этим открытый визуальный доступ к своей мощной шее. Таращусь на кадык и вздувшиеся вены. Я бы и рада созерцать её как можно дольше, но впадаю в ступор от ответа:

— Всё нормально, пап.

Пап?! Пап! Пап, блин!

— Тогда помоги барышне встать и отведи в дом, чтобы привела себя в порядок.

Мирон стремительно перегруппировывается и через секунду оказывается на ногах. Следом — рывком подтягивает и меня. Аж позвоночник хрустит. Не пойму, это нарочитая грубость?..

А потом все связные мысли улетучиваются, когда я наконец-то вижу лицо «папы».

Иисусе.

Предупреждать же надо! Так и до сердечного приступа недалеко…

Вот это гены, матерь Божья. Один в один будто. Дед, сын и внук. Все ошеломительно похожи друг на друга.

Я теряю дар речи. Как и в случае с Никитой когда-то. Такая идентичность очень пугает, если честно.

— Здравствуйте, — обращается ко мне ретро-версия Мира.

Пока я силюсь проблеять что-либо, Ольховский-младший бросает равнодушно:

— Сам отведешь в дом, ладно? Я скоро приду. Осталось совсем немного доделать.

После того как Мирон разворачивается и уходит, мне еще несколько секунд требуется на принятие произошедшего. Он тупо передал меня своему отцу, серьезно?

И ведь даже не представил, имя не назвал, — ехидно шепчет внутренний змей-искуситель.

Это жуть как остро колет обидой. Хоть и знаю, что не имею права на такую роскошь — обижаться из-за неоправданных ожиданий от встречи.

Мужчина молча машет ладонью, чтобы шла за ним.

Виталий — отчество мне его неизвестно — высокий и крепкий. Видно, что тоже не в офисах штаны просиживает. Мир рассказывал, что ферму тот создавал с нуля. Землю своими руками обрабатывал.

Мы без единого звука доходим до дома, это занимает минут десять. И всю дорогу я просто умираю от стыда перед этим человеком. Отличное знакомство. Чисто в моем стиле.

А добивает меня встреча с матерью Мирона.

Муж, видимо, секунд за двадцать, пока я топталась в одиночестве в коридоре, разъяснил ситуацию жене, потому что выходит женщина ко мне с широкой теплой улыбкой, вытирая руки красочным фартуком, и бодро вещает:

— Здравствуйте! Добро пожаловать. Пойдемте, покажу, где у нас ванная.

— Здравствуйте, спасибо.

Мы сворачиваем за угол, преодолеваем пару-тройку метров и оказываемся у санузла.

— Соседняя дверь — это прачечная. Закинем платье в быструю стирку, потом высушим в сушильной машине. Не переживайте, это займет лишь около часа. А пока будете принимать душ, я принесу что-нибудь на смену. Чистые полотенца — в шкафу.

Не давая и шанса вставить хоть слово, она исчезает, оставляя меня изумленно хлопать ресницами.

Стоит войти внутрь и увидеть себя в зеркале, тут же понимаю, почему всё семейство спешит отмыть и переодеть меня. Позорище. Я похожа на пугало. Чумазая, лохматая, в испачканной одежде. Ноги и руки в царапинах, в волосах торчит пару листков. Вот это напроменадила я в сказочном лесу…

Выражение «хочется провалиться сквозь землю» в моем случае имеет очень двоякое значение. И оба варианта — прямой и переносный — подходят мне.

Максимально коротко принимаю водные процедуры, чувствуя себя безбожно неловко. Волосы не мочу, просто вытряхиваю пыль и запутавшиеся в прядях элементы гербария.

Я бы, положа руку на сердце, давно убежала бы из этого дома, чтобы не сгорать со стыда. Но в душе всё еще теплилась надежда, что мы с Мироном сможем поговорить.

Стараюсь быть разумной взрослой женщиной. Всё самое плохое уже случилось. Надо просто пережить это.

Завернутая в полотенце осторожно дергаю ручку, на оборотной стороне которой нахожу обещанную замену своему платью. Чудесный легкий летний халат, свободный и скрывающий отсутствие белья на мне. Облачаюсь в него. Застирываю трусы, потому что ими тоже проехалась по земле, после чего юркаю в соседнее помещение. Проворно справляюсь с сенсорным табло стиралки, загружая её на самую быструю стирку.

Слава Богу, хозяева о моем существовании не вспоминают всё это время. Я, предоставленная сама себе, проживаю какой-то перебойный катарсис: то корю за приезд, то хвалю за смелость.

Когда машинка пищит о завершении, кидаю вещи в сушилку. И в этот момент дверь в прачечную раскрывается.

Переминаюсь с ноги на ногу, не находя сил взглянуть в глаза маме Ольховского.

— Умница какая, уже сама справилась, — хвалит добродушно, просканировав пространство взглядом. — Пойдем, чего закрылась здесь?

— Я не… давайте я лучше здесь дождусь и переоденусь. Спасибо Вам большое.

— Чего удумала, — цокает и решительно берет меня за запястье, вынуждая подчиниться.

Очутившись в большой уютной гостиной, невольно вздыхаю с восхищением. Обстановка покоряет меня простотой и теплотой, в воздухе витает что-то родом из детства. Нет никакой вычурной техники, мебель на вид сплошь удобная, деревянный пол слабо поскрипывает, будто приветствуя.

— Садись, будем обедать.

Уровень моей неловкости зашкаливает. Я прикусываю язык и не смею возражать, потому что это уже будет слишком глупо.

Меня вновь оставляют одну. Стол уже сервирован: стоят закуски, нарезки, овощной салат, изделия их родного производства. И видно, что пару местечек придержали для главных блюд.

Ощущаю себя Алисой в Стране чудес, будто выпала из одной реальности в другую. Кто бы мне сказал еще утром, что я буду сидеть в отчем доме Мирона спустя несколько часов…

Дико хочется вновь дать деру. Мне всё страшнее и страшнее. Этот радужный прием его родителей — к чему он приведет?..

Не могу усидеть на стуле. Вскакиваю нервно. Боязливо озираюсь и медленно шагаю к книжным полкам. По очереди беру в руки фотографии. Они разных эпох и поколений. И вызывают искреннюю улыбку. Особенно те, на которых есть мой любимый мужчина.

На одном черно-белом снимке изображена чета Ольховских с маленьким сыном в каком-то парке. Мальчишка держит обоих за руки и покоряет своей широкой беззубой улыбкой.

— Совсем молоденькие здесь, — звучит рядом, и я порывисто оборачиваюсь и наблюдаю за ностальгирующим взглядом Мирона, направленным на рамку в моих пальцах. — Папе было двадцать, а маме — восемнадцать, когда поженились. Рано стали родителями. Мне тут года четыре, что ли.

— Да, они у тебя и сейчас очень молодо выглядят… — вставляю осторожно, боясь спугнуть момент, аккуратно шевелю ноздрями, вбирая запах его свежей кожи после принятого душа, и этот неразбавленный запах сейчас ярче, сильнее. — И не скажешь, что давно уже дедушка и бабушка.

— Мне тоже было восемнадцать, когда женился в первый раз, а жене — семнадцать. Отцу сорок исполнилось уже после рождения Ника. Я думал, тоже к этому возрасту стану дедом, но мой парень сломал систему. Может, Платон продолжит традицию раннего отцовства, но к тому времени я уже точно смогу претендовать на звание деда.

— Вы все женились по любви? — вылетает из меня вопрос, спонсированный невесть откуда взявшейся острой ревностью.

— Родители — да. Я сначала — по наивности, во второй раз — по глупости. Ну, может, третий раз как-нибудь в будущем выйдет по любви, — заканчивает довольно резко и отходит, разрушая крохотный контакт между нами.

Я давлюсь вдохом, и воздух застревает в груди.

Как-нибудь в будущем? Это мне открытым текстом заявляют, что мой поезд ушел, да?..

Бережно возвращаю фотографию на место, быстро-быстро моргая, чтобы отогнать подступившие слезы. Сцепляю зубы, злясь на свою неуместную слабость. Я же знала, что легко не будет.

— Мироша, садитесь за стол! — причитает хозяйка дома.

Устремляясь за её голосом, с ноткой грусти слежу за тем, как расставляет дымящееся жаркое и ассорти овощей на гриле. В комнату заходит и отец семейства, неся корзинки с хлебом. Меня на долю секунду выбивает из равновесия эта картина, до дрожи просто. А потом я ловлю серьезный тяжелый взгляд Ольховского-старшего и ежусь от холода.

— Не познакомишь нас? — интересуется мать Мира, садясь напротив меня.

Я непроизвольно напрягаюсь. Вот и загубленное в зародыше знакомство с родителями…

Мы расселись крест-накрест. И необходимости прятать глаза от мужчин нет. Свободно смотрю перед собой. Разглядываю визави. Такая она милая, ну солнышко. Ни одной её черты не передалось сыну. А ведь тоже красавица с убранными в элегантный пучок темными волосами, правильными линиями, глубокими карими глазами и пышущей здоровьем кожей.

Никогда в жизни не сказала бы, что ей почти шестьдесят пять.

— Аделина, — басит Ольховский индифферентно, параллельно накладывая себе еду. — Соседка моя бывшая. И по совместительству один из постоянных клиентов. То есть, наша ферма — поставщик в ресторане, где она работает. Мои родители, Надежда Ивановна и Виталий Ильич. Основатели этой самой фермы.

— Какое красивое имя у тебя, девочка моя… — восторгается Надежда Ивановна.

Не подозревая, что в данную секунду, больно-пребольно сжимая пятерней собственное колено под столом, я стараюсь не рассыпать осколки своего треснувшего сердца.

Соседка бывшая. Постоянный клиент.

Мстительный ты сукин сын…