Между нами. На преодоление

42. Дышать пеплом

…я не изменилась. Я лишь научилась не поддаваться твоим манипуляциям.

Звонок мамы застает меня врасплох на кассе в супермаркете. Я не беру. Спокойно расплачиваюсь, забираю покупки и перезваниваю ей уже на улице.

— Аделина, ты разговаривала с Ренатой? — огорошивает родительница после приветствия. — Нет, тебе ли не знать, что я не общаюсь с ней. Бреду по дорожке в сторону дома, но внезапно останавливаюсь как вкопанная, когда слышу всхлип. — Мам?.. Что случилось? — Она забрала детей и ушла. Ничего не объяснила, только напоследок бросила, что, пускай Альберт сам всё рассказывает. Но он тоже не ночевал дома. Я не понимаю, что происходит. Со вчерашнего дня сижу в четырех стенах одна и чего-то жду…

Аккуратно ставлю пакет на асфальт и прикладываю пальцы к переносице.

Дал же Бог братца.

— Я приеду через час, ладно? — обещаю и отключаюсь.

В такие моменты забываются размолвки и обиды. Стоит услышать подавленный голос родного человека, и готов мчаться чтобы утешить его. Даже не вспоминаю о том, что мы почти месяц не общались после её ультиматума.

Впервые с Нового года появляюсь в родительской квартире и застываю, видя, в каком состоянии мама. Заплаканное опухшее лицо, поникшие плечи, растерянный взгляд. Изменения пугают не на шутку. Такой она была лишь после смерти папы, а в обычной жизни всегда выглядит ухоженно и тщательно следит за собой.

Горячо обнимаю её и вновь слышу всхлипы. Вот так в обнимку мы проходим в гостиную и присаживаемся на диван. Мама так отчаянно цепляется за меня, что и без того раненое сердце разрывается в клочья.

— Давай по порядку. Что и когда здесь случилось? — Мы с детьми вернулись с вечерней прогулки и застали Ренату за сбором вещей. Зареванную и агрессивную. Я так и подумала, что они с Альбертом поссорились, пыталась образумить, но Рена ни в какую, — мама прерывается, вытирая слезы протянутой мной салфеткой. — Ты же знаешь, они оба темпераментные, раньше тоже скандалили, но… чтоб вот так с вещами уходить… — Альберт звонил? — Я ему пыталась дозвониться, но он сбрасывает. Написал сообщение, что занят. У него какой-то важный дедлайн, просил не беспокоить. Это всё очень странно и неправильно, Адель. Рената тоже не берет трубку, я только пару минут с её матерью поговорила, та тоже в шоке и ничего не знает.

Вы посмотрите, какой важный… дедлайн у него…

Мы молчим какое-то время. Я безотчетно глажу мамину ладонь, успокаивая. Постепенно слезы сходят на нет. А я мучаюсь, сжираю себя изнутри, прикидывая, как поступить. Оглядываю родную обстановку, мысленно удивляясь тому, насколько чужим всё теперь кажется. Ведь каждую деталь помню наизусть, многое покупала сама. Но ничего не привлекает, не вызывает теплоты. А прошел всего год, как я здесь не живу.

— Я сделаю чай, хорошо? Умойся пока.

Когда вхожу с подносом, мама, успевшая привести себя в относительный порядок, помогает мне разложить чайник и чашки. Я устраиваюсь на пуфике по ту сторону журнального столика. Первые глотки делаем в безмолвии.

— Всё пошло не так после того, как ты переехала, — сокрушается мама отрешенно, будто сама с собой разговаривает, глядя в одну точку. — Появился разлад в семье.

Я откладываю чай и вздыхаю, окончательно приходя к выводу, что должна быть откровенной.

— Мам, дело вовсе не в этом. Послушай меня внимательно. У Альберта есть любовница. Где-то год точно. А, может, и дольше. И она беременна. Ей, наверное, месяца через полтора рожать.

Мама переводит на меня пустой взгляд. Стеклянный, бессодержательный. Осмысление протекает крайне медленно. И по мере осознания сказанного её глаза расширяются всё больше и больше.

— Я говорю тебе это не с целью обличить Альберта. Мне хочется, чтобы ты переварила новость, и, когда он сам придет к тебе с разговором, уже была подготовлена и не впадала в панику или истерику.

Она не реагирует. Хлопает ресницами изредка.

Я опускаю подробности о том, что её любимый сын и мою квартиру использовал как гнездышко для свиданий. Не жалуюсь, что ведет себя со мной по-скотски, словно страшно обиженный по жизни. Всё наоборот — прошу принять и по возможности понять:

— Ситуация неприятная, но не смертельная, — повторяю когда-то брошенную Миром фразу, — мы её никак не изменим. У тебя, само собой, есть два пути: разругаться с ним и поставить ультиматумы, как мне, или же попытаться выяснить причины произошедшего без прессинга. — Да ты что… ты что такое говоришь? Какая ещё беременная любовница? Какие причины… — смотрит на меня в ужасе. — У него же семья, дети! — Когда это мешало заводить связи на стороне? — развожу руками, горько усмехаясь.

Взрослая женщина, ей-богу, а высказывания сплошь наивные. Видимо, потому что поверить в непорядочность родного сына невыносимо тяжело. Мама вскакивает с места, задевая столик, который угрожающе смещается. Чай расплескивается на поверхность. Я слегка обжигаю пальцы, что вблизи чашки, но быстро отряхиваю их. Слежу, как в полнейшей дезориентация бедная мама хватается за голову, качает ею в неверии, а потом резко оседает на место. Выстреливает в меня беспомощностью в глазах. Внутренности обдает кипятком от её молящего взгляда. Она хотела бы услышать, что это неправда. Злая шутка.

— Да как такое может быть?! Альберт… он же целыми днями работает, он копит на квартиру в новостройке… Так любит Рену и малышей… — Мам, остановись. Твой сын не святой и живет в своё удовольствие. Прости, что добиваю тебя этой новостью, но иначе никак. Лучше узнать от меня, чем от людей с улицы. А так и будет, потому что город у нас не самый большой в Подмосковье. Если я их видела, значит, велика вероятность, что увидит любой.

Встаю и на всякий случай направляюсь за успокоительным. Приношу вместе со стаканом воды. Мама механически выпивает всё. А я вновь присаживаюсь на пуф.

— Как мы будем… как теперь смотреть в глаза Рене и… остальным? — шепчет сипло. — Что делать, Адель? — Ничего.

Она вскидывает на меня изумленно-осуждающий взгляд.

— Ничего не делать. Ты-то тут при чём? — Ему надо помочь, он твой брат! Ты что такое несешь? — Он не нуждается в помощи, именно наша помощь и сделала его таким. Альберт — избалованный неблагодарный мальчишка, который привык, что не за все поступки несет ответственность. Пора бы приучаться к этому. — Ты называешь мальчишкой человека, имеющего — в отличие от тебя, заметить! — семью.

Ей не нравится моя точка зрения. Она укоряет за это и защищает сына, к чему я привычна, поэтому уже не задевает.

— Да. Семью, о которой не помнил, когда заделывал ребенка другой. Семью, которую, возможно, он и не построил бы, не подгони ты его в своё время. Семью, которую — будем откровенны — содержал не он, а мы с тобой. Я его участие вижу только в непосредственном физическом усилии в зачатии детей. — Аделина! — прорезаются фирменные нотки голоса. — Неужели тебе нравится, что твой сын вырос инфантильным подонком, мама? Может, хватит потакать всему, что делает Альберт? После смерти отца ты опекаешь его чересчур рьяно. Вот мы и получили такой результат. — Ты так его осуждаешь, а сама? — у неё снова стоят слезы в глазах, и это меня сдерживает от более жестких выпадов. — Сама-то ты что, Адель? С кем связалась? Ты права, я плохая мать, раз оба моих ребенка пошли не по тому пути… И да, был бы жив твой отец, ничего из этого не произошло бы… Ты сейчас жила бы с Арсеном, а не… с каким-то татуированным зеком. А Альберт ещё говорил, что у него несколько разводов за спиной.

Отлично, раз мама перешла на мою личность, значит, потихоньку оттаивает и возвращается в свое обыденное состояние.

Я пересаживаюсь к ней, беру ладонь в руки, тихонько водя по пальцам, и смотрю прямо, произнося: — Я не осуждаю Альберта. Его осуждаешь ты, мама. И я уверена, за весь период нашего разговора ты уже придумала сотню отговорок, которые сможешь использовать в оправдание сыну перед родственниками и знакомыми. Ты не плохая мать, вы с папой — очень хорошие родители, которые делали для нас с братом всё возможное. Просто это «всё» — ваша картина мира. Точно так же ты отговаривала меня разводиться, не поверив ни единому слову о том, что моя свекровь — психологический террорист, а Арсен — маменькин сынок, так и не ставший мне полноценным мужем. Ты не слушаешь меня. Не слушаешь Альберта. Ты руководишь балом так, как считаешь верным в силу своих убеждений. Повторюсь, это ты нас осуждаешь в первую очередь. После развода, когда я тянула на себе семью, устроившись официанткой и возвращаясь домой глубокой ночью, ты переживала меньше, чем сейчас, увидев меня с мужчиной, которого не одобряешь. Этот татуированный зек, как ты его называешь, дважды в разводе — да. Но он самый порядочный мужчина из всех, кого я знаю. А родной и близкий мне брат — увы, нет. И, как я сказала, у этого есть свои причины.

— Ты очень сильно изменилась, — мама выдергивает свою ладонь и обиженно поджимает губы, впечатленная монологом. — Вот так на тебя влияет этот порядочный мужчина? Обвиняешь меня во всех смертных грехах?

Я пожимаю плечами.

— Нет, мам, я не изменилась. Я лишь научилась не поддаваться твоим манипуляциям. И не смотри на меня так, ни в чем я тебя не обвиняю, иначе не разговаривала бы спокойно и взвешенно, — поднимаюсь и обхожу стол. — Не переживай по поводу зека, мы с ним расстались. Как ты и требовала.

В воцарившейся тишине убираю чашки с чайником, высушиваю лужицы на столешнице и возвращаюсь в гостиную. Мама ожидаемо плачет, но бесшумно. Слезы ручьями катятся по щекам, и она ломаными движениями вытирает их. Я не хотела причинять ей столько боли, мне жаль, что так вышло. Наверное, ей лучше побыть одной, чтобы переварить непростую беседу. Если прислушается к сказанному, буду рада, если нет — хотя бы знаю, что попыталась.

— Спроси своего сына, счастлив ли он? И отталкивайся от его ответа. Я знаю, как важен этот вопрос, заданный вовремя. Каждому ребенку важен. Независимо от возраста.

И да, мне его никогда не задавали…

Мама горько хныкает, хлюпая носом.

Я содрогаюсь, но не иду на поводу жалости. Забираю сумку и покидаю квартиру. В такси звоню тёте и прошу ту приехать, проследить за состоянием мамы. Думаю, это лучший вариант. Поговорят, выплеснут негатив. Примут мудрое решение не лезть в жизнь взрослого бугая.

Дома меня ждет тишина. За соседней стенкой ни звука. Как бы ни прислушивалась, там давно нет намека на присутствие. «Спортэйджа» тоже три недели нет во дворе. Я всегда ищу его взглядом.

Около десяти дней назад у Мира был день рождения. Я, как самая настоящая трусиха, не смогла позвонить ему. И не смогла написать в мессенджеры, боясь увидеть значок «прочитано» и не дождаться ответа. Вместо этого я отправила обычное сообщение. В этом случае не получить ответ не так больно. Могу утешать себя мыслью, что он не видел поздравление. Может, заблокировал меня. Гадать — всё лучше, чем знать… как мастерски тебя вычеркнули из жизни. Пусть и виновата сама.

Дурное предпочтение вариться в неведении. Но у меня по-другому не получается.

Только дышать тем самым пеплом и мучиться оттого, что потеряла любимого мужчину.