Между нами. На преодоление

32. Незапланированная исповедь и нежданный гость

Шанс быть в тренде нельзя упускать.

— Жаропонижающее закончилось. Я схожу в аптеку.

— Закажи доставку. Не уходи никуда, — Мир тянет меня за руку и прижимает к себе, зарываясь шмыгающим носом в волосы. — Вот так. Можешь даже не шевелиться.

Он безбожно горячий. Температура тридцать восемь, а ощущение, что все восемьдесят три. Это что-то нереальное. Моментально становится жарко в его тисках.

Вот такая у нас получается эстафета. Стоило мне пойти на поправку, спустя сутки Ольховский полег смертью храбрых. То есть, получил «награду» за свои заслуги. Вопреки всем приколам о мужском занудстве и капризах во время болезни, Мирон очень спокоен и добродушен. Завещание писать не спешит. Священников не зовет. Скорую не просит. Я бы даже сказала, что слишком спокоен и добродушен. Меня удручает видеть любимого соседа таким… никаким. Единственное отклонение — зашкаливающий уровень нежнятины, всё время лезет обниматься, уверенный, что мой иммунитет второй раз подряд не устроит нам подлянки. Ну, хотелось бы надеяться.

— Мир… — зову, понимая, что засыпает. — Отпусти, реально оформлю хотя бы доставку. Ты опять горишь.

Не сразу, но удается высвободиться и юркнуть в кухню. Подогреваю бульон, параллельно наполняя корзину в приложении нужными препаратами. Обещают, что курьер будет на месте через сорок минут. Успею влить в своего подопечного немного еды.

Ест он нехотя, с большим трудом шевеля губами. Моя совесть от одного взгляда на его воспаленные глаза обливается кровавыми слезами. Вирус-то Ольховский подцепил от меня.

— Ты с таким отвращением смотришь на кровать… — силится улыбнуться, поддразнивая. — Ну, мой матрас поудобнее будет, как ни крути. Спасибо тебе, кстати, за него ещё раз. — Вот оно что. Так и запишем: отдалась за матрас. Впервые в истории порока. — Ортопедический! Волшебный! — весомо уточняю, давясь смехом. — Там ещё подушки с наполнителем из гречневой лузги.

А, вообще, Мир прав. Я смотрю с неподдельным отвращением. Мне было бы легче, если бы он оставался в моей квартире, но этот упрямец хочет лежать здесь. Так уж получается, что в голове автоматически звучит то самое писклявое «А-а-а, да-а-а!».

— Кто ж знает, — ворчу, протягивая очередную ложку целебного супа, — сколько заразы в этой постели после всяких… там… — Сама виновата, ещё и предъявы накатываешь. — Ничего себе заявление, — обеспокоенно трогаю его лоб с выступающей испариной, — это уже смахивает на белую горячку?.. — И всё-таки, знаешь, ты очень нахальная девчонка.

Хмыкаю, убирая пустую тарелку, и взбиваю подушку, помогая немного сменить позу.

— Да я из-за тебя маньяком себя чувствовал… — бормочет, прикрывая веки. — С первой секунды как обдолбанный облизывал глазами рыжую колдунью на соседнем балконе. Ты, как назло, каждый раз то ноги вытянешь, то обольешься, свеча своими прелестями. Я, что, железный? Ходил злой, блядь, как надроченный черт. А потом по бабам кинулся. Думал, пройдет. Простая житейская формула: одна не даёт — другая даст. Ага… «Круто» работало в моем случае.

Мирон чихает, я машинально протягиваю ему салфетки. Молчит несколько долгих секунд, потом переворачивается на бок, сопя с шумом. Кажется, что совсем ослаб и сейчас заснет. Поглядываю на часы, лекарства ещё двадцать минут будут ехать. Пока размышляю, чем бы занять Ольховского до приезда курьера, смущенная прозвучавшими откровениями, он вдруг сам продолжает:

— Бля-я-ядь, — растягивает смачно и ухмыляется воспоминаниям, так и не раскрыв глаз. — Я тебя ночью в красном платье тогда у двери увидел… У меня радар взорвался к ебеням, Медная. Небольшой пожар на ферме из-за замыкания больше не казался такой уж и важной причиной для отъезда. Ты закрылась в квартире, а я шаг за тобой сделал на механике. Забылся на секунду. Это охуеть как странно для мужика за сорок. Ты не поймешь.

До этого стоявшая на своих двух, я в замешательстве присаживаюсь на кровать.

— Я была уверена, что ты меня ненавидишь.

Смачивает пересохшие из-за дыхания ртом губы и расплывается в легкой улыбке.

— Так-то… было дело. В какой-то момент, наверное, ненавидел. Когда думал, что дневные вздохи днем издаешь ты. И что кто-то прямо рядом со мной раз за разом доводит тебя до такого сумасшедшего пика…

Ну, спасибо.

— А сам при этом — как пацан в пубертате. С перманентным стояком при твоем появлении на горизонте. Здравствуй, стрелка на двенадцать, — словно обиженным тоном. Боже, этот похабный юмор действует на меня поистине аномально, пробирает на истерику, но в этот раз спазм в горле мешает рассмеяться. — Я и не представлял, что в моем возрасте это возможно. Такое было нормой в двадцать. Где-то даже в тридцать. А дальше ты вроде и не жалуешься, но уже потихоньку идешь на спад. Осознаннее, что ли, относишься к сексу. И тут такой сюрприз. Гордиться, чтоб ты знала, нечем. Иногда это было болезненно до скрежета зубов. Бесило своей моментальной мощью. А как меня кры′ло, что я не контролирую собственное тело… И финальная подстава — все в постели казались подделками. Напирал на количество, отрицая нужду в качестве… А коза по соседству так и продолжала воротить нос…

Вау. Могу ошибаться, но смахивает на чистосердечное признание. Неужели такое бывает? Неужели я могу вызывать настолько взрывные эмоции?..

Память подкидывает кадр после моей первой неудачной пробежки. Как я стою у лифта, в очередной раз облившись. И мы с Миром скрещиваемся взглядами. А потом он чертыхается и возвращается в квартиру, из которой вышел. Возвращается к женщине.

То есть… это я вдохновляла его на любовные подвиги?.. Которые, по факту, мешали мне полноценно жить?

Странное достижение. В голове не укладывается. Не знаю, как относиться к озвученным «претензиям». Они устроили мне конкретный такой диссонанс.

Так и сижу неподвижно. Загруженная и хмурая. Наблюдая, как разглаживаются черты Мира. Вывалил на меня сие счастье и слился.

Дверной звонок заставляет вздрогнуть в испуге, настолько я погрязла в мыслях. Мирон тоже резко открывает глаза. Неожиданно ясные и трезвые, как у здорового человека. Как такое возможно — понятия не имею, пять минут назад они были красными и уставшими. И от этого контраста буквально подпрыгиваю. Вскакиваю на ватные ноги и спешу в коридор.

Одно точно — эта исповедь им не планировалась. Вряд ли бы я услышала о его душевных терзаниях того периода, если бы не болезнь, затуманившая мозг. Это почти как алкогольное опьянение. А, значит, правдиво…

Дверь открываю в неком раздрае. А, открыв, застываю в шоке.

Приходится проморгаться, чтобы убедиться, что я не сошла с ума.

Вот это генетика...

Теперь я знаю, как выглядел Мир в молодости без щетины и с шевелюрой. Кстати, мне как-то удалось выведать, что голову бреет из-за спора, который они затеяли с друзьями. Что-то типа, каждый около года меняет какую-то деталь во внешности. Кто дойдет до конца, тот и победитель. Мальчики такие мальчики, даже если им по сорок годиков.

Версия «Мир. 2.0» тоже разглядывает меня. Знакомым наглым прищуром с вскинутой в интересе бровью. Вспыхиваю. Делаю шаг назад.

— Здрасьте, — басит великан, переступая порог. — Отец дома?

И продолжает бесцеремонно осматривать меня с ног до головы.

Киваю, а уже через секунду наблюдаю, как Никита разувается, вешает куртку и проходит внутрь. Провожаю его спину в смятении. Этот парень реально огромный, мышцы угрожающе бугрятся под тонкой водолазкой. У них в спецназе, наверное, все такие. Но в обычной жизни немного тревожно встречать солдата-глыбу.

Не решаюсь идти следом, юркаю в кухню, нервно покусывая губы. Минут через десять вновь раздается звонок. К счастью, на этот раз действительно курьер. Со стаканом воды, блистером и бутылкой морса вхожу в комнату. Отец с сыном замолкают. Мир принимает таблетку в воцарившейся тишине, и я сообщаю, что иду домой, дабы не мешать им.

Саму бьет колотун. Запираюсь в квартире и сжимаюсь в комочек.

Ну вот... о нас, можно сказать, знает член семьи. И наверняка это только начало. И что сулит мне такой расклад? Морозит от мыслей о дальнейшем развитии событий. Я будто не сомневаюсь, что эту связь все осудят. Почему? Да этих «почему» в моем сознании десятки! И боюсь. Очень боюсь воплощения этого страха — быть оплеванной.

Я успеваю накрутить себя достаточно глубоко. Когда спустя два часа приходит сообщение от Ольховского, смотрю на текст с невероятной концентрацией опаски. Он просит вернуться, поскольку Никита ушел.

— Все нормально? — мой голос звучит задушенно.

Протягиваю градусник, Мир убирает его в подмышечную впадину, не замечая моего настроения.

— Более чем. Давно не виделись с ним, поболтали немного. Жаль, опять уезжает. Такая работа.

Я часто задаюсь вопросом, не альтернативная ли это вселенная, в которой парень из богатой семьи вместо того чтобы тратить деньги и просиживать штаны в каком-нибудь офисе, выбрал рисковать своей жизнью, служа родине?.. В принципе, Ольховский тоже не типичный толстосум. Я не вижу в нем высокомерия, снобизма и синдрома Бога. Он, наоборот, очень трудолюбив и делегирует мало обязанностей. Наверное, это все идет от воспитания. А уже потом — от внутренних убеждений, характера. И меня восхищает подобное проявление в людях. Подкупает, что деньги, власть, возможности не портят их. Уникально в наши дни.

Успеваю помыть посуду и принести новую порцию морса, пока Мирон измеряет температуру.

— Тридцать семь и пять. Все же продлю свой больничный на пару дней, чтобы не оставлять тебя одного.

Мне завтра уже надо выходить на смену, но душа не лежит к этому. Совесть не позволяет бросить страдающего Ольховского.

— Отлично, — не скрывает своего довольства. — Иди, полежи со мной немного.

Аккуратно пристраиваюсь рядом и тут же попадаю в плен, стискиваемая мужскими руками. Устраиваюсь на его плече и тоже закрываю глаза.

— Что-то не так? — Мир кладет горячую ладонь на мою щеку.

Качаю головой в отрицании.

— Ты будто чем-то загружена.

— Встреча с твоим сыном была неожиданной. Я растерялась.

Хмыкает.

— Этот гаденыш велел скинуть ему «номерок Кудряшки», когда разойдемся с тобой.

— Чт-то? — резко приподнимаюсь и заглядываю в смеющиеся серые глаза. — Что за нелепые шутки, Мир?

— Если бы шутки, — цокает весело. — От осинки не родится апельсинки. Да расслабься ты, я порычал на него, все нормально, больше никаких посягательств.

Не могу объяснить, почему мне так неприятно. Ну, вроде... радуйся, ты понравилась молодому привлекательному парню, а что спишь с его отцом — это ничего. Бывает. И такая злость берет оттого, как Ольховский натуральным образом стебется надо мной, что с особой язвительностью мстительно наставляю:

— А ты, кстати, обязательно скинь номерок. Шанс быть в тренде нельзя упускать. Никита младше всего на семь лет, идеально впишемся в модные тенденции. Мне подходит, я согласна. Да ещё и крепкий, красивый. — Угомонись, — ощутимо напрягается Мирон, растеряв шутливый тон. — Мне не нравится твоя реакция. — Мне тоже много чего не нравится. В частности — этот разговор. — Пацан просто дразнил меня, такой характер.

Берем короткий брейк, взглядами выжигаем друг на друге разные оттенки раздражения.

— Зря я тебе сказал. Ты явно чем-то обеспокоена и усложняешь.

— Конечно, обеспокоена! — огрызаюсь приглушенно, — не каждый день имею «удачное» знакомство с сыном своего... — спотыкаюсь, подыскивая подходящее определение. — Своего любовника!

Аж саму передергивает от этой фразы.

Мирон морщится и ведет головой в сторону, будто пытаясь скинуть с себя услышанное. Затем выдыхает продолжительно и с хрипом.

— Сама убежала, не дав вас познакомить, Адель. Снова твои страхи, пунктики по поводу конспирации, неразглашения отношений, — видит, что хочу возразить, но пресекает жестом и прикрывает веки, откидываясь на подушку. — Я устал. Давай помолчим.

И мы молчим.