Между нами. На преодоление

47. Самый смелый поступок в жизни

И по себе счастливой рядом с ним. Скучала.

Выходя из подъезда, практически налетаю на соседскую парочку. Ту, что купила квартиру Мира. Молодые женатики очень милые и воспитанные. Поэтому никак и ничем не могу объяснить свое раздражение по отношению к ним. Быть может, мозг воспринимает их врагами, потому что они заняли территорию Мирона. Логики в этом нет, а эмоции всё равно неприятные. Надеюсь, со временем пройдет.

Сажусь в такси катастрофически спокойной.

Умом понимаю, что это не есть норма: ощущение, что проглотила сильнейшие транквилизаторы, а на самом деле ни к каким лекарствам не притрагивалась. Откуда во мне неестественный штиль?..

Не помню путь до фермы. Помню только это обволакивающее чувство умиротворенности и правильности происходящего. Одна лишь твердая мысль: я скажу, что люблю его. Мне надо. Без отсылок на последствия. Просто надо сказать. Жизненно необходимо.

Спустя полтора часа, что в моем сознании отпечатываются полутора минутами, машина тормозит у поста охраны, и дальше нас не пускают без надлежащего пропуска. Серьезный хамоватый мужчина в форме спрашивает, как меня представить, и хватается за трубку стационарного телефона. Но мне такое развитие событий не подходит.

— Я по личному вопросу, можете не сообщать, это сюрприз.

Он так красноречиво вздергивает бровь в пренебрежительном жесте, что я вынужденно протягиваю ему смартфон, показывая фото с Миром. Оно вполне приличное, но то, как Ольховский меня там обнимает, говорит о многом.

На секунду кажется, что охранник смущается. Я ободряюще улыбаюсь, всё ещё сомневаясь, что буду пропущена без препятствий. Держусь на удивление самоуверенно. Он же — мешкает, раздумывая, и переводит взгляд с меня на трубку в своей руке... но потом открывает дверь.

Выдыхаю и слушаю указания: — Пройдите до конца дорожки к дому и спросите Мирона Витальевича там. — Большое спасибо.

Домработница, в отличие от охранника, весьма приветливо сообщает, что хозяин где-то на территории. Тоже предлагает позвонить, но я останавливаю ее и заверяю, что разберусь.

Легко сказать.

Это не ферма, а целый городок.

Начинается он с огромного гаража, в открытых створах которого я насчитываю более двадцати фургонов с фирменными логотипами. Дальше миную склад, мясной цех и бойню, откуда доносится дребезжание станков, заставляющее непроизвольно холодеть.

С каждым пройденным шагом я вжимаю голову в плечи, теряясь в огромном пространстве. Люди, которые попадаются на пути, сплошь заняты работой, и я стесняюсь их беспокоить.

Воскрешаю обрывки прочтенной информации о мясокомбинате «Ольховский», сам Мир не особо болтал о делах и своем детище. Знаю, что здесь разводят привезенных чистокровных коров Ангус, Джерси, Флекви, ценность которых составляет племенная генетика. Но продукция достигает высокого качества не только за счет этого, а благодаря ещё и соблюденным технологиям обработки и приготовления в целом.

Я уже минут двадцать гуляю по громадному участку и ненароком отмечаю чистоту и опрятность местности. А также определенный дресс-код рабочих, они выходят из помещений в спецодежде, что не может не радовать.

Теперь я понимаю, почему Мирон предпочитает изделия только собственного производства. Вопросы и сомнения отпадают.

Меня всё вокруг покоряет. А эта масштабность — не на шутку впечатляет.

Я почему-то только сейчас, в эту самую секунду осознаю, насколько состоятелен Мир...

И пугаюсь данной мысли.

Он был прав, мы замкнулись в оболочке моей квартиры, игнорируя социальную жизнь за ее пределами. И я никогда не задумывалась, что мужчина рядом со мной — заботливый, щедрый, внимательный, уютный и домашний мужчина — богат как Крез. Это ведь лишь часть его дохода, Ольховский ещё и инвестор.

Сбиваюсь с шага, переваривая внезапное озарение.

Медленнее обычного бреду дальше, оставляя позади молочный цех, и приближаюсь к пастбищам. С левой стороны их венчает лес. Я бы оценила живописность, если бы не была загружена одолевшими инсайтами и... потихоньку ослабевающей уверенностью в своем решении приехать.

Метров триста прохожу с сосущим чувством возрастающего страха.

А потом резко останавливаюсь.

Чуть далее группа мужчин занимается починкой загона. И Мирон — в числе активистов, кто-то ему помогает, поддерживая бруски, кто-то возится рядом.

Меня не замечают.

Стою и заново пропускаю через себя муки прошедших месяцев. Я не видела Мира с апреля. Вообще. Даже мельком. И сейчас, задыхаясь от выброса эмоций, схожу с ума, не понимая, как могла выживать в этой агонии изо дня в день? Как?

Неотвязная боль поджигает сердечную мышцу, зацепив пламенем и ребра.

Наверное, не дышу. Воюю с самообладанием.

Это не мой Мир. Другой. Скорее, теперь он самый что ни на есть настоящий: бритое у него лицо, а голову украшает густая шевелюра, в прядках которой будто играют в прятки озорные лучи солнца. Темно-русые волосы с отсветами, как была раньше щетина, но на тон темнее неё.

Я, конечно, натыкалась на его фотографии в сети, знала, как выглядел до спора с друзьями, но в живую — воспринимается иначе.

Не лучше. Не хуже. Просто иначе.

Парадокс, но моложе Ольховский от отсутствия растительности не стал.

Привлекательнее — о, да. Строже, суровее, потому что теперь линия челюсти резко выраженной остротой выдает непростой характер.

Это не мой Мир. Но в то же время — мой. Тот же мужчина, благодаря которому я сбрасывала оковы тысячелетних поверий, стряхивала ненужную шелуху детских фобий, переросших в комплексы. Выпускала затаившуюся внутри девочку, жаждущую жить.

Я так отчаянно хочу обнять его. Прижаться. Надышаться.

И так отчаянно робею, дойдя до черты, где остается сделать последний шаг…

Ольховский вдруг вскидывает голову. Четким прицелом наводя на меня глаза. Фокусируется и застывает в неподвижности.

Моё закланное сердце тут же теряет стройность биения и заходится в тахикардическом приступе. Организм словно градом бьет — синхронно больно и сладко.

Я так счастлива… и так напугана.

По щелчку очухиваюсь от морока, которым сознание с утра окутано, и ужасаюсь: да с чего я взяла, что ему нужны мои признания? Что не забыл меня? Что не состоит в других отношениях?

Почти полгода тишины, и тут я со своими запоздалыми реверансами!

Боже, ну не идиотка ли? Какая муха меня укусила?! Что я делаю!

Мирон не шевелится, продолжает разглядывать на расстоянии без проявления интереса. И, пожалуй, это самая красноречивая реакция на мой безмозглый порыв очутиться здесь.

Я просто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и даю дёру, не разбирая дороги. Та самая шизофрения, которую давно постигла, приветственно машет ручкой. Даже не собираюсь вникать, как выгляжу со стороны. Бегу со всех ног.

И слишком поздно спохватываюсь, понимая, что двигаюсь не к выходу, а к густым деревьям на вершине пастбищ. Оборачиваюсь, чтобы поймать правильный ориентир и сменить направление, и замечаю следующего за мной по пятам Мира. Крупно вздрагиваю, паникуя, и начинаю бежать ещё интенсивнее, через десяток секунд врываясь в лес.

Дышу истерично и рвано, не обеспечивая легкие должной вентиляцией. Какой-то апокалипсис в мыслях с единственно различимой задачей — уйти от преследователя. Пару раз хлестко прилетает ветками по лицу, отчего сцепляю зубы, но не сбавляю темпа.

Пока не спотыкаюсь и не грохаюсь. Объятия с землей стоят мне дребезжания всех костей. Захожусь болезненным стоном и досадно фыркаю. Ну да, лес — не лучшее место для забегов, это даже в дешевом кино наглядно демонстрируется.

Но сейчас не падение меня беспокоит, а чужое осязаемое шумное дыхание над собственным ухом.

Меня аккуратно переворачивают на спину, и я стараюсь изящно отплеваться от прилипшей листвы и грязи. Сверху нависает габаритная фигура. Сначала боковым зрением я улавливаю мужские руки по обе стороны от своей головы. Мир держит вес на них, не прикасается ко мне, но я мигом ощущаю себя в плену. А потом я поднимаю глаза и натыкаюсь на то, как сердито подрагивают крылья его носа, пока горячее дыхание овевает мои щеки.

Ещё чуточку выше — и пронизывающий серьезностью взыскательный взгляд стирает остаточную кучку нервов в прах.

Замираю под ним, силясь не завыть в голос.

Как же я скучала! Боже, как скучала… Как самозабвенно тосковала!..

По оттенкам, что выдают серые глаза напротив. По искоркам в их глубине. По голосу, спонсирующему мурашек под кожей. По улыбке, бьющей неукротимой энергией.

И по себе счастливой рядом с ним. Скучала.

Разум плющит всмятку от фейерверка безудержной радости, даже с учетом явного недовольства Мира. И как побочное следствие происходит это:

— Женись на мне, — шепотом. Спонтанным и горячечным, словно в бреду. — Я рожу тебе дочь. Обещаю. Медную. Кудрявую. Буду любить её так же сильно, как и тебя. Или больше, вру. Больше. Как твое продолжение.

Брови Ольховского стремительно взлетают при первых же словах, затем совершают крутое пике, практически соединяясь на переносице.

Хмурится, щурясь в неверии.

Интересно, кто из нас в большем шоке?

Мои глаза расширяются от осознания произнесенного вслух предложения. Мне страшно. Тело дробит нещадный колотун. И вместе с тем… на душе легко и спокойно… Я никогда не пожалею о об этом своем самом смелом в жизни поступке. Что бы ни было дальше.